Этот рассказ прекрасен! Не даёт оторваться с первых же строчек, каждую из которых читаешь так же тщательно и с превеликим удовольствием, когда пьёшь прозу классика. Браво, Автор Литвинцев, уже одним этим рассказом Вы заслужили себе место в бессмертной классике всех времён и народов.

Мамыко Галина. Рассказ «Послушание».

...Подошло время ужина, владыка выглянул за дверь и велел позвать Ольгу. Через минуту она вошла. Бросила в сторону гостя быстрый взгляд из-под светлой косынки и как бы в раздумье остановилась, но митрополит тут же её подбодрил:

– Да что же ты, будто не у себя дома.

Ростом она была не высока, фигуры не имела вследствие худобы. Лицо с неправильными чертами так же было маловыразительно, хотя и не безобразно. Курносенькая, с бледными тонкими губами и каким-то особым, вроде как озорным, выражением лица... Так, девочка-подросток. Тем не менее, штапельное удлинённое платье-трапеция в бело-синюю клетку, с широкими до запястий рукавами, с отложным белым воротником, очень шло ей. В этом же наряде она была накануне в епархиальной приёмной, Володя вспомнил и платье, и смеющиеся глаза.

Владыка улыбнулся приблизившейся к ним Ольге и сказал, обратившись к Володе:

– Супруга умерла, когда нашей дочери и семи лет не было. Я же, вдовец, вскоре монашество принял. Ольгу вырастить помогла моя родная сестрица, видел ты её. Уже как пять лет тоже постриглась.

Подошла сестра с уставленным чашками подносом в руках. После того, как владыка произнёс положенные перед трапезой молитвы, заняли места за обеденным столом посредине комнаты. Перекрестившись, молча попили чая. Володя глаз не поднимал.

На десятый день совместных трудов митрополит открыл истинную причину высочайшего внимания к нему.

– Я ведь, друг мой, мечтаю на тебя послушание возложить. Уж как воспримешь, ох-хо-хо… Надо бы… – он вздохнул, задержал на семинаристе взгляд, и после паузы продолжил дрогнувшим голосом. – Понимаешь ли, дружочек ты мой, хорошо было бы пойти навстречу нашей просьбе.

«Почему он так говорит?» – предчувствие беды вдруг ударило юношу по сердцу.

А владыка внезапно заплакал и опустился перед ним на колени.

Володя в ужасе поднялся со стула и стоял неподвижно, не зная, что и думать. И тут он услышал такое, что повергло его в растерянность и трепет...

Мамыко Галина. Роман «В ожидании страха».

...Очень скоро возле них остановились машины. Люди в санитарной форме что-то говорили им на непонятном языке. Наверное, документы требуют, понял горбун. Саша не открывал глаз, он думал, как обычно, о смерти. Галя и Марина уселись на обочине, возле инвалидной коляски, подоткнув под себя длинные холщовые юбки. В этом одеянии, в повязанных до бровей платках, их можно было принять за мусульманок. Одежду все четверо получили во время очередной акции для бедных. К колонне беженцев регулярно приходят волонтёры, это случается в окрестностях практически каждого крупного населённого пункта, они кричат приветствия, доброжелательно улыбаются, их тележки уставлены пластиковыми бутылками с питьевой водой, они раздают продуктовые пайки, открывают мешки, утрамбованные тряпками секонд-хенд. Как правило, здесь же крутятся корреспонденты с телекамерами из местных СМИ, тема беженцев-антикакаксеров в фокусе мирового внимания, это интересно всем, за репортажи о них дают хорошие гонорары. Ещё бы. Ведь эти люди пошли против всех. Они изгои. Такие всегда интересны. Кроме того, они ни на что не претендуют. Они просто идут и идут, и никому, собственно, не мешают. Они просто идут. По кругу. По шару. Они не просят мест для ночлега, не требуют политического убежища. Это всех устраивают. Политические лидеры облегчённо вздыхают, когда колонна покидает границы их государства и уходит на новую территорию, нового государства...

Мамыко Галина. Рассказ «Последний выстрел».

