Зайцева Елена.
Краткая повесть «Всё, что сердцу – Мила».
...Мама провалялась на тахте до обеда. Мила тоже лежала. В этом была какая-то дружественность, синхронность. Мила вспомнила, как из такого же затишья спросила: «Ма, а ты меня любишь?». «Да-а… – протянула мама. – Это не Милёнок, это… тупёнок какой-то. Слушаем и запоминаем. Всё, что сердцу – Мила…»…
Но к полудню маме, по всей видимости, стало скучно, и она стала собираться. Миле это не нравилось, но она молчала. Мама всё равно уйдёт. И придёт часа через два, пьяненькая.
Пила мама, чаще всего, гуляя. Не в том смысле, в котором была убеждена бабушка, а – прогуливаясь. По улицам, площадкам. Усаживаясь на лавки во дворах.
– Да это кошмар. Кошмарно это выглядит, мама!
– Хорошо, я не буду. В нашем дворе.
– А в чьём?!
Мила боялась, что будут «приключения». Приключением могло стать всё что угодно, маму не понимали даже голуби. «Гули-гули», – приглашала она, подкидывая семечки куда-то вверх, и гули-гули в ужасе разлетались. Разлетались обычно и люди. Но люди всё-таки не голуби, кто-то нет-нет, да и подлетал.
Мама была симпатичной – симпатичностью клоуна. Одевалась она как-то слоями, что делало её только худее (хуже! – покатывалась мама, когда Мила пыталась донести до неё этот парадокс), блестючки, зачастую недешёвые, блестели с неё как с ёлки. Но кто-то да умудрялся принять это за таинственное сияние. Последнего поклонника мама приобрела вместе с чебуреками – он ими торговал, его звали Гоги.
– Молодой человечек, я замужем, замужем! Вон какое у меня дитятко взрослое, гуд бай, гуд лак!
Мила стояла в прихожей и в панике соображала, не пора ли вызвать милицию – джигит, благоухающий жаренным, рвался в квартиру. Аргумент был такой – «Нэт!»...