Летят утки…

 

Откуда есть пошла тамбовская литература

 

На чтение краткой версии потребуется 2 часа 20 минут, полной – 3 часа | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за октябрь 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

– Старик, – говорит в другой раз Ремизов, – послушай:

 

Умывался ночью во дворе –

Твердь сияла грубыми звездами.

Звёздный луч, как соль на топоре,

Стынет бочка с тёмными краями…

Тает в бочке, словно соль, звезда,

И вода студёная чернее,

Чище смерть, солёнее беда,

И земля правдивей и страшнее.

 

– Учись материализовать образ, – закидывает в чёрное небо большую голову взволнованный мой учитель.

Ремизов был тоже большой любитель заугольных бесед.

У ног стынет бутылка портвейна:

– Делай, делай метафору весомой и яркой, но подвижной, как ртуть, чтобы её шапкой не прихлопнуть, – втолковывает он мне. – Метафора должна стать для читателя неотвязной, как воспоминание о первом поцелуе. Главное – не суетись под клиентом, то бишь перед народом…

– Да я и не суечюсь! Только охота побыстрее выплеснуть то, что ворочается вот тут, – Показываю ему на сердце. – По ночам покоя не даёт.

– Э-э – тянет Ремизов. – По ночам в твоём возрасте надо не тем заниматься. А поэзия должна быть всегда с тобой, как имя и отчество. Нет, как женщина. Если её не удовлетворишь, – она к другому уйдёт. В стихах выкладывай всю свою сущность. Как будто это последнее слово приговорённого к смертной казни. Вот послушай, как «обло, озорно, огромно» говорит один совсем не знаменитый поэт. Вряд ли кто-нибудь прочитает эти сумасшедшие строки. Вот, где экспрессия! Сама гроза говорит на языке дождя и грома. Ты пей пока, а я почитаю – мой учитель снова закидывает голову к звёздам:

 

Как быстро высыхают крыши.

Где буря? Солнце припекло.

Градиной вихрь на церкви вышиб

Под самым куполом стекло.

Как будто выхватил проворно

Остроконечную звезду –

Метавший ледяные зёрна,

Гудевший в небе на лету.

Овсы лохматы и корявы,

А рожью крытые поля:

Здесь пересечены суставы,

Коленце каждого стебля.

Христос! Я знаю, ты из храма

Сурово смотришь на Илью:

Как смел пустить он градом в раму

И тронуть скинию твою?

Но мне – прости меня, я болен,

Я богохульствую, я лгу –

Твоя раздробленная голень

На каждом чудится шагу.

 

Я стоял, совсем обалдевший и от вина и от этих строк. Не знаю, откуда, с какого дерева русской поэзии такие плоды? Или вот это:

 

Холодок щекочет темя,

И нельзя признаться вдруг, –

И меня срезает время,

Как скосило твой каблук!

Жизнь себя перемогает,

Понемногу тает звук,

Всё чего-то не хватает,

Что-то вспомнить недосуг.

А ведь раньше лучше было,

И, пожалуй, не сравнишь,

Как ты прежде шелестела,

Кровь, как нынче шелестишь.

Видно, даром не проходит

Шевеленье этих губ,

И вершина колобродит.

Обречённая на сруб.

 

Эти стихи у меня остались в записях от того времени. Да мало ли что я тогда записывал! Каждая клетка моей молодости резонировала в ритм удачных строк, своих и чужих. Больше – чужих.

Пониманию этимологии поэзии, если так можно выразиться, я научился на литературных средах у добрейшего Георгия Дмитриевича, которого мы называли просто Юрой. Его добродушное лицо тамбовского мордвина было всегда приветливым и лучистым – то ли от очков, которые он никогда не снимал, а то ли от внутреннего света, рождённого вибрацией духа. Доброхот и компанейщик по натуре. Он редко кому отказывал в помощи.

Комсомольские секретари того времени были ребята ушлые, но ограниченные в интеллектуальном отношении. Как говорится, умный в гору не пойдёт. Флюгеристы и конторщики по образу мыслей, они пристёгивали Ремизова к своему крытому красным сукном столу, используя его как литературного раба.

Нескончаемые отчёты и доклады, и бесчисленные съезды и знаменательные даты, и почины перекладывались на плечи Георгия Дмитриевича, по большому счёту мешая творческой работе его самого, выхолащивая и выпрямляя его литературный язык. Казённость и стереотипность письма незаметно всасывались в подсознание, отравляя зелёные ростки непосредственности и самобытности. Единственная книга его рассказов «Снежный рейс», конечно, на мой теперешний взгляд, вышла неудачной. Как сказал когда-то Леонид Мартынов: «…В ней жизни нету, в этой самой, дистиллированной воде». Всё вроде бы хорошо, всё понятно и стилистически выверено, но всё это походит на телеграфный столб, вытесанный из ветвистого живого дерева.

Ремизов по первой своей специальности был автомехаником, и какое-то короткое время работал в степном автохозяйстве, но дальнейшая личная судьба так далеко оторвала его от обычной повседневной работы автохозяйства, что воспоминания о той жизни стали тусклыми и серыми, переведённые на печатный лист.