...В негромком голосе Антону послышалась та самая, знакомая ему властность, по которой угадывал особых людей с полномочиями. Он сжал в кармане баллончик.  

– Антон Павлович Зарьялов?

– Допустим.

– Меня зовут Борис Николаевич…

– Ельцин, – пошутил, успокоившись.

– Так про меня и говорят. К счастью, к нему отношения не имею. Моя фамилия Борисов. Вот паспорт.

– Паспорт не нужен. Как и всё остальное. Имею в виду разговоры не к месту и не ко времени. Извините, конечно. Но уже ночь. С утра весь день в говорильне. Валюсь с ног. Ваше лицо вроде знакомо…

– Я живу не так далеко. Наблюдаю иногда из лоджии, когда не спится, ваши поздние возвращения.

– А, вот в чём дело. Видел вас во дворе, теперь вспомнил. Дайте номер телефона,  позвоню, когда получится, и вы изложите вашу проблему.

– Нет, – сказал он и вынул пистолет...

Мамыко Галина. Рассказ «Самое лёгкое время».

...На референдум пошли порознь. Он с утра. Она после обеда.

Он следил за новостями и с нетерпением ждал, что скажут.

«Видишь, народ не хочет перемен!» – сказал ей ранним утром.

Он приготовился к пробежке, надел спортивный костюм, кеды, и перед тем, как выйти из квартиры, слушал в прихожей включённое на полную громкость проводное радио. Она, в тёмной косынке и длинной, «церковной», юбке, с сумкой через плечо, прошла к двери, мельком взглянула на его воодушевлённое лицо. «Мало ли, что хочет или чего не хочет народ. Нас снова обманут», – сказала она, и ушла на панихиду по умершему девять дней назад брату.

В подъезде он встретил Пашина, тот сказал: «Помяни моё слово, этот референдум – лукавое действо, страну будут валить».

Со временем он убедился, слова жены и соседа сбываются, затосковал и перестал выходить из дома...

Добрый день! Очень хочется и, можно сказать, мечтается, чтобы журнал "Новая Литература" был как можно скорее официально зарегистрирован на государственном уровне как электронное СМИ. Это даст возможность авторам принимать участие в лит.конкурсах и лит.премиях, где принимаются авторские работы непосредственно от авторов, опубликованные в том числе в электронных СМИ. Дело в том, что журнал "Новая Литература" имеет большие преимущества перед многими иными интернет-изданиями в определённых позициях. А именно: 1) на НЛ можно опубликовать в случае одобрения редакторским коллективом не только малую прозу, но и крупное прозаическое произведение (роман, повесть); 2) на НЛ можно публиковаться фактически каждую неделю - в зависимости от творческих возможностей автора и оценки его трудов редакторами-судьями))), это огромный плюс, поскольку на иных лит.порталах рассмотрение текстов, как правило, затягивается на месяц и более, не говоря уже о времени публикации, да и чаще всего без ответа автору.
Остаётся высказать руководству НЛ от имени пишущего народа большую просьбу обдумать вопрос регистрации НЛ как электронного СМИ! Это станет прорывом в мир большой литературы в первую очередь для тех авторов, у кого нет возможности издать за свой счёт книгу, или хотя бы просто прорваться сквозь границы и препоны к заинтересованным издателям. Как известно, на лит.премиях и литконкурсах крупную прозу принимают в том числе в случае её публикации не только в бумажных, но и в электронных СМИ - например, "Большая Книга".
И ещё одно пожелание. И просьба. Было бы здорово, если бы редакция НЛ начала выдвигать на лит.премии наиболее значимые произведения своих авторов. Ведь на эти самые лит.премии обычно сами авторы себя выдвинуть не могут. Самого доброго. 

Мамыко Галина. Рассказ «Мафия».

...Пачула был любитель больших скоростей. Мчались так, что у Ани дух захватывало. Так и казалось, что взлетят сейчас над дорогой. Вдруг что-то затрещало, машина стала вихлять, а Пачула закричал:

– Пригнись! Держись!

