Повесть о Мастере

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за ноябрь 2022:

 

На чтение потребуется 40 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Пролог

 

 

Жаркая и сухая погода пришла в город Москву. На одной из её окраин, расположенной в районе старой Москвы, сорокасемилетний художник Николай Андреевич Данилов поднял трубку старого домашнего телефона, который резко зазвонил. В телефоне раздался голос его учителя:

– Коля, завтра открывается выставка Лоренцо де Фальконе, художника эпохи Возрождения, из частной коллекции господина Рудольфа. Ты знаешь?

– Нет, – отвечает Данилов, – когда?

– Завтра, – говорит голос в телефоне, – приходи в центр искусств в 16.00. Придёшь?

– Да, – говорит Данилов, – хорошо.

– Рад, что придёшь. Потом расскажешь.

В трубке раздаются гудки.

Ночью Данилов долго не может уснуть. А когда сон приходит к нему, он видит фигуру высокого мужчины в дорожном плаще покроя позапрошлого 19 столетия. В руке у мужчины трость. Его серые глаза внимательно смотрят на Николая Андреевича.

– Клаус, – обращается к нему этот необычно одетый господин, – приходите завтра на выставку. Буду рад познакомиться с вами.

Над Москва-Сити идёт гроза. Данилов видит, как молния ударяет в северную башню «московского ока» и уходит вверх, после чего Николай Андреевич Данилов просыпается в своей квартире на окраине старой Москвы.

 

 

 

Глава первая. Господин Рудольф.

 

 

В Центре искусств на Волхонке, 15, расположенном на территории храма Христа Спасителя, открытие выставки итальянского художника Лоренцо де Фальконе состоялось. Николай Андреевич Данилов на открытие пришёл, опоздав на 30 минут. Он ходит от картины к картине, пока не застывает у одной. Перед ним портрет художника: на него смотрит молодой человек на фоне холодных тонов сумерек без горизонта; на нём красный камзол, густые чёрные волосы падают до плеч из-под красного берета; глаза с затаённым страданием смотрят на зрителя.

Но самое поразительное, что в нём Данилов узнаёт себя, каким он был сам 20 лет назад. Только человек на портрете одет в одежду иной эпохи. Данилов потрясён. Николай Андреевич вздрагивает и отворачивается от портрета. Перед ним стоит мужчина – точная копия того, кого он видел во сне.

– Позвольте представиться, – говорит он, – меня зовут Рудольф. – Я вижу, что портрет Лоренцо вас не оставил равнодушным.

– Откуда вы меня знаете? – спрашивает Данилов.

– О, Николай Андреевич, – говорит господин Рудольф, – я был на выставке ваших картин в Мюнхене, и был весьма впечатлён.

– Вы были на выставке? – спрашивает Данилов.

– Да, – отвечает Рудольф. – Ваши картины меня заинтересовали. Особенно та, где молния ударяет в «московское око», 84-этажный небоскрёб. Сначала молния прорезает тьму, – Рудольф делает резкое движение правой рукой, – как кисть художника рассекает бытие и небытие, и уходит вверх, так и художник, рассекая небо белоснежного полотна, восходит вверх, воплощая в образе, созданном им, новый мир, рождённый внутри него самого.

Из кармана пиджака Рудольф достаёт свою визитную карточку.

– Здесь мой телефон, звоните, нам есть о чём поговорить и обсудить. – И, вручив удивлённому Данилову свою визитку, уходит из зала, оставив растерянного московского художника в центре искусств.

 

 

 

Глава вторая. От первого лица.

 

 

Данилов решился позвонить странному господину Рудольфу.

Их встреча происходит в Московском парке в «Зарядье». Где Рудольф начинает свой рассказ.

Насколько бы не было невероятным то, что вы услышите от меня, вы вправе верить или не верить тому, что вы услышите.

Родился я в Праге. Мой отец служил при дворе Императора Рудольфа II, императора Священной Римской империи и покровителя алхимиков. Отец мой был сам алхимиком и служил при дворе. С юности меня увлекало тайное знание, как и моего отца, и моего деда, и прадеда. Рудольфом меня назвали в честь Императора Рудольфа II.

После его смерти в 1612 году мой отец уехал вместе со мной в Англию ко двору Якова I из династии Стюартов.

С моей будущей женой Кэтрин я познакомился впервые в 1652 году. Встретил я её у церкви святого Дунстана, старинной церкви, расположенной в восточной части Лондона. Прекрасной готической церкви, ещё не опалённый языком огня 1666 года. Как и моя жизнь, ещё не опалённая пламенем страдания и испытаний, которые я прошёл.

Кэтрин была в зелёном платье, её рыжие кудри ниспадали ей до плеч.

Она стояла у входа в церковь, погружённая в свои мысли, и не видела меня. Но почувствовав мой взгляд, она обернулась. Сначала смутившись, она преодолела робость и внимательно посмотрела на меня. Я первым начал разговор. С первого мгновения, как я увидел её, я уже знал, что она будет моей.

По распоряжению Карла II, монарха Англии, Шотландии и Ирландии, вступившего на трон в 1660 году, в 1665-м я отправился во Францию, чтобы встретиться с одним из магистров тайного ордена, для получения некоторых рукописей по алхимии и разрешения острых политических вопросов. Там, во Франции, произошла моя встреча с магистром.

Не называя ни места, ни времени, ни города, в котором произошла наша встреча, несколькими штрихами опишу его внешность, потому, что внешность его была необычна.

Был он невысокого роста, непропорционального телосложения, и хотя по внешности выглядел очень юным, волосы все у него были седые, заплетённые в косу.

