Импровизация

 

 

 

Телефонный звонок разбудил меня рано утром – ещё не было и семи. Я вздрогнул, неуклюже оттолкнул в сторону тёплое одеяло и босиком выскочил в коридор.

– Да. Я слушаю.

После секундной паузы неуверенный мужской голос негромко произнёс:

– Боб? Привет, Боб, это Вадик. Узнал?

– Чёрт подери, дружище, я всё понимаю, но зачем в такую рань? – оживился я.

Недовольство моё вмиг испарилось, когда я услышал в трубке Вадика – верного товарища со школьной скамьи. Однажды, перезнакомив меня со всеми своими приятелями, он незаметно ввёл меня в их компанию, и там я быстро почувствовал себя своим.

Мы очень разные: один из нас любит компьютеры, другой – спорт, третий – книги. Миша презирает наши увлечения, всецело отдаваясь музыке. Лена – редактор-хиппи. Кид – скучный банковский работник, но весёлый друг и прекрасный собеседник, у него милая жена и вот-вот должен появиться ребёнок. Пожалуй, среди нас он самый правильный: верный своим привычкам, он не ставит на карту всё под влиянием мимолётной прихоти души, в отличие от остальных.

Учимся и работаем мы в разных местах, можем неожиданно исчезнуть на неделю или месяц, бросив привычные занятия, друзей, дом, а возвращаемся обратно так же внезапно. Любим приходить друг к другу без предупреждения и часто сталкиваемся на улицах, не договариваясь о встречах заранее. Сначала меня раздражали это непостоянство, разнузданность во времени и страсть, с которой мои новые друзья ежедневно разрушали и заново строили свои жизни. Но оттого я так легко обрёл себя в их компании, что и сам был отчасти таким: безответственным и импульсивным.

Я понял, что объединяет нас по-настоящему, пожалуй, одно: какое-то глубинное, врождённое чувство свободы, неумение и нежелание обрести дом и привыкнуть к нему, стать оседлым и связать себя обязательствами постоянства. Вопреки этому, в отношениях с теми, кому мои друзья отдавали свои сердца, они были искренни и верны: я почувствовал это и с лёгким сердцем отдался новой дружбе, ни минуты не сомневаясь в том, что никогда не буду преданным и забытым. С тех пор я жил, рискуя, меняясь, играя ва-банк, но жил по-настоящему, крепко привязавшись к моему новому окружению.

Невзирая на разность интересов, мировоззрений, жизненных целей, удивительный закон притяжения между нами действует, ни от чего не зависящий; дружба формирует и взращивает нас в едином временном и пространственном пласте, и я благодарю тот день, когда стал частью моей нынешней компании.

 

– Итак. Выкладывай, что там у тебя, – нетерпеливо потребовал я, когда Вадик, быстрый как космический корабль, появился на пороге моей квартиры.

– Подожди уж, – застенчиво ответил друг. – Кофе свари, я ведь сразу после звонка к тебе рванул, маковой росинки во рту не было.

Я усадил Вадика на высокий мягкий пуфик, достал турку и ароматный пакетик с молотыми кофейными зернами, включил газ. Друг сидел молча, буравя взглядом стол, и, по-видимому, собирался с мыслями. Я достал из ящика стола сигареты и вопросительно взглянул на Вадика – тот отрицательно покачал головой, и я вернул пачку на место. Это были чужие сигареты: я, некурящий, так и не выбросил их, когда однажды они были забыты в моей квартире… Наконец я поставил перед Вадиком крупную пузатую чашку с обжигающей густой арабикой и тарелку с жареными тостами, сел напротив, а он посмотрел на меня и заговорил:

– Только не перебивай, пожалуйста… Конечно, надо давно было об этом сказать, но я надеялся, что всё как-нибудь обойдётся. Нет, ничего страшного не случилось, – торопливо добавил он, заметив мой встревоженный взгляд. – Прости, брат, но нужна твоя помощь.

Вадик замолчал. Он обхватил керамическую чашку руками и снова уставился в стол. Его густая лохматая чёлка падала ему на лоб, почти касаясь чёрных бровей, нависавших над слезящимися голубыми глазами в красных сосудиках. Губы у Вадика были крупными, но идеально вылепленными, прямой нос некстати заканчивался мясистым шариком, и это придавало его строгим чертам нелепое, но добродушное выражение.