Аня чудом лоб не расшибла. Но было уже не до лба. Она только успела увидеть, как мимо, будто вихрь чёрный, пронёсся такой же, как у Пачулы, джип, и она услышала автоматную очередь. И будто град по машине застучал. А где-то далеко, сзади, за поворотом уже гудела следующая машина. Аня оглянулась. Пока никого не видно.

Она увидела перед собой искажённое, в крови, страшное лицо Пачулы, он закричал ей, матерясь:

– Прыгай, если жить хочешь! Заляг в кустах!

Она смотрела на него, ничего не понимая от страха. Тогда он, жутко матерясь, перегнулся, распахнул перед ней дверь, она, не думая, тут же выпрыгнула на ходу...

Мамыко Галина. Рассказ «Я уже не я».

...А вот две фотографии, которые хотел, но так и не уничтожил. Они много лет лежали в архиве. Ему хотелось забыть про них. Он вывесил их лишь тогда, когда приснилось нечто. Он летел в небе. Вокруг было много света. Навстречу ему шла та, из-за которой так многое изменилось в его жизни. Он сказал ей: «Ты упадёшь, смотри, как мы высоко. Держись за меня». – «Поздно держаться. Я уже никогда не упаду. Ты не удержал меня. А теперь всё без толку».

После этого сна он был не в себе. Ходил в церковь, ставил свечи. И даже бросил пить. Тогда думали, он сошёл с ума. Он не мог работать.

Вот эти фотографии. Она стоит на крыше небоскрёба, взметнув к небу руки. Её лицо светло, тонкое платье просвечивает на солнце. На второй фотографии она парит в небе.

Кто мог подумать, что ей взбредёт в голову сделать шаг с крыши? Зачем она это сделала?

«Зачем ты это сделала?» – спросил он её там, во сне. – «Ты не знаешь самого главного. Я хотела это сделать, но потом раздумала. Я раздумала слишком поздно»...

Мамыко Галина. Рассказ «Страшные переживания».

– В ваших интересах рассказать всю правду, – сказал следователь.

– Но я ни в чём не виновата.

В душе Надежды Леонтьевны Зарубиной из квартиры девять нарастал страх.

Этот страх появился час назад, когда она, приняв душ, читала на своём диване книжку. Книжка для Надежды Леонтьевны являлась лучшим снотворным.

И вот, когда она уже впадала в дрёму, а стрелка часов выползла за девять, ей на мобильный позвонил какой-то тип и вежливым голосом предложил приехать в отделение на улицу Большевистскую, дом тридцать семь, кабинет тысяча девятьсот тридцать седьмой, по известному ей делу.

– Какому делу? – спросила Надежда Леонтьевна, тут же придя в неописуемый ужас.

Она не ошиблась в предчувствии...

Мамыко Галина. Роман «Двойная жизнь профессора Ястребова».

...После той жуткой ночи она не приходила к нему домой целых три недели. Она испытывала такой ужас при мысли о новой близости с ним, что подумывала бросить всё и уехать из города. Но он не отпускал её. Он ходил каждый день к ней в общежитие с цветами, он плакал и стоял перед ней на коленях, не стыдясь чужих людей. Однажды он пришёл к ней совершенно больным, с высокой температурой, и снова плакал, и говорил ей сквозь кашель о своей любви. Он показался ей таким одиноким, старым, заброшенным, похудевшим, никому не нужным, беспомощным, что жалость схватила её сердце. И она пошла с ним снова в ту жуткую для неё квартиру. Он слёг, и она выхаживала его в долгой болезни. Он предложил ей окончательно перейти жить в его квартиру. И вот тогда впервые он сам завёл разговор об их свадьбе. Пообещал жениться, но не сейчас, потому что сессия, лекции, работа. Летом тоже нельзя – заграничные поездки, реконструкции. А вот осенью, да, осенью мы поженимся, сказал он. И так сказал уверенно, твёрдо, что она безоговорочно поверила. И он тоже поверил.

Но пришла осень.

И однажды случилось то, чего он боялся.