Взгляд у него был проницательный, как у человека, много пережившего и повидавшего.

Многие вопросы были нами благополучно решены, рукописи приобретены, но помимо них у магистра за довольно большую сумму денег я выкупил тёмный Гримуар. Магическую книгу, о которой я расскажу позже.

Выглядела она необычно. На чёрном твёрдом переплёте книги были железные застёжки, украшенные странными символами. Застёжки складывались в замок и закрывались на ключ, чтобы никто, кроме владельца книги, не мог открыть её. Книга и ключ от неё стали моими.

Выкупил я её для моей коллекции старинных книг и не думал, что придёт время, когда я воспользуюсь её силой на практике.

Про пандемию чумы в Лондоне, начавшуюся год назад, я знал, и письма моей жене были переполнены просьбами оставить дом и город ради безопасности жизни её и наших детей.

Сам король Англии Карл II оставил Лондон и уехал в Оксфордшир.

Но, несмотря на многие письма, ответ я получил только на первое. Потом письма от жены перестали мне приходить. Меня это обеспокоило, и мрачные мысли начали посещать меня, однако по возможности я отгонял их от себя изучением рукописей и чтением книг. Домой в Лондон, где я проживал тогда со своей супругой и нашими двумя дочерьми, вернулся я осенью 1666 года по морскому пути из Франции до города Дувр, известного не только как крупнейший порт Британии и близостью своей к Франции, но и Дуврским замком.

Белые скалы Дувра были названы римлянами «albus», что означает «белый». За белизну этих скал Британию назвали «Альбионом».

На корабле мне приснился сон. Сначала я увидел магистра, читающего книгу. Он словно бы не видел меня, погружённый в чтение. Но, что удивило меня, вокруг его фигуры было тёмное свечение. Он не видел меня, и я не стал к нему подходить.

На смену образу магистра пришёл образ Кэтрин. Она стояла у входа в дом, где мы жили. Её лицо было бледным и измождённым. Я хотел к ней приблизиться, но она стала удаляться от меня. Её фигура стала словно растворяться в воздухе. Пока не исчезла совсем. И я обнаружил, что стою у церкви святого Дунстана. Церковь была опалена пламенем, и от неё шёл дым. От дыма я начал задыхаться. На этом с ужасом я проснулся. Заснуть более я не мог. Часы показывали четыре утра. Я встал с постели, оделся и поднялся на палубу. Был холодный ветер, и ясное звёздное небо. И водный простор, по которому плыл наш корабль, который скоро войдёт в порт. И вот мы приблизились к белым скалам, и наш корабль вошёл в порт города Дувр. Все мои мысли были о моей семье и о том, что с ними. Из Дувра я добрался до Лондона. От моего соседа, который чудом остался жив, я узнал о том, что любимая моя жена и две дочери наши покинули этот мир. Солнце ещё не зашло за горизонт, а я уже был на кладбище. Долго не мог я найти их могилы.

Была осень, и листья деревьев пылали кровавым цветом в лучах заходящего солнца. Эпидемия пошла на спад.

После пожара, уничтожившего часть города и саму чуму. Пожар пылал с воскресенья 2 сентября до среды 5-го. Я же вернулся в город 1 октября.

И словно в безумном сне я блуждал среди могильных плит и не знал, где похоронены те, кого я любил. Пока не нашёл я большую каменную плиту с вырезанными на ней именами умерших, и там были имена тех, кого я искал.

Я сидел в безмолвии, не уходя с кладбища, пока не почувствовал, что стал замерзать, и холод стал проникать в моё сердце. Я вернулся в мой опустелый дом. Несколько дней я лежал, не вставая с постели. Потрясение и простуда дали о себе знать.

Хотелось расстаться с этим постылым существованием, но это удел слабых людей. Но я, Рудольф фон Кнут, нашёл в себе силы, чтобы справиться с потрясением и болезнью. Я пришёл к церкви святого Дунстана, опалённой пламенем. Там когда-то я впервые повстречал Кэтрин.

Это невозможно объяснить. Если ты не просто влюбился, но полюбил женщину и ищешь её образ даже в других…Тоска, снедать будет тебя тоска… И если утратил ты возлюбленную, те места, которые вы посещали вместе, будут невыносимы для тебя, особенно первое время.

И тогда я решил прибегнуть к силе тёмного Гримуара.

Я решил, что мне необходимо воспользоваться силой этой книги. Там был подробно описан обряд вызывания духов мёртвых, ещё со времён древнего Рима. Страшный проступок, на который я решился пойти по двум причинам: чтобы увидеться с теми, кого я любил, во-первых, и во-вторых, поскольку умершие знают больше, чем живые, найти или узнать, как изобрести лекарство от чумы, чтобы спасти жизни невинных людей. Ночью я пришёл на кладбище.

У меня был факел и Гримуар. И средство, чтобы зажечь факел, и всё необходимое для проведения обряда. Я сделал всё, как было необходимо, и дух пришёл… Но не она то была.

В свете горящего факела я видел Кэтрин, которая пришла, но что-то смутило меня в ней. Я вспомнил уроки моего отца, сведущего в тайный знаниях, и произнёс слова, заставившие лукавый дух принять истинное обличие. Прекрасный облик моей жены начал таять словно воск, и под ним начало открываться другое обличье. Много сил отняла у меня борьба с тем, кто пришёл, но мне удалось изгнать его. Едва живой я вышел за ворота кладбища. Всполохи пламени и огни во время битвы увидели, и меня решили обвинить в колдовстве. Дом мой окружили. Но я предвидел это и через чёрный ход вынужден был покинуть Лондон. Книга словно обладала живой душой и страшной силой. Была и идёт с давних времён борьба между светом и тьмой.