 

Но моя память о старом товарище говорит не об этом. Теоретик физики или механики не всегда может починить и простой велосипед. Я сам пятнадцать лет преподавал технические дисциплины и сварочное дело в ПТУ, но многие мои ученики были отменными сварщиками и запросто заткнули бы меня за пояс, если бы я попробовал с ними тягаться. Но это не значит, что я был плохой преподаватель. Профессор консерватории не обязательно должен быть виртуозным скрипачом. Всё так. Поэтому простятся мне здесь некоторые критические повороты.

Ремизов сам по себе не был верхохватом с претензиями. По долгим нашим беседам не только за чаем, к которому он имел особое пристрастие, и всегда пил его дегтярной крепости и без сахара. Он никогда и ни в чём не отделялся от нас, более молодых. Радовался удачным находкам и огорчался слабым и блеклым, по его мнению, вещам.

– Работать, старик, надо! Кхе-кхе-кхе! – посмеиваясь, говорил он, – и поэма твоя – бодяга, но в ней что-то есть, и её, наверное, надо опубликовать. И публиковал. Правда, тянул резину, но вещь, наконец, увидала свет. За этой поэмой он меня сам командировал на комсомольскую стройку в Уварово.

А поэма потом оказалась вроде и ничего. Присудили премию. Разговор шелестел…

 

В молодые годы у меня была большая обида на Ремизова. Незрелое моё тщеславие и амбиции были тому виной. Мне страстно хотелось тогда поработать в газете штатным сотрудником. Порисоваться перед девочками своей причастностью к прессе, погусарить при случае с заветным складнем удостоверения в кармане.

Святая наивность юности!

Яков Чвёрткин, ныне покойный, требовательный и бескомпромиссный завотделом комсомольской жизни, дал мне задание на несколько пробных материалов. Решил сделать мне обкатку. Материалы были написаны на следующий день, и довольно объёмные. С одобрения Чвёрткина тут же опубликованы в газете.

Казалось бы – какой вопрос? Давай трудовую книжку монтажника, заявление, – и паши во славу ленинского комсомола и великой КПСС. Ан не тут-то было! Ремизов скептически отнёсся к моей необузданной прыти:

– Не суетись под клиентом, старичок! Газета – девка продажная. Она превратит тебя в творческого импотента. Это всё равно как жить с привокзальной шлюшкой. Вроде, всё есть, всё на месте – вот оно! А ты не можешь! Кхе-кхе-кхе! Ты работяга, авангард страны, её базис. Куй свой железный венец! Монтажник ходит сквозь огонь и железные трубы, ему сверху всё видно.

Я обижено хмыкал. Доказывал, что тоже умею менять цвета в зависимости от обстановки.

– Нет, старик! – говорил он категорически.

Я, утираясь, уходил. Клялся, что больше к Ремизову – ни ногой! Но потом успокаивался, возвращался снова, как возвращается птица в своё гнездо, где родилась.

Больше я подобные разговоры с Ремизовым не вёл.

 

…И вот теперь эта тихая могилка, где путаются в жухлой траве всякие козявки, весело перебирая ножками.

Подержался на прощанье за железную оградку, махнул рукой своей случайной спутнице и, не оборачиваясь, пошёл опять ковать свой железный венец. Там меня ждала вечно ненавистная, но неразлучная монтажная работа. Планы, процентовки, стычки с заказчиком и с не совсем трезвой бригадой.

Увидав мои бумаги, начальник капиального строительства завода, матерясь, смахнул их со стола, не обращая внимания на поставленную возле его ног бутылку. – Смотри, что твои мерзавцы делают!

Я посмотрел в окно кабинета. Напротив, мозоля глаза, под густым раскидистым тополем лежала вповалку моя злая рота.

Ах, сволочи! Уже набрались!

Выскакиваю из конторы. Толкаю ногой бригадира. Тот, обернувшись, широко улыбается.

– Не гони пургу, начальник! Работа не член правительства, и постоять может.

– Буди остальных!

Все, лениво позёвывая и почесываясь, поднимаются с примятой, такой прохладной и блаженной травки.

– Пошли, покажешь работу! – тащу я за брезентовый рукав робы бригадира.

Подходим. Трубопроводы на эстакаде пристыкованы и обварены электросваркой. Снизу хорошо видны светлые сварные швы. Ещё не веря, лезу по стремянке наверх проверять качество сварных соединений. Иду, балансируя руками, по трубе. Нервы на пределе. Нога обшмыгивается, и я лечу с верхотуры вниз головой на выступающие концы металлоконструкций.

Ломать бы мне шею, если бы не бугор. Бригадир то есть.

Он здоровенный, с бычачьей шеей мужик, в обхват подхватил меня на излёте. Оба падаем на гулкий металлический настил площадки…

Вот они – огонь и железные трубы!

Прав был незабвенный Георгий Дмитриевич Ремизов, что не взял меня тогда на бумажную работу. С тех пор жизнь меня научила многому, и самое главное – иметь к происходящему собственное не поверхностное мнение, освобождая мой язык от крупноблочного и блочного самовыражения.

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за октябрь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение октября 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.