Он вовсе не собирался убивать её. Да и заявление в ЗАГС уже было подано. Но они поссорились. Она впервые собралась уйти куда-то без его ведома. Он вернулся домой раньше времени и застал её на пороге. Она смутилась, и её смущение ему не понравилось. Она сказала, что приглашена на день рождения к сокурснику. Он вырвал из её рук модную, им подаренную, итальянскую сумочку, а потом пнул её в живот, запачкав подошвой ботинка её светлый, также им подаренный, французский плащ. Подобного он не допускал ещё… Это была не любовь, это уже была ненависть. Она побледнела, и внезапно, исказившись в лице, выкрикнула страшное для него слово. Кажется, она назвала его «ублюдком».

Это потрясло его. Это напомнило последний день с Лидией. Но Лидия не говорила таких слов. Она просто плеснула ему в лицо кофе. «Ублюдок» в лицо – это не кофе.

Последнее, что он запомнил, полные ужаса глаза Ксении. У него помутилось в голове. Бешенство охватило его. Будто в тумане, он слышал её душераздирающие крики...

Мамыко Галина. Рассказ «Чудо святого Николая».

...Иван Станиславович увидел, как в храм мужики вносят гроб. Из алтаря вышел отец Андрей, откуда-то набежали люди, служитель Божий с ними заговорил, люди молчали и смотрели на батюшку тревожными глазами. Заметно было, как тяжко им думать о смерти, а тем более участвовать в таком скорбном деле, как похороны. Иван Станиславович видел накрашенные глаза и нарумяненные щёки. Он подумал, как неуместна вся эта гнусная (так и подумал, именно «гнусная») женская бутафория возле гроба с покойником. А правда, снова подумал он, зачем на похороны бабы красятся? Да и не только на похороны. Дуры потому что. Других объяснений он не находил. Прислушался к взволнованному разговору. «А вдруг он в могиле оживёт, мало ли, сколько таких случаев известно. Святой отец, благословите со смартфоном хоронить», – молодой мужчина в белых джинсах с модными дырами смотрел на священника умоляющими глазами, прижимая к сердцу руку. Пожилые женщины с траурными шарфиками на пышных причёсках возмущались: «Это кощунство!». Тут из гроба зазвучала музыка. «Спят усталые игрушки, книжки спят… Одеяла и подушки ждут ребят… Глазки закрывай, баю-бай…» – «Безобразие!» – толпа загомонила, обещая скандал. Но смартфон всё пел, люди замолчали, слушали. Музыка располагала к приятному настроению. Дородная дама в обтягивающих брючках всхлипнула, громко сказала: «Спи спокойно!». Она вдруг звучно, как-то даже слишком громко («Театрально», – подумал Иван Станиславович) зарыдала, низко поклонилась гробу, непонимающе посмотрела на соскользнувший под ноги чёрный прозрачный шарфик и подхватила, рыдая, съехавший с головы парик, стала вытирать им растекающуюся по щекам краску с ресниц. («А может, и правда ей плохо, а я вот дурак. Да. Это я дурак. А не она», – от этой мысли ему стало и грустно, и ненормально весело, и вместе с тем неприятно от самого себя, что он вот, смотрит на чужое горе и надмевается. «Я просто очень плохой человек», – думал он в который раз и понимал, что это правда. И чем больше он называл себя плохим, тем сильнее у него першило в горле, и хотелось удариться головой о стенку, или просто пойти к этому гробу и залезть в него, и лежать рядом с тем покойником, и слушать «баю-бай, глазки закрывай»). Решили смартфон из гроба не изымать. Иван Станиславович услышал, как семинарист вполголоса сказал подошедшим певчим: «Звонки на девятый и сороковой дни – бесплатно». Те поджали губы, чтобы не смеяться. Кто-то всё же хохотнул. На него шикнули. Началось отпевание...

Мамыко Галина. Рассказ «Зверьки в коконах».

...– Говоришь, совесть была мерилом жизни? А то, что Союз был страной несунов, и тащить с работы считалось в порядке вещей? С этим как? Впрочем, какое сейчас это имеет значение. Я вчера вернулся оттуда. А мог и не вернуться. И, наверное, ты на это рассчитывал, когда ставил подпись под этой иудиной бумажкой? Неужели ты так и не понял, для какой цели ты был ей нужен? Только не говори, что вы любили друг друга…

– А зачем ты вообще вернулся оттуда, с этой твоей войны, а? Ну и торчал бы там, глядишь, быстрее на том свете встретились бы.