И когда-то я, часовой мастер, художник и врач, вынужден был стать магом и алхимиком, чтобы принять участие в этой борьбе.

Я преуспел в алхимическом процессе великого духовного делания, о котором писали алхимики древности, но не материальное золото они имели в виду, а обретение золота духовного, о котором сейчас говорить не буду. Есть древо смерти и утрат, и есть древо жизни и обретения.

И от древа смерти вкусил я плоды, в глубины которого нужно было проникнуть, и от древа жизни вкусил я плоды, к которому нужно было взойти.

 

 

 

Глава третья. Встреча с Лоренцо.

 

 

– Шёл 1699 год от Рождества Христова, когда я прибыл в Неаполь.

Был солнечный жаркий день, когда я увидел, как на дороге двое бандитов пытались ограбить молодого человека. Они повалил его на землю, он грязно ругал их на неаполитанском диалекте, пытаясь защитить свою жизнь. В руке у одного из бандитов был нож.

Недолго думая, я ударил его своей тростью по спине. Нож из руки выпал. Я ударил ещё раз. Он закричал от боли, упав на дорогу. Немедля я ударил второго, и он тоже упал. Молодой человек схватил упавший нож и встал на землю. «Убирайтесь», – сказал я бандитам. Видя нож в руке того, кого они пытались ограбить, и стальную трость в моей руке, они решили отступить. Я спросил спасённого:

– Как тебя зовут?

– Лоренцо, – ответил он. – Лоренцо де Фальконе, художник.

Так я познакомился со своим будущим учеником. Я попросил его показать свои картины, он согласился. Картины были талантливы, и некоторые очень необычны, написаны в жанре strigеnerri, то есть колдовства. Изображены на них были не только люди, но и другие создания.

– Откуда? – спросил я.

– Я их вижу во снах, – ответил Лоренцо.

– Не хочешь ли ты стать моим учеником?

Я рассказал ему немного о себе, и он согласился с моим предложением, а через месяц он встретил Франческу.

 

 

 

Глава четвёртая. Карнавал в Венеции.

 

 

– Лоренцо оказался очень талантливым и образованным молодым человеком, читавшим сочинения Джордано Бруно, запрещённого римской католической церковью до 1948 года. Он цитировал по памяти главы из «De vincules In Genere» – «О связях как таковых». Читал он и Томмазо Кампанеллу. И писал картины. Я учил его алхимии и живописи, – говорит Рудольф. – Составлению и овладению цветом, материей и формой. На трёх стадиях алхимического делания на пути к философскому камню. Нигредо. Альбедо. Рубедо. И переходном Цитринитасе.

Лоренцо достиг высокого мастерства в темноте Нигредо и овладении чёрным цветом. От чёрного к белому цвету Альбедо.

Но его привлекала и тёмная сторона силы и искусства, которая достигла кульминации после его встречи с Франческой.

Однажды я сказал ему, – говорит Мастер Рудольф, – «Лоренцо, собирайся! Завтра мы покидаем Неаполь. Мы не поедем в кровавый Рим, находящийся под покровительством великого Марса.

Это не твой город мой, мальчик. Нет. Мы поедем в Венецию. Город под защитой прекрасной Венеры! На её карнавал! И там, в Венеции, тебе с твоим мастерством не придётся искать заказчиков твоих картин. Они сами найдут тебя!»

И там, в Венеции, Лоренцо встретил Франческу. На Карнавале, на площади Сан Марко, некая особа увлекала и повлекла его за собой.

На карнавале множество дам и кавалеров в масках кружились перед Лоренцо.

Музыка и краски города охватили его.

Женские руки касались его. Запахи дразнили.

На площади некий господин и его служанка танцевали с марионетками, распевая во весь голос:

 

Театр Венеции! Входите парами!

К Марионеткам дяди Марио!

Марионетки дяди Марио!

Марионетки дяди Марио!

 

Марионетки в ярких платьях трогательно вздымали ручки на тонких нитках к ясному и безоблачному небу.

– Меня зовут Франческа, – сказала молодая особа, которая повлекла Лоренцо за собой.

Пойдём за мной!

А марионетки и их хозяин продолжали петь.

 

Приходите к дяде Марио.

К Марионеткам, кто не пария.

Ведьмы в котле варили варево.

Марионетки дяди Марио!

Марионетки дяди Марио!

Марионетки дяди Марио!

 

– А потом, – сказала Франческа, – я познакомлю тебя с очень интересными людьми.

И Лоренцо пошёл. Они подошли к дому на берегу канала. Поднялись по лестнице, вошли в комнату. В кресле сидела пышно одетая в алое платье дама, которая что-то протяжно пела на латыни.

Рядом с ней стоявший господин, поклонившись Франческе и Лоренцо, сказал: «Госпожа Франческа, о, я вас ждал. Позвольте мне показать…»

И он повёл его в тайную комнату.

За бутафорией карнавала скрывалась тьма Франчески и её семьи, практикующих чёрную церемониальную магию.

Мастер продолжил рассказ:

– Есть красота, которая свет, и есть красота, которая тьма. Она, .Франческа, подчинила себе его волю, несмотря на мои уроки о собирании силы и о концентрации. Ни одна из моих попыток образумить его не была успешной

– Однажды, – сказал Рудольф, – я не выдержал:

«Из-за девки, которая дурит тебя, ты можешь войти в Сад Философов!» Я взял его за воротник и швырнул на пустой большой белый холст, который он пробивает насквозь своим телом. Лоренцо поднимается с пола.