От нечего делать я разглядывал руки друга, снова и снова отмечая несуразное несоответствие между ними и Вадькиной внешностью. Высокий и по-своему грациозный, с тонкими чертами лица, которых не портил даже нос, он походил на принца датского, каким я его себе представлял, но руки у Вадика были грубыми, узловатыми, мозолистыми, как у рабочего. Мы давно оставили его в покое, пытаясь выяснить, на какой стройке Вадик добывает себе лишний хлеб, но странное сочетание изящества и силы придавало доброму, простоватому парню загадочность, делало его старше своих лет.

Я нетерпеливо заёрзал на стуле. Вадик вздрогнул, очнулся и торопливо заговорил опять, запинаясь и путаясь в словах:

– Понимаешь… Когда кто-то из наших перестаёт отвечать на звонки, это значит, что нелёгкая забросила его в край, где нет электричества и водопровода, и нужно подождать, пока лихой автостоп не вернёт всё на круги своя. Ну, ясно. А если пропадает тот, кто ни разу этого не делал?.. В общем, Боб, никто не слышал о ней уже почти месяц. Ленка спохватилась несколько дней назад, первая... Ну, Боб, остался только ты, кто может что-то выяснить.

– Почему я? – растерянно ответил всезнающий Боб, не спросив, о ком идёт речь.

Вадик напрягся.

– Я имею в виду Зелёную. Ребята очень просили тебя помочь.

Наступило молчание. Я закрыл глаза, пытаясь осмыслить услышанное, а в груди медленно нарастала тоска.

 

Зелёная – мы никогда не называли Сашу по имени – появлялась в общей компании редко, но к ней были привязаны все наши друзья, включая Вадика. Он-то и познакомил нас с ней.

Она была маленькой, хрупкой, некрасивой, волосы у неё были выкрашены в безобразный зелёный цвет, но её обаяние, нежность, ум, который она не скрывала, но и не выпячивала, притягивали к девушке людей, как магнит. Зелёная была с нами, но не была нашей. Каким-то чутьём каждый из нас понимал, что спокойствие и рассудительность Саши – напускное: её свобода была гордой, вызывающе смелой, и Сашу любили, но как бы исподтишка, таясь.

Она была вредной, но отходчивой, любила подшучивать над людьми, но не зло, была скрытной, но не угрюмой, и всегда помогала, сердцем чуя чужие невзгоды. Она водила людей за нос, и никто не знал о Зелёной правды: кто она, где училась, чем занимается – допытываться было бесполезно, и друзья верили тому, что болтала она сама. У неё многое получалось хорошо: танцевать, веселиться, играть на гитаре, отгадывать загадки, болтать без умолку и внимательно слушать. Теперь мне кажется, я влюбился в Зелёную сразу, тем не менее, долго вглядывался в её мелкие, но правильные черты лица и смешную мальчишескую походку, привыкал к низкому, но мягкому голосу, каждый день открывая в девушке что-то новое, прежде чем осознал, что во мне родилась любовь.

Мне казалось, Саша тоже полюбила меня и поэтому дарила откровенностью, не тая себя и не пряча. Это было удивительно, волшебно: она с неподдельной искренностью рассказывала о себе правду – то, чем не делилась ни с кем. Я не знал, почему она выбрала меня, но был горд и счастлив, будто мы вместе всю жизнь, которую Сашенька заполняла без остатка. Но я был рискованным предприятием Зелёной, своего рода экспериментом, который она проводила над своей свободой: потому-то не нужны были Саше путешествия и разнообразие в работе – свои опыты она проводила на людях.

Мы встречались чуть больше полугода, жили вместе то у меня, то у неё («Неслыханно, Боб! До сих пор Зелёная жила только с тараканами!»). Я хотел сделать ей предложение... Я знал о Саше в сто раз больше всех её друзей, вместе взятых, и любил её в тысячу раз сильнее них, когда Саша меня бросила – неожиданно, отчего-то, вдруг, оставив на кухонном столе – том самом, за которым теперь сидел Вадик – записку на клетчатом листке. «Я не Сашенька, а Зелёная. Я крашу волосы в зелёный цвет и курю индийские биди, не мою посуду и разбрасываю повсюду свои чертежи, и с сегодняшнего дня, кроме общих друзей, нас больше ничего не связывает. Пока». Рядом на полу валялся испорченный чертёж: моя Саша была инженером – инженером с зелёными волосами.