– Видишь костыль? Если бы не ранение, я бы продолжал воевать... может быть.

– Может быть? Ага, ты сказал «может быть»! Значит, убедился в нелепости своего безумного патриотизма? Я правильно тебя понял? А?! И для этого понадобилось лезть туда и убивать? Убивать, чтобы прозреть?!

– Давай не будем. Сейчас всё это уже не важно. Ничего не важно. Ничего. Ни в чём нет смысла. Ни в чём. Лишь когда видишь смерть, тогда понимаешь, вот что важно. Перед лицом смерти нет ни своих, ни чужих, все одинаковые. Когда я тащил того хлопца на себе, он был ещё жив. Это я стрелял в него. А потом он сказал: «Слухай, ми з тобою вчилися в одній школі. Пам'ятаєш, ми разом грали у футбол?». И я поверил ему. И было неважно, что он ровесник моему сыну. Я тащил его километра два, думал успеть, в больницу. Перед тем, как умереть, он сказал: «Господи, помилуй мене, о, який же я був дурень»… Что говорить. Никто не хочет войны. Никто. Но есть те, кто ненавидит всех нас, неважно, из России мы или с Украины. Они есть. И они ненавидят нас, а почему? Они боятся.

– Кто – они-то? И чего им нас бояться? – сказал старик.

– Понятно, кто. Те, кто руководит этими процессами, а ещё есть их марионетки, ну, те, кто им подыгрывает... Они боятся нашей силы духа. И вообще нашей силы. Нашей веры. Вот это я понял. Там, эти человеки, что бегают с автоматами и делают друг в друга «пиф-паф», они не знают, что к каждому из них приделаны верёвочки. За эти верёвочки дёргают, и человеки бегут, стреляют, кричат… Их заставили поверить, что они ненавидят друг друга. Вот что. Это моя философия. А там не нужна философия. Но и бомбы там не нужны. Потрібна не философия, а нормальная жизнь. Русским не дают нормальной жизни там, на востоке. Вот что. Если бы не ополченцы, там уже орудовали бы националисты. Фашизм хотят искусственно навязать всей Украине. Но народу это не нужно. Вот что. Мне жалко украинцев, тех, простых. Но я шёл воевать не с ними. Я шёл воевать с фашистами. А встретил «звичайних хлопців», и не только украинских, по ту сторону баррикад полно и тех, чьи предки всегда считались русскими, вот что страшно. Их кинули в кипящий котёл. Там полная каша. Там варят кашу из русских и украинцев. И приправляют перцем из огнемётов...

Мамыко Галина. Рассказ «Смерть Валентины».

«Отгрузка товара вынужденно задерживается. Нашей Валентины больше нет. Однако, как не вовремя она умерла», – написал он и отправил на три адреса. Во «входящих» выскочили два очередных послания со спамом. Запрыгали сигналы новостных лент. «Частота российских авиаударов в сирийских провинциях возросла», «Война в Сирии для России – упреждающая война», «Геополитическое значение участия России в войне на Ближнем Востоке. Москва стала центром сборки неатлантического мирового порядка». Никогда ещё военная тема так не привлекала Угрюмина, как сейчас, когда в зоне военных кошмаров оказался его старший сын. Мысли о войне и о смерти отныне жили в нём постоянно. Он подписывался на электронные рассылки военных новостей, сохранял в компьютерной памяти закладки военно-новостных сайтов, ждал выпусков теленовостей на эту тему. Сейчас, помимо привычных мыслей о войне и смерти, и ещё что-то вдруг стало мучить и зудеть в душе. Что? Он наморщил лоб, поднял глаза к окну.

За стеклом плавали весенние листья. Тучи рушились на землю серыми стенами тёплых дождей. Мокрые кошки завывали о безответной любви. Голуби любили друг друга на сухих чердаках.

В почте зажглось ответное: «Царство ей небесное!». Он навёл курсор, удалил.