По центру холста была дыра – по облику фигуры Лоренцо.

 

 

 

Глава пятая. Сон Лоренцо.

 

 

Лоренцо видит сон.

Берег озера и камни. Большие валуны, поросшие зелёным мхом. Тёмные сумерки опускаются на воду, над которой полная белая луна растворяет вокруг себя мрак белым сиянием. Нанесение белой краски на тёмную и растворение двух цветов друг в друге. Белый преобладает, но тёмный цвет очень густой.

Из воды выходит Франческа. Она обнажена, и цвет её кожи – белый. Чёрные кудри спадают на плечи, и чёрные глаза смотрят на Лоренцо. Она произносит его имя:

– Лоренцо, – говорит она, – Лоренцо…

Он заключает Франческу в свои объятия: «Нужно заключить её в свою картину, закрыть на ключ её в своей картине, чтобы она всегда была со мной…», – думает Лоренцо.

В нём, как в алхимическом атаноре, вспыхивает огонь. Но мало разжечь огонь, нужно ещё научиться управлять им.

Лоренцо просыпается.

Он продолжает работать над портретом Франчески. Она как бы выходит на портрете из тьмы. Тени обрамляют её, придавая портрету глубину: белый цвет проступает сквозь тёмный.

Три дня пишет Лоренцо её портрет. И вот портрет завершён.

 

 

 

Глава шестая. Мастер Леонард.

 

 

Рудольф сидит перед большим оправленным в золотую раму зеркалом, читая на латыни древний текст. На поверхности зеркала появляется пар. Зеркало желтеет, становясь похожим на картину, где на поверхности холста проступает величественное лицо старика, обрамлённое длинными седыми волосами.

Проницательные глаза, хищный нос, тонкие губы. «Как мне быть, Мастер Леонард? – спрашивает его Рудольф. – Фальконе не справится».

Говорит тихо Мастер Леонард:

«Но будет другой.

Хотя можешь попытаться. Без тайного огня истина мертва, как череп красавицы. В Лоренцо есть огонь, но не совершенный.

Изгони Франческу и посмотри, что будет», – говорит мастер Леонард.

Поверхность зеркала начинает наполнять свет, и вот уже зеркало – просто зеркало, в котором Рудольф видит самого себя. Он поднимается и подходит к окну, из которого на него смотрит неаполитанская ночь.

 

 

 

Глава седьмая. Битва.

 

 

– Для того чтобы приготовиться к битве с Франческой и получить силу для этой битвы, я решил обратиться к предкам, – говорит Рудольф. – В своей мастерской, закрыв окна шторами, так, чтобы солнечный свет не проникал в комнату, я зажёг свечи. Их пламя горело ровно. Я закрыл глаза и сел в кресло. Перед моим мысленным взором была пирамида, уходящая вниз от конуса, который расширялся. Пирамида уходила вниз на много этажей в глубину под моими ногами. Поколения и поколения тех, кто жили до меня. Невероятное чувство благодарности охватило меня. Я отправил это чувство вглубь, внутрь пирамиды, которая была в ином мире. Люди, которые жили до меня, мои предки, они сеяли и пахали, воевали и служили, изучали науки, делились знаниями, чтобы я стал таким, какой я есть. Я почувствовал движение и увидел некоторых из них. Они пришли посмотреть на меня. Прошло некоторое время, и к первым пришедшим присоединились другие. Как же много их было! Целый народ. И от каждого из них шла ко мне сила. Образ горы, на вершине которой я стою, пришёл ко мне. Вниз с этой горы, на которой я стоял, низвергался водопад. Чистая, свежая сила наполняла меня, моё тело и разум. Я стоял на вершине, а надо мной плыли облака. Облака плыли надо мной, и вода низвергалась вниз. Когда я вернулся в комнату, свечи почти догорели, и я был готов к битве с Франческой.

Когда я пришёл в мастерскую к Лоренцо, я сразу увидел её портрет. Я открыл коробочку, в которой было пять серебряных гвоздей. И взял в руки молоток. Она была изображена на фоне вечерних сумерек, пристально смотрящая на созерцателя её портрета. Я увидел движение, и полотно начало струиться. Сначала лёгкая рябь прошла по нему, а потом я увидел, как Франческа начала выдвигаться из глубины картины, которую написал мой ученик Лоренцо де Фальконе.

Я взял молоток в руки и гвоздь, и начал вбивать его в верхнюю, центровую часть картины, произнося вслух слова молитвы на латыни. Вбив первый гвоздь, я взял второй, потом третий, чётвертый, пятый.

В каждый из углов картины я вбил потом по одному гвоздю. Франческа, вышедшая наполовину из портрета, начала кричать и удаляться вглубь до тех пор, пока не исчезла совсем. Портрет был пуст. В дверь мастерской раздался стук.

– Кто там? – спросил я.

– Это Лоренцо, – ответил голос моего ученика.

Я открыл дверь, Лоренцо вошёл. Его взгляд упал на холст портрета, заключённого в раме. Но портрет был пуст.

– Франческа! – закричал он. – Где она?

И подбежал к картине.

Он обернулся ко мне:

– Где она? Где Франческа?

– Лоренцо… – начал я.

– Убирайся! – закричал он мне. – Убирайся из моего дома, из моей жизни вон! Прочь! – кричал он. Схватив стул, он швырнул его о стену. – Убирайся!

И я вышел за дверь его мастерской, порог которой я не переступал потом много лет. На следующий день я собрал свои вещи и покинул Неаполь.

