Никитин Никита.
Рассказ «След, а в нём веточка».
...Тут на дядю нападал кашель, точно кошка вдруг заводилась у него в горле, она шипела и царапалась так, что даже слёзы выступали на глазах у дяди. Он вдруг мрачнел, хмурился, как декабрьское небо, и уже не верилось, что это он, тот некогда кудрявый весельчак с развешанных по стенам фотографий. Какая-то хандра, запрещающая всякое баловство, одолевала дядю, тень ложилась на его лицо, и он зарывался поглубже в свой халат, складывал руки на груди, и будто новоявленный Чаадаев пускался в рассуждения о трагизме русской истории и русской души. Его мысль проникала корнями глубоко в прошлое, и он усматривал причины наших горестей и печалей во временах Рюрика. Он то бормотал неясные пророчества, то речь его соколом взвивалась под самый потолок и гремела, вершила суд. Он всё повторял своё «ху-у, ху-у», жалился и облизывал сухие губы. И его судьба, и моя, и судьба Витьки Голубева выстраивались в параллель с раздробленностью Руси, Куликовской битвой или Опричниной. И сам его красный халат вдруг становился невозможен без внешней политики Екатерины. Из-за пули, сгубившей Пушкина, дяде плохо спалось. Из-за поздней отмены крепостного права у него в крови не хватало эритроцитов. Минувшее оборачивалось настоящим и даже предстоящим нам. Мёртвые страницы оживали, сухие факты давали молодые побеги, и мой дядя уже не был просто моим дядей, в нём проклёвывался полководец, вольный пахарь и духовный вождь. Те же молнии сверкали в его взгляде, что у Истомина и Корнилова, с той же тоской он вздыхал, что и отрекающийся от престола император. И всё время жизни моего народа, казалось, собралось в нём, точно все яблоки с яблони, уместившиеся в одной банке сока.
Дядя уже зевал, и его слова становились всё тише, тише, пока наконец и вовсе не умолкали. А я всё смотрел на него, как на огонь или воду: ничего не оставили мне в наследство правители и воины прошлого, великие битвы, унии, соглашения, кроме моего собственного дяди, к которому вдруг свелись все ниточки, точно к колокольчику, к вечевому колоколу. И сам Рюрик представлялся мне нашим соседом, у которого завтра можно будет попросить в долг масла или картошки. И сам Иван Грозный заседал в нашем сельском правлении, и его кадастровые споры были столь же значимыми, как присоединение к Руси очередного ханства.
И было немного досадно, что нет уже давно ни Рюрика, ни Ивана, и ни одному из них нельзя сказать, как они печалят моего дядю. Если бы им всё объяснить по порядку, он бы сейчас не терзал так своего сердца. А, впрочем, хозяин – барин, каждому, видно, своя забота, без которой и дня не протянуть...