С тех пор в общей компании Саша не появлялась. Она знала, что я никому ничего не расскажу ни о ней, ни о нас. Друзья встали на её сторону и сделали всё возможное, чтобы мы с ней не виделись, и на мои отчаянные вопросы неизменно отвечали: «Зелёная попросила, а она никогда не ошибается». Я вынужден был смириться, ещё не понимая произошедшего, но уже тогда внутри меня что-то надломилось. Вадик сказал мне как-то: «Боб, ты не думай, мы все видим, даже жалеем тебя, но, поверь мне, только идиот мог, став парнем Зелёной, называть её Сашенькой. Эта девушка не умеет любить себя, и ей трудно принять любовь другого». Я только посмеялся над наивностью Вадькиных слов – а сам был самонадеянней ребёнка!

А теперь Вадик сидел напротив меня и ждал моего ответа, как приговора. Это казалось странным, но правду о Саше действительно знал только я, да и то не всю: Зелёная ловко заметала следы... Друзья думали, что Зелёная – учительница бальных танцев, а она просто хорошо танцевала. Для них она оставалась стрекозой с зелёными волосами и внешностью подростка, а я увидел в ней безжалостную пародию на женщину. Только я знал, что у Зелёной настоящий цвет волос – каштановый, и лишь мне она позволяла называть себя Сашенькой. Пока нрав её сдерживало любопытство…

Тревожность Вадика мне не передалась. Пока он теребил пальцами кружку с остывшим кофе и искоса разглядывал моё лицо, пытаясь угадать мои мысли, я словно просыпался от тяжёлого сна. Я ощущал, как Зелёная снова входит в мою жизнь, ломая рёбра и причиняя боль. Я ненавидел и всё-таки любил эту девушку. Её не было долго – слишком долго, чтобы не расплескать трепетное отношение к ней, но мгновенное воспоминание рассекло мою душу, и из неё хлынули злость, нежность, восторженность былого обладания. Сила этих чувств была так отчаянна, странная радость обретения так внезапна и неожиданна, что я ни секунды более не сомневался в том, что разыщу Сашу, чего бы мне это ни стоило.

С наслаждением и утихающей обидой я думал о том, что Саша, не поддававшаяся моему пониманию и от этого ускользавшая, обрекла себя на зависимость от меня. Она стала частью моей препарированной души, отражением взгляда, который изучала, отголосками настроений, чьи реакции исследовала, потому что неминуема связь между испытывающим и испытуемым.

Эта мысль была не лишена пошлости. Но, обретая Зелёную, я как бы утверждал своё пребывание на земле: физически, становясь более плотным, ощутимым, сильным, и духовно, формируя расплывшиеся очертания собственной души, вылепливая её тонкости, лишая её бесформенности и отсутствия смысла. Мне вдруг стало жаль себя: не чувствовавшая любви, Зелёная искала её отражение во мне, впервые рискнув довериться другому человеку, а я не понял этого и отверг её попытки научиться любить.

 

Я резко встал из-за стола. Вадик вскочил за мной следом, но я успокаивающе махнул рукой:

– Сиди, сиди. Ладно, сделаем вот как. Кто-нибудь заявление на розыск подавал?

Вадик отрицательно качнул головой, но по его лицу пробежала тень.

– Ясно, – сказал я. – Ничего не предпринимайте, пока не кончится моя партия. Родственников у Сашки нет, по крайней мере, в нашем городе, но если нужно будет, я их найду. Адреса Сашкиной фирмы я не знаю, но коллеги наверняка её хватились, если ещё не уволили, так что, думаю, нетрудно будет и на них выйти. Но начну я с визита в Сашкину квартиру – у меня есть дубликат ключей. Она так и не забрала… Как и сигареты… Ребятам скажи, чтобы не волновались, а о подробностях моих действий пока не распространяйся. Это всё, – я гулко выдохнул.

Вадик растерянно улыбнулся и спросил:

– А почему ты сказал: «адрес Сашкиной фирмы?»

Сашенька меня убьёт, подумал я, и, скорее всего, безжалостно.

– Вадь, оговорился. Не фирмы, а танцевальной студии. Проще говоря, конторы, – хмыкнул я, и Вадик удовлетворённо кивнул в ответ.

– Спасибо за кофе, – сказал он. – Не дал мне умереть голодной смертью. Найди Зелёную, пожалуйста. – Помолчав, он неуверенно добавил: – По-моему, она тебя любила…

Я не вздрогнул.