 

Когда господин Рудольф закончил свой рассказ, на парк «Зарядье» опустился вечер.

– У этой истории будет продолжение. Приходите завтра, и вы узнаете о том, что было потом.

На этих словах Рудольф вышел из парка, оставив Николая Андреевича с только что рассказанной историей и своими мыслями о ней.

 

 

 

Глава восьмая. Сон Николая Андреевича.

 

 

На улице мороз. Вечер накануне Крещения. Холод пронизывает воздух. Данилов едет в автобусе. Он смотрит в окно из-за спины водителя и видит почти бесконечное число стоящих перед ним машин, освещающих ночь горящими фарами. На лицах людей надеты медицинские маски, как намордники. Данилов хочет выйти из автобуса, но водитель не открывает. Данилов хочет успеть на службу в храм, но понимает, что опаздывает. Ощущение сжатия городом, машинами, людьми, хочется бежать. Ему удаётся выйти, но не на той остановке. Он вызывает такси, но такси нет. Ночь, холод, мороз, тьма… Люди в масках безлики. Данилов слышит голос Рудольфа: «Свет, который должен получить, абсолютно и безупречно чёрный. Мы называем этот процесс кальцинацией, обнажением, растиранием, испепелением, потому что одежды меняются»^[1]. В кармане звонит сотовый. Данилов берёт трубку.

– Ваше такси, Шевроле 771, цвет чёрный, приехало.

Данилов садится в машину и доезжает до церкви. Входит. Служба уже закончилась, церковь пуста. В храме подметают полы мётлами. Данилов становится на колени перед иконой Спасителя, закрывая глаза, и просыпается в своей квартире.

 

 

 

Глава девятая. Ганс-художник.

 

 

– Шёл 1861 год, – начал свой новый рассказ Рудольф.

Я жил тогда в Баварии. У меня была своя мастерская и много учеников. Одним из них был ученик по имени Ганс.

У него был определённо талант. И успехи в живописи.

Однажды утром, это было весной, в начале апреля, я вошёл в комнату Ганса.

– Ганс, – сказал я, – мы отправляемся в путешествие. В великое путешествие по Германии! Мюнхен, Дрезден, Берлин...

Весна на всех улицах, и белые облака на ясном небе.

Улыбки девушек, от которых Ганс краснел.

Уважение горожан. В каждом городе, где мы останавливались, он рисовал. Я внимательно следил за тем, как он рисует. Сначала я учил его рисовать здания, архитектуру, дома, замки... И только потом мы перешли к портретной живописи.

– Будь внимателен, Ганс, – говорил я ему. – Когда рисуешь, смотри в самую суть человека, смотри, какое у него сердце: доброе, злое, нежное, жёсткое, льстивое, продажное, гнилое, как яблоко, изъеденное червями, или как маленькое солнце, озаряющее мир вокруг себя светом.

Я устроил его жить при королевском дворе в Баварии.

А позже Ганс едет во Францию для совершенствования своего мастерства. В 1881 году, когда известные картины художника Пьера Огюста Кота «Весна» и «Буря» уже написаны, он заводит дружбу с художником и французским мастером Вильямом Бугро.

Пьер любит рисовать на рассвете, и Ганс начинает подражать ему в этом. Ганс посещает светские вечера. Однажды на одном из вечеров он знакомится с девушкой из дворянской семьи, которую зовут Авелин. Ганс встречается с ней и рисует её портрет. Он чувствует, что начинает любить её. Однажды они уединяются в комнате Авелин.

Они сливаются в поцелуе. Ему кажется, что он погружён не только в её тело, но в её душу. И она целует его. Его глаза. Губы. Руки. «Ты моё солнце», – говорит она. Шепчет ему. Их тела влажны от влаги, а глаза от слёз. В это момент – они вдвоём. В любви к Авелин он забывает обо всём.

Но… До этого судьба сводит его с Ирен. Подругой Авелин. На одном из балов. Она подходит к нему и сама приглашает его потанцевать с нею. Что-то странное чувствует в ней Ганс. «Меня зовут Ирен», – говорит она.

И начинается танец. Ганс чувствует что-то тягучее в ней. Затягивающее, магнетическое. И он танцует с ней. У неё длинные тёмные волосы, её настоящее имя Илина Петраке.

На другой день к нему приходит письмо из Баварии, в котором Людвиг просит его вернуться и написать портрет знатной дамы.

Ганс расстаётся с Авелин и обещает вскоре приехать за ней и забрать её с собой в Баварию. Он выполняет заказ Людвига, но встретиться снова с Авелин ему не удастся. Он получит письмо от её сестры, в котором узнаёт, что Авелин утонула во время лодочной прогулки вдоль реки. Её подруга Ирен была пьяна и нечаянно перевернула лодку.

Они обе погибли. Ганс не может найти себе места от горя.

Чтобы забыться, Ганс посещает балы, прекрасные замки, построенные Людвигом. Замок Нойшванштайн и Линдерхоф. Начинает даже крепко пить, но забыть Авелин не может. И тогда он вспоминает сон, который ему приснился перед приездом в Баварию. О демонической, человеческой и Божественной красоте. Он решает, что однажды найдёт путь к Божественной красоте. Горе в его сердце со временем постепенно утихает, и Ганс продолжает жить светской жизнью художника при «королевском дворе».

 

 

 

Глава десятая. Ирен.

 

 

– Что же произошло на самом деле? – продолжает рассказ Рудольф.