Она умерла и правда не вовремя. Но зачем об этом оповещать клиентов, вот что. Это нервы. Это всё обыкновенные нервы. А на складе переучёт. Вот что. И кому, как не Валентине, следовало возиться с товарами. И это нечестно с её стороны, умирать в такой неподходящий момент.

Он понял, что его беспокоит. Написав «не вовремя умерла», он признался посторонним людям, кто он есть на самом деле: подлец. И теперь переживает о своей репутации. Идиот. Хотя ведь не хочется признавать себя подлецом, вот что...

Мамыко Галина. Рассказ «Последнее письмо странной старухи».

...– Знаешь, Евгений. Хоть мы и утомили друг друга, но на такой ноте расставаться не будем. Это не по-людски. Ясное дело, амуров у нас с тобой уже не получится, и тем не менее…

– А почему это не получится? – сказал Евгений. Сказал просто так, на всякий случай, для вида. В глубине души ему понравился такой трезвый подход. Он с интересом взглянул на девицу.

– Ну как почему. Ты на одной волне, я на другой. Я тебе про Фому, ты мне про Ерёму.

– Ну-у… Разве это может быть причиной… м-м… для антипатии…

– Да нет. Дело не в антипатии, Евгений… Кажется, Николаевич? Правильно? Евгений Николаевич, да. Не в этом дело. А в том, что ты дуб, а я берёза. Ты рыба, а я птица. Ты осёл, а я …

– Ослица?

– Да хоть корова. Главное, что мы не по-ни-ма-ем друг друга. А если и понимаем, то не воспринимаем. Вот оно в чём дело. Но сейчас речь о другом. Так получилось, что у меня сегодня, как бы это выразиться… – Она замолчала, взглянула куда-то вверх, что-то там, в облаках, уточнила для себя и продолжила: – Ну, можно сказать, такие вот себе именины. Или даже не так. У меня сегодня как бы день рождения. А отметить как бы не с кем. А мне до смерти как бы надоело быть одной. Как и тебе, признайся. Вот в этом мы схожи. Поэтому мне подумалось, раз подвернулся случай не в одиночку отпраздновать, пусть будет так. Так что пошли… Чего уставился? Пошли, говорю. Пошли.

– Пошли, – согласился он...

Мамыко Галина. Рассказ «Гаммы на чужих ботинках».

...А за дверью спальни шептались и вздыхали. Он присел на край стула в гостиной, положил шило на стол и стал ждать своего часа. Входить в разгар событий было стыдновато. Повертел в руках банку с пивом и вернул обратно в карман. Потом слушал, как скрипит кровать, как тикают часы, как идёт жизнь. Потом всё-таки выпил полбанки пива. Хотел допить до дна, но увидел в открытом настежь окне Бога. Бог погрозил с небосвода пальцем. Гнилозубов потупился, виновато вздохнул, перекрестился и взглянул Богу в глаза. Бог улыбнулся и превратился в лето. У лета были крылья ворон, беззаботность воробьёв и радость свободы. И вдруг – чудо. Стало Гнилозубову на душе спокойно и так хорошо, что захотелось оторваться от земли, полететь на небеса и полюбить всех людей такими, какие они есть. Все жизненные передряги, что волновали его, показались размером с дождевого червяка.

И стали возникать в его голове такие мысли. Вот эти люди, там, за стеной, они хотят любить друг друга. Это их право на свободу. Так почему я должен нарушать эту волю свободных людей? Кто я такой, чтобы вмешиваться в чужие судьбы?

Он посмотрел на шило, взял и спрятал в один из пяти карманов. «Ах, шалун, ах, Мойдодыр!» – сказали за стеной голосом жены. И через пять минут дверь распахнулась, это госпожа Гнилозубова с Жабой-Молью решили пойти на кухню попить чая с бубликами и с коньяком. Они были абсолютно голые, а оттого родные и понятные каждому нормальному человеку, не только незваному зрителю с шилом в кармане. А ещё были они довольны всем на свете, кроме единственного. Того, что увидели перед собой в гостиной за круглым столом...