...Два надзирателя провели Грина по трём этажам тюрьмы – вниз, в подвальное помещение, где находилась просторная камера для расстрелов.
На дальней стене, покрытой стальным листом, были закреплены стандартные таблицы для тренировочной стрельбы. Грина, закованного в кандалы и наручники, поставили вплотную к стенке и развернули лицом к нам, готовым к его казни. Его голова приходилась как раз напротив центра концентрических кругов, отпечатанных на таблице, – напротив так называемого яблочка.
Пять лучших стрелков НКВД Приморского края во главе с командиром выстроились в ряд, держа в опущенных руках пистолеты ТТ Токарева. (Григорий Васильевич Пряхин говорил мне год тому назад, что он для расстрелов предпочитает немецкие Вальтеры, но у нас во Владивостоке Вальтеров не было.)
Я по своей должности прокурора был довольно часто свидетелем расстрелов, и, признаться, никакого удовольствия этот кровавый акт не приносил мне, но не мог я сейчас лишить себя этого наслаждения – увидеть лицо моего смертельного врага Алекса Грина в момент его расставания с жизнью. На расстоянии пяти метров, при ярком освещении, мне была видна каждая чёрточка типично русского лица этого американца... Я шарил взглядом по этому лицу, ища какие-нибудь дефекты, какие-либо мельчайшие недостатки, что-нибудь уродливое или отталкивающее, – но не находил ничего!
Большие серые глаза, широко расставленные...
Высокие скулы...
Прямой нос...
Губы, которые, наверное, любила целовать Лена...
При мысли о Лене волна едва подавляемого гнева понялась в моей груди. Я сделал шаг вперёд, поднял руку и скомандовал:
– Именем Союза Советских Социалистических Республик!..
Я сделал секундную паузу и бросил взгляд на Грина.
Ах, с каким наслаждением был бы я свидетелем того, как он плачет, как он просит пощады, как он пытается упасть на колени, как он ползёт ко мне и к командиру расстрельного расчёта и умоляет сохранить ему жизнь!..