Что же произошло с Авелин? Она и её подруга Ирен отправились на прогулочной лодке по реке Сене. У Ирен была бутылка красного вина. Она выпила несколько бокалов и довольно быстро захмелела. На её лице появилась блуждающая улыбка. Она пролила красное вино на себя, и вино потекло по её тёмному платью вниз, вдоль живота. Она засмеялась.

«Посмотри! Я бы хотела заполучить твоего Ганса. Я хочу, чтобы он был со мной. Чтобы любил меня, а не тебя. И я ненавижу тебя! Моя бабка была румынская ведьма! – кричит и смеётся пьяная Ирен. – И я сама ведьма. Авелин, я ненавижу тебя! Ненавижу! Я сделаю всё, чтобы Ганс не был с тобой!»

Ирен поднимается во весь рост над Авелин, которая сидит на краю лодки. Но, пьяная, не удерживает равновесие и падает за край в воду.

Падая, Ирен хватается за Авелин и утаскивает её за собой.

«Я заберу тебя с собой!» – кричит Ирен.

Авелин пытается бороться с ней. Крики… и обе погружается в глубину реки.

 

 

 

Глава одиннадцатая. Другой мир.

 

 

Мастер Кнут у себя дома. За окном ночь. После получения письма от Ганса с известием о гибели возлюбленной, при зажженных свечах Рудольф Кнут останавливается на чтении Гёте, на фразе: «Я телом так к тебе привязан, как будто кровь твою испил».

Фразу, обращённую Гёте к будущей жене своей Кристиане Вульпиус.

Мастер Кнут закрывает книгу, встаёт из-за стола. Скрестив руки за спиной, он ходит по комнате, размышляя. Сверхчувственный мир. Внутри бытия и внутри сознания. В сознании и бытии. Ступени вниз. И ступени вверх. Вниз, в подземный сад, недоступный восприятию земных чувств.

Если вверх, то сад пресветлый, где солнечный свет озаряет всё, и где пределы времени завершаются; ни звук, ни музыка, ни тишина не способны тот мир передать. Отразить. Выразить. И тьма неспособна там быть. Но в подземном саду всё иначе. Свет туда проникает иной.

Мастер подходит к стене. Прикасается к ней руками и начинает чертить на ней знаки. Стена растворяется, и перед ним открывается сумрачный сад. Алые цветущие лилии в окружении кустарника под сумрачным небом, укрытом облаками, сквозь которые проникает мерцающий свет. Чёрные, открытые катафалки, на которых возлежат женщины и мужчины. Некоторые в одежде, а некоторые обнажены.

Он смотрит на них, опершись на трость. От одной группы отходит женщина. На четвереньках она подползает к мастеру.

Это Ирен.

«Зачем ты убила ту, которую любил Ганс?» – спрашивает он её.

Она смеётся. Пытается коснуться его. Тянет к нему руки. Мастер замахивается на неё тростью, она отползает от него.

И внезапно поднимается в воздух.

Одновременно с этим поднимается ветер. Он развевает длинное изорванное красное платье Ирен и её густые чёрные волосы. Она смеётся. Тогда Рудольф Кнут читает на латыни молитву для изгнания демона.

Мастер не успевает прочесть молитву полностью.

Ирен падает на землю, шипит и, корчась, уползает от мастера Кнута в глубину сада, так и не ответив на его вопрос. Со злостью Мастер бьёт по разросшимся в саду кустам тростью.

Отвернувшись от всего и всех, кто находится в саду, он прочерчивает в воздухе знаки и покидает мир подземного сада.

 

 

 

Глава двенадцатая. Блеск Солнца. Портрет.

 

 

Ганс рисует величественные портреты карликов и карлиц империи, важно вышагивающих пышногномами в королевских палатах. У него и деньги, и слава, но тоска гложет его душу. Он вспоминает Францию и её художников. А также Лондон и галерею Тейт, которые Ганс успел посетить ещё до поездки во Францию, где картина Уильяма Тернера «Дождь, пар и скорость» оставила глубокий след в его душе. Насколько сильно Тернер предвидел наступление новой эпохи, думал Ганс в своей мастерской.

Ганс смотрит на портреты всех господ, которых рисовал, и их жён. Сколько же фальши и лести он видит сейчас в своих работах! В жизни это были совсем другие люди. Конечно, среди них были и достойные. Госпожа фон Фридеманн, нашедшая и оплатившая услуги доктора, когда Ганс был болен. Граф Фон Шнайдер, который стал почти его другом.

Ганс в отчаянии думает, что всю жизнь подчинялся воле знатных Господ и Дам, которым служил.

Так как же он прожил жизнь? Он обманул себя? Обманул историю? Ведь по его портретам будут думать обо всех тех, чьи образы он писал? Нет! Были и честные портреты – Графа фон Шнайдера и некоторых других. Но их так мало...

И тогда Ганс решает написать свой собственный портрет, чтобы увидеть себя, свою душу. И приступает к работе.

Он рисует в течение нескольких часов без перерыва.

От нервного напряжения сердце не выдерживает. Ганс падает рядом с незавершённой картиной. Однако частично его работа написана.

И те, кто нашли его бездыханное тело, увидели, что сквозь белое небытие чистого холста проступило волевое лицо художника.

Художника на фоне белых величественных Альп. Блеск солнца.

Блеск восходящего в Альпах солнца видит Ганс. И Блеск Солнца алхимиков. Таким его ещё не видели. Портрет человека воли.

Триумф воли! Лоренцо достиг совершенства во тьме и в написании портрета женщины. Франчески. Ганс вышел из тьмы к белому цвету Альбедо. Его автопортрет нового Я на фоне Альп, укрытых снегом, был почти готов.

– А вы, Николай Андреевич, что готовы написать вы? И готовы ли отразить и передать в завершённой и совершенной картине алый цвет Рубедо, цвет высший? – спрашивает Рудольф Данилова.

Данилов молчит, размышляя над рассказом Рудольфа.

 

 

 

Глава тринадцатая. Николай Андреевич Данилов.

 

 

Родился Данилов в стране СССР. Стране, которой на карте более не существовало. В его роду были выдающиеся историки, но ни одного выдающегося художника. Школа, художественное училище, брак.

Живопись, выставки, изучение иконографии. Поиски самого себя и смысла жизни и… И водка. Водка, думал Данилов. Она то горячая и сухая, то влажная и текучая сука. Как женщина, от которой хочешь уйти, и никак не уходишь. Влажная и обжигающая, ведущая в глубокую тайгу души человеческой, где в темноте обитают звери. В темноте и была душа художника Данилова.

Даже выпивая, он утверждал самого себя. Пил он один, ни с кем не разделяя того состояния, которое испытывал.

Горячее и сухое тепло разливалось по его крови. И мир, перевёрнутый мир с полотен Питера Брейгеля, в котором Данилов жил и ощущал своё бытие, начинал казаться почти приемлемым для жизни.

Но писал картины Данилов только в трезвом состоянии.

Но понимая, что так жить нельзя, Данилов поселился в Свято-Николаевском монастыре в городе Верхотурье, в глубине зимы, которую пытаются заселить люди. Зимой он приехал туда. Четыре сезона, четыре времени года сменяли друг друга пока, а потом Данилов решился уехать в Москву.

 

Переведи меня на русский.

Я жил и думал по-французски.

Пойми меня и мой язык.

Я жить без имени привык.

 

Эти строки однажды приснились Данилову, после чего он начал изучать старофранцузкий язык и книги по алхимии. От Николая Фламеля до Жана Жюльена Фулканелли. Алхимия как философия стала спасением от ужаса бытия.

Когда митингующие недовольные напоминают охотников на снегу Питера Брейгеля, а люди в масках – сошедших с картин персонажей Иеронима Босха, понимаешь: средневековье не закончилось. Оно только начинается!

 

Утром выйдешь в январе –

Питер Брейгель на дворе.

Питер старший – мужицкий.

 

Так думал Данилов, продолжая изучать старофранцузкий язык и книги по алхимии. Продолжая писать картины, участвовать и организовывать выставки, пока не произошла его встреча с господином Рудольфом.

 

 

 

Глава четырнадцатая. Больница.

 

 

Данилов в больнице. Ему снится здание с одним окном в центре него.

Что-то нехорошее и пугающее есть в нём. Чьи-то руки выставляют в окно неправильно поставленную икону. Затем убирают её. Ставят другую. Думаешь, на ней Спаситель, но оказывается, намалёван шут, синей краской на солнечно-золотом фоне. Затем убирают и её. И ставят Икону.

Прибежавшие шуты спрашивают: «Где дом Николая Андреевича?»

И сами же отвечают. «Для Николая Андреевича весь мир дом!»

Иррациональность реальности, в которой Николай Андреевич видит самого себя на вершине здания, где женщина обнимает его голову.

Осень перешла порог своего равноденствия.

 

Осень доходит до пика

И опадает листвой.

Срезана, словно гвоздика,

Запах отдавшая свой.

Словно духи парфюмера,

Словно сиянье с небес,

Словно десятая сфера,

Мир озирая окрест.

Осени с небом венчанье.

Сколько осенних даров.

Сколько любви с состраданьем

Высших звенящих миров.

 

Данилов просыпается в прокуренной комнате, рядом с окном, выходящим в осенний день.

В окне он видит клён, и каждый лист словно прорисован, и прожилки на каждом листе. Ветер пригибает его к земле. Данилов сморит в окно, и слёзы текут по его щекам. Острое чувство осени и прощания с любовью, от которой он ушёл, пронизывает его душу.

Он видит больных и тяжелобольных, которые говорят с ним. Рассказывают ему истории своих изломанных судеб, и в каждом из них к своему ужасу и изумлению он видит самого себя. И подвижник Фёдор, у которого хлебные крошки в бороде, и бывший врач Пётр, который ходит взад и вперёд по прокуренному коридору, и танцовщица Женя, и двадцатишестилетний Константин, который читает проникновенно стихи о поэтах…

В открытом окне солнечный осенний день, в котором он на мгновение видит оттиск мира небесного, залитого светом, которым наполнено всё вокруг, и он сам чувствует себя переполненным этим светом.

Кто он такой сам? Светский художник? Исследователь алхимии? Иконописец? Православный алхимик? Искатель истины? Кто бы ему рассказал о себе самом таком, он бы не поверил.

Данилов вспоминает написанные им иконы, жизнь в Верхотурье, любовь, ужас от погружения в ад алкоголя и одиночества, но если есть ад, думает он, значит, есть и рай! И небо предвечного мира!

Данилов вспоминает жизнь в Верхотурье, летний полдень накануне дня святого Симеона… по реке струится свет золотой, и лежит на воде тишина, и идёт по воде, не нарушая покоя… Лучезарного и золотого… А ночью будет светить полная луна, и небо будет звёздным.

У деревянных домов деревья будут стоять золотые, как вознесённые к Богу молитвы, в золотом облачении, в белом сиянии лунного света…

Данилов пытается вспомнить себя… Всего себя изначально…

Обрести вновь свой облик, облик души своей… помоги, Господи, мне обрести себя самого, каким Ты задумал меня… При Рождении души моей…

Думает Данилов, и тогда он понимает суть – картину, которую он позже напишет, после того, как оставит здание больницы позади.

 

 

 

Глава пятнадцатая. Лабиринт сновидений.

 

 

После того как мастер Рудольф завершает рассказ о своих учениках, на город опускается ночь с её ночной жизнью.

«Николай Андреевич, – говорит мастер Рудольф, – а вы, готовы ли были бы вы пройти мои испытания? Пройти через лабиринт сновидений? Лабиринт алхимического процесса? Отправиться в плавание на крайний, южный полюс самого себя? К самому себе, истинному, и не обусловленному ни временем, ни пространством? Попробуйте пройти лабиринт. Вы станете великим художником. Вы сможете создать то, чего не смогли мои прежние ученики».

Данилов соглашается.

 

Лабиринт сновидений.

 

Мельница. Мания. Нигредо.

 

В детстве одной из любимых книг Данилова была повесть «Крабат» Отфрида Пройслера. Данилов видит самого себя, читающего книгу, как бы со стороны.

Наступил Новый год. Крабат, сербский мальчик лет четырнадцати, сговорился ещё с двумя такими же нищими мальчишками пойти колядовать по деревням – нарядиться волхвами и распевать во дворах рождественские песни.

Так начинается книга…

...Длинная жердь – вроде насеста. На ней одиннадцать воронов. Пристально смотрят они на Крабата. А на самом конце жерди – свободное место. И вдруг голос. Он долетает издалека, будто гонимый ветром: «Крабат!.. Крабат!.. Крабат!..» У Крабата нет сил отозваться. Голос приказывает: «Иди в Шварцкольм на мельницу! Не пожалеешь!» Вороны взмывают ввысь. Каркают: «Повинуйся Мастеру... Повинуйся!..»

Крабат просыпается. Данилов просыпается. Но оказывается на мельнице.

Он видит себя на мельнице в облике Крабата, подмастерья колдуна.

Как и в книге «Крабат» Пройслера, которую он читал в детстве. Однако вместо колдуна Данилов видит Мастера Рудольфа.

Они вдвоём находятся в большой комнате.

Свет зимнего заходящего солнца освещает Мастера, сидящего за столом, на котором полукругом расставлены догорающие свечи.

На столе, в центре полукруга, лежит большая книга.

И ещё одна рядом с ней. «Мания. Любовь-одержимость. Безумие от Богов, как называли её», – говорит Мастер Рудольф Данилову.

За спиной мастера фрески. На них Лоренцо, и Франческа, и тени, которые вокруг них. Фрески другого мира словно оживают.

Мира тёмной реальности, более плотной и сгущённой ирреальной, и реальной даже более, чем эта реальность, так называемая наша. «Взгляните на них, – говорит Мастер. – Они теперь вместе. В месте, которое мы назвали бы «ад».

Но они так его так не воспринимают. Подойдите ближе.

Они не видят вас.

Не воспринимают этот слишком ваш свет. Хотя…

Я пытался избавить Лоренцо от Франчески потому, что это была Мания.

Любовь-одержимость, уводящая во тьму. Но я допустил ошибку.

Мои попытки спасти его от злого очарования ещё больше привлекли его к ней.

Но они отвлекают нас от дел».

И он резким движением отодвигает тот мир. Ушедший как бы сквозь стену.

«Послушайте, Данилов, – говорит мастер Рудольф. – Разве Гоетия в Псевдомонархии демонов, описанная Иоганном Вейром и расширенная Алистером Кроули и Макгрегором Мазерсом в их книге, не доказательство существования Небесного, прекрасного мира?

Разве те страшные, космические силы, отпавшие от света, не доказательство света, от которого они ушли?»

Мастер говорит Данилову о современных технологиях, о демонах и ангелах, о пространстве Интернета. О необходимых условиях, чтобы занять достойное место в этой иерархии, и предлагает ему договор.

Чтобы он, Данилов, его подписал.

«И что с того? Они являются в образах ужасающих, чтобы утвердить свою исключительность. Тёмный мир сил, описанных в Гоетии, живёт в другом измерении, не в трёхмерном. Но и Интернет – не в трёхмерном.

Чтобы занять своё место в этой иерархии, вам нужно принять её.

Ведь вы всё-таки не в Раю, со святыми и Ангелами»

Мастер смеётся.

«Вот Гримуар. Книга колдовства.

Часы. Зеркало. Маятник. От Гоетии до Божественной Литургии.

Маятник вашей души, Николай Андреевич. Движение её.

От (колдовства и его таинств) Гоетии до таинств – литурги и молитвы.

Признаёте ли вы вашу тёмную сторону? Вашу тёмную силу?

И если да, то на что вы готовы её направить? Направите ли вы её на благо? Земля – это полигон. Земля – это тюрьма.

Для кого-то превращение от неблагородного металла в чистое, сиящее золото Духа (святого), а для кого-то – булыжник и камни мёртвых.

Но спаситель Христос не для того ли сошёл в тюрьму обители земной и открыл двери от ада, чтобы спасение стало возможным? Спасение из тюрьмы?

А вот еще одна книжица».

И Мастер указывает на чёрную книгу.

«Эта книга учётных записей тьмы. В этой книге вы, Николай Андреевич, уже есть.

Вам придётся с этим смириться».

Данилов чувствует ужас, который охватывает его разум. Всесилие чёрной магии, против которой человек, он сам, бессилен.

«Впрочем, – говорит Рудольф, – я вас, Николай Андреевич, могу отпустить, если вы... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

25 декабря 2020 / 16 января 2022

 

 

 

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в ноябре 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: