HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Анастасия Бабичева

Джон Фаулз – каналу Би-Би-Си, октябрь 1977

Обсудить

Интервью

 

(перевод с английского)

 

Опубликовано редактором: Вероника Вебер, 11.06.2010
Иллюстрация. Название: «A Rare Alphabet Butterfly». Источник: http://www.articleslash.net/Writing-and-Speaking/Book-Marketing/

 

 

 

От переводчика

 

Первое десятилетие ХХI века, кроме прочих перемен, принесло с собой утрату многих великих творцов и мыслителей века ХХ. Среди них особое место занимает Джон Фаулз (1926 – 2005). Знаменитый во всем мире, в меру известный в России, он, действительно, сделал возможным понятие «современной классики». Глубокая рефлексия, поразительная художественность, гениальные сюжеты, с одной стороны, и невероятная точность в угадывании современных настроений, с другой, все это превратило книги Фаулза в архетипы от литературы ХХ столетия.

Если попробовать описать феномен игры в современной культуре, то, пожалуй, наиболее достоверным источником будет уже не «Homo Ludens», но поэтика Фаулза. Начать можно с формальной неоднозначности «Коллекционера»: роман-лабиринт, роман-кольцо, чередование повествований, манифест интерпретации. Продолжить – художественными играми «Женщины французского лейтенанта»: раньше авторы предлагали читателю поучаствовать в создании романа, теперь беззастенчиво принуждают; хочешь, не хочешь, а выбрать себе одну из иллюзий все-таки придется. И перейти на уровень игры глубоко интеллектуальной, игры как состояния, игры как бытия романов «Волхв», «Дэниел Мартин» и «Червь»: великое открытие – играющий да познает истину – облеченное Фаулзом в предельно актуальный, сотканный из тончайших рефлексий контекст.

Вольно или невольно, я присоединяюсь к традиции говорить о величии уже после смерти великих. Эта непреодолимая дистанция, однако, делает взгляд цепким: в простом угадываются очертания того, что через время стало сложным. Вот и теперь мало известное интервью становится поводом для пристального внимания: о море и литературе, крикете и студенческом безделье, о тайне и немного о политике говорит тот, кто уже написал обо всем этом сотни страниц своих романов. Но вновь и заново он открывается читателю, пусть и через многие годы после того, как записанная беседа происходила на самом деле. Отличный повод поупражняться в излюбленном писательском трюке Джона Фаулза. И хотя, вольно или невольно, мне приходится говорить о величии уже после смерти великого, это не вопрос перспективы.

 

Анастасия Бабичева

 

 

 

23 октября 1977 года. Мелвин БрэггМелвин Брэгг (род. 1939) – английский писатель, сценарист, знаменитый ведущий телепередач об искусстве. задает вопросы Джону Фаулзу для телешоу «Живое искусство» канала Би-Би-Си (далее транскрипция).

 

Мелвин Брэгг:

Джон Фаулз – один из немногих Британских писателей, снискавших и уважение прессы, и восхищение широкой аудитории. В Англии лишь очень немногие серьезные писатели продают свои книги в твердой обложке тиражом в десятки тысяч. Еще меньше писателей продают сотни тысяч книг в Америке. Новый роман Фаулза называется «Дэниел Мартин». Это его четвертая работа, которая, по словам издателей и у нас, и за рубежом, опять побьет рекорды продаж, и будет претендовать на самые высокие похвалы критиков.

Первым романом Фаулза был «Коллекционер». В его экранизации Теренс СтэмпТеренс Стэмп (род. 1939) – английский актер. сыграл молодого человека, который одержим желанием добавить девушку из ХэмпстедаХэмпстед – район на севере Лондона. в свою коллекцию бабочек. Именно в Хэмпстеде в то время жил сам Джон Фаулз.

Но романом, который принес автору международную литературную славу, стал «Волхв». Его тираж по всему миру составил потрясающую цифру – 4 миллиона экземпляров. Фаулз переписывал роман несколько раз в течение девяти или десяти лет, пока жил в Хэмпстеде и близ него в возрасте между двадцатью и тридцатью. Это история мучительных переживаний, которые выпали на долю молодого школьного учителя на греческом острове в 50-е годы. По каким-то все более таинственным причинам главный герой подвергается бесконечной череде хитроумных испытаний. Как и во всех романах Фаулза, метафизика и рефлексия здесь так же глубоки, как глубок драматический сюжет.

Сейчас Фаулзу 51 год, он женат, и вместе с женой живет в Лайм-РеджисЛайм-Реджис – небольшой английский город на западе графства Дорсет., в красивом доме, выходящем на мол Кобб. Кстати, именно там разворачиваются памятные сцены другого романа – «Женщина французского лейтенанта». Сад Фаулза отражает страсть своего хозяина к ботанике, а дом такой же большой и свободный, как его книги.

 

Как-то раз Вы сказали, если не ошибаюсь, что писателем, на самом деле, становятся очень рано, не важно, знают об этом или нет. Можно ли точно сказать, каким образом писателем стали Вы?

 

Джон Фаулз:

Я говорил это в общем… То, что я думаю по этому поводу, можно применить к любому писателю. Если говорить о писателях как об отдельном виде, в них мне, на самом деле, интересна одержимость деятельностью, необходимость продолжать писать. Думаю, это происходит из-за чувства необратимости. В жизни каждого писателя ощущение потери присутствует сильнее, чем у других людей. И я, должно быть, чувствовал это. Думаю, я этого не осознавал до последних десяти-пятнадцати лет. По сути, чтоб понять, надо начать писать романы. Есть в них какое-то движение назад… Попытка вернуться в потерянный мир.

 

Брэгг:

Если так происходит со всеми будущими писателями, то что особенного было именно в Вашем детстве, что заставило или еще заставит Вашего будущего биографа сказать: «О, да, он уже тогда был таким-то и таким-то»?

 

Фаулз:

Я вырос в Ли-он-СиЛи-он-Си – город в Англии, на юго-востоке графства Эссекс., это сельский городок, часть Саутенд-он-СиСаутэнд-он-Си – административный район и город на юге графства Эссекс (регион Восточная Англия).. Я жил нормальной жизнью сельского ребенка среднего класса. Вот только на пути к тому, чтоб стать нормальным сельским взрослым среднего класса, встала моя любовь к природе. Я помню, что даже совсем маленьким всегда обожал зелень, обожал уходить на природу. Мне повезло, мой дядя был природоведом, как и мой двоюродный брат. И отрадой первых десяти лет моей жизни были походы на поиски бабочек или наблюдения за птицами, прогулки на природе. Потом мне очень помог Гитлер, потому что нас эвакуировали в ДевонДевон, или Девоншир – графство в юго-западной Англии., и я провел пять лет в глухой девонской деревне. Этот опыт стал определяющим для меня. Я был одиноким ребенком, и моим другом всегда была скорее природа, чем компания других ребят.

 

Брэгг:

Когда Вы говорите, что были одиноки, Вы имеет в виду, что такая форма уединения, с одной стороны, обогащала, а с другой стороны, готовила Вас к уединенной жизни писателя?

 

Фаулз:

Думаю, уединенность это очень, очень верный сигнал будущего писателя, неспособность…

 

Брэгг:

Или одиночество, что именно? Уединенность или одиночество, ведь можно быть одиноким и без уединения?..

 

Фаулз:

Да, Вы правы, разделяя эти понятия. Думаю, что чувство личного одиночества, да, это более удачное определение. В известном смысле, я не жил уединенно, конечно. Я ходил в школу и все прочее. Но сейчас мне кажется, что если б мне показали класс детей и попросили выбрать будущего романиста, я бы искал не слишком общительных, а еще тех, кто… Кто не умеет показать себя, если события происходят в настоящем времени. Такие люди отступают в споре, а потом изобретают новый сценарий событий, которые уже произошли. Для писателя важно жить в двух мирах, и это, я бы сказал, основной предопределяющий фактор… Неспособность жить в реальности. Поэтому приходится бежать в нереальные миры. Я бы сказал, что это, на самом деле, относится к любому искусству. Но, возможно, больше других к писательству.

 

Брэгг:

Это Вы теперь так думаете, в 1977 году. А когда Вам было 15–16 лет, можете ли Вы вспомнить, что чувствовали что-то подобное?

 

Фаулз:

Нет, конечно.

 

Брэгг:

Потому что Вы были старостой в школе, хорошо играли в крикет и тому подобное, что, казалось бы…

 

Фаулз:

Да, да. Во мне как будто уживались два ребенка, конечно, да. То есть я неплохо играл в крикет и обожал эту игру. И до сих пор обожаю. То есть, знаете, когда идут тестовые матчи, в моем доме останавливаются все дела, все замирает. У меня даже был пик карьеры в крикете… Однажды я отбил второй мяч Лири КонстантинаЛири Константин (21.09.1901 – 01.07.1971) – британский игрок в крикет, тележурналист, адвокат и политик., в ноль. Думаю, после этого я уже вряд ли мог достичь чего-то большего. Такая частная школа, первоклассный крикет, где даже во время войны есть несколько тестовыхТестовый крикет – международные соревнования, одна из разновидностей первоклассного крикета. игроков и несколько из чемпионата графств, чтоб сыграть против тебя, – все это было прекрасно.

 

Брэгг:

Есть такая известная ситуация: английские писатели, и не только ХХ века, которые прошли частную школу, ненавидят ее, восстают против нее, потому что там их, как они сами считают, неоправданно унижали за то, что им не удавалось то, чего от них хотели. Относится ли это, частично или полностью, к Вам?

 

Фаулз:

Я был несчастлив в частной школе первые два года. Я прошел через типичный опыт, а потом, наверное, стал частью системы. Вы же знаете, как частная школа искусно промывает мозги маленьким мальчикам. Мне точно промыли мозги. Старосты в частных школах имели тогда чрезвычайную власть. Я, по сути, отвечал за дисциплину шестисот мальчишек, и поэтому каждый день мне приходилось организовывать патрули… Ну, знаете, ловили после отбоя и все в таком духе. Каждый день проводил суды, на которых я был и судьей, и палачом. А теперь это так ужасно, когда… Терпеть не могу встречать старых школьных товарищей, потому что я постоянно думаю, не бил ли я их когда-то?

 

Брэгг:

Но в то время Вы не чувствовали вины. Вам казалось, что все так, как и должно быть?

 

Фаулз:

Я был частью системы. А потом мне опять же помогла война, потому что я попал прямо в морскую пехоту. После своего места маленького школьного гаулейтераГаулейтер – национал-социалистский руководитель области в фашистской Германии, обычно на оккупированных территориях. я оказался на самом дне морской пехоты. И я испытывал полнейшее отвращение к этому. Морпехи помогли мне понять, что я есть на самом деле. А оказался я глубоким ненавистником любой власти, любой дисциплины, насаждаемой извне. Я, правда, думаю, что за эти два года я избавился от всего, чего набрался в частной школе. Никто не избавляется от этого сразу же. Но очень скоро и определенно еще до того, как я, наконец, очутился в Оксфорде, я чувствовал себя другим человеком.

 

Брэгг:

А в Оксфорде Вы изучали…?

 

Фаулз:

Французский.

 

Брэгг:

Вы начали писать в Оксфорде, или еще в школе?

 

Фаулз:

Нет, нет, нет, начал я позже. Думаю, на последнем курсе Оксфорда я, возможно, скромно пытался сочинять стихи.

 

Брэгг:

Да.

 

Фаулз:

Меня на самом деле больше интересовал узкий круг друзей из моего колледжа, крикет и выпивка, а еще ботаника, немного учебы, но, вообще, тогда… Понимаете, у нас было три года совсем без экзаменов, только выпускные. В итоге никто ничего не делал до последнего полугодия третьего курса.

 

Брэгг:

То есть эти три года в Оксфорде Вы болтались без дела и занимались исключительно тем, что было интересно, не так ли?

 

Фаулз:

Именно так. Из Ваших уст это звучит довольно пренебрежительно.

 

Брэгг:

Нет, я думаю, что это очень…

 

Фаулз:

На самом деле, эти три года были ценны тем, что я понял или хотя бы смог чуть лучше представить, кто я такой. Не то, что бы я распылялся, я скорее был сбит с толка…

 

Брэгг:

Мне кажется, я должен внести поправку. Нет ничего пренебрежительного в том, что человеку дается шанс. Который, кстати, был и у меня. Шанс три года по праву жевать жвачку, и превосходный способ провести именно эти три года.

 

Фаулз:

Именно. Как хорошо Вы сказали об этом. Вот что мне так не нравится в современном Оксфорде. Я имею в виду, что давление ради результата разрушает великую ценность системы Оксфорда и Кэмбриджа… Когда плывешь по течению и не знаешь, куда именно.

 

Брэгг:

А когда Вы вышли из Оксфорда, Вы очутились, так сказать, на традиционной… Я говорю это без пренебрежения, только для наглядности… На традиционной свалке Оксфордских выпускников, которые не знают, чем заняться. Когда с трудом заставляешь себя преподавать или что-то еще… Так ведь?

 

Фаулз:

Да.

 

Брэгг:

И в Вашем случае…?

 

Фаулз:

Я уехал на год преподавать во французский университет. Это звучит прекрасно, но, на самом деле, я был чуть больше, чем помощник преподавателя. И снова это был интересный опыт, и я снова был одинок, но зато провел целый год во французской провинции.

 

Брэгг:

Где именно?

 

Фаулз:

ПуатьеПуатье – город на западе Франции на р. Клен, главный город французского департамента Вьенны.. И там у меня появились друзья. Еще одна особенность моего поколения, конечно, в том, что из-за войны, заграница вскружила нам головы гораздо позже, чем остальным. С Францией у меня завязался роман, который так и не закончился, он так и длится. Оттуда я мог бы уехать в Винчестер и стать учителем в частной школе. Было еще несколько довольно интересных предложений, но я предпочел кое-что особенное. Преподавать в греческом пансионе, в так называемом греческом ИтонеИтон – сокр. от Итонский колледж, престижная частная школа-пансион для мальчиков в г. Итон, Англия.. Не потому что я хотел преподавать именно там, просто я хотел подольше оставаться заграницей. Там я провел два года.

 

Брэгг:

Это был остров…

 

Фаулз:

СпецеСпеце – греческий остров при входе в Саронический залив. И у меня снова был роман, на этот раз с Грецией. Тогда это была совсем другая страна.

 

Брэгг:

И снова одиночество, и снова много уединенного чтения?

 

Фаулз:

Да, читали мы много. В книге, где я все это описал, в «Волхве», мой герой – единственный англичанин в школе… На самом деле, нас всегда было двое… И пока я жил в Греции, у меня появился хороший друг на всю жизнь. А у моего одинокого героя появляются друзья среди греков.

 

Брэгг:

После этого Вы почувствовали, что хотите двигаться дальше?

 

Фаулз:

Именно Греция подтолкнула меня к желанию писать. Там я немного писал. Я вернулся в Англию, и, могу сказать, пару раз делал выбор, достойный писателя. То есть брался за плохую работу, когда предлагали получше. Но опять же, думаю…

 

Брэгг:

Почему это достойно писателя?

 

Фаулз:

Потому что если Вы собираетесь писать романы, Вам нужна работа, которая не слишком Вас занимает. Потому что написание романов это такое дело, которое требует траты времени и душевных сил. То есть я не думаю, что хороший учитель может писать хорошие романы. А вот плохой учитель может, потому что он не станет слишком выкладываться в классе. Ну и простой вопрос времени, как Вы понимаете. Преподавание, конечно, хорошо тем, что дает свободное время.

 

Брэгг:

Понятно. И за какую плохую работу Вы брались?

 

Фаулз:

Год я преподавал в колледже для взрослыхКолледж для взрослых – платное учебное заведение, предоставляющее платное образование преимущественно по практическим дисциплинам, организованное для взрослых людей с целью повышения профессионального или культурного уровня; преподавание часто ведется в вечерние часы и при содействии общественных организаций. в ХартфордширеХартфордшир – графство на юго-востоке Англии., АшриджАшридж – поместье, графство Хартфордшир, Англия.. И снова это было интересно, потому что на этих курсах встречались управленцы и профсоюзные чиновники. Тогда я впервые увидел социалистов и услышал их идеи в должном изложении.

 

Брэгг:

Это способствовало Вашему политическому развитию? То есть поменяло Ваши политические взгляды?

 

Фаулз:

Я не человек политики, это точно. Одно из моих убеждений состоит в том, что сегодняшние мировые проблемы нельзя решить политическими мерами. Я бы сказал, что решение за социологами или биологами. Думаю, мы стоим на пороге биологического кризиса, и термины современной политики тут вряд ли помогут.  

 

Брэгг:

Биологический кризис, в каком смысле?

 

Фаулз:

В смысле перенаселения.

 

Брэгг:

Энергоресурсы…

 

Фаулз:

Энергоресурсы, загрязнение и все остальное.

 

Брэгг:

Вам не кажется, что эти проблемы постепенно берутся под контроль?

 

Фаулз:

Мне так не кажется. И я не могу представить, как их можно взять под контроль, если девять десятых всего времени этот вопрос обсуждается в терминах труда и капитала, ТориТори – консервативная партия в Англии. и ЛейбористовЛейбористская партия – одна из ведущих британских политических партий. и прочего. Во Франции есть новая группа. Они называют себя «les Verts»Les Verts (фр.) – зеленые.. По аналогии с «les Rouges», Красными. И если бы у нас в стране сейчас была партия Зеленых, я бы вступил в нее, не раздумывая. Это значит, что страна имеет экологическую и научную базу. Я думаю, что только ученые могут по-настоящему управлять обществом сейчас и принимать решения на будущее.

 

Брэгг:

Вы думаете, у них когда-нибудь может появиться такой шанс?

 

Фаулз:

А разве философы бывают королями? Нет, не раньше, чем произойдет какая-нибудь ужасающая резня или всемирная катастрофа.

 

Брэгг:

Но вернемся к работе в Англии. Вы, в основном, преподавали?

 

Фаулз:

Да, да. Я много лет преподавал в Хэмстеде, в секретарском колледже… Иностранные студенты… И это мне очень нравилось. Вы не жили настоящей жизнью, если не преподавали у Сиамских девушек, не изучали с ними «Макбет». Помню, мы разбирали «Ромео и Джульетту», и они никак не могли понять, в чем трагедия. Потому что Ромео и Джульетта ослушались родителей, а значит, заслужили все, что с ними произошло. Но это было занятно.

 

Брэгг:

Вы сказали, что эта работа не отнимала у Вас слишком много времени, но так ли на самом деле? Разве…

 

Фаулз:

Да, скорее так, в том смысле, что я знал – это не то, чем бы я хотел заниматься. Работа забирала время, но я мог легко отвлечься от нее, когда приходил домой. «Коллекционера» я писал по вечерам. Вообще-то, я написал его за месяц каникул. Первый черновик. Вот почему для молодых полезна нехватка времени… Я знаю, что молодые писатели думают: «О, если б только у меня было больше времени»… Времени подумать. Но думаю, такая спешка полезна молодому писателю.

 

Брэгг:

То есть Вы начали писать, когда Вам было около двадцати пяти, так…?

 

Фаулз:

Надо думать… Да, надо думать, около того.

 

Брэгг:

Но Ваш первый роман увидел свет, когда Вам было уже за тридцать, или даже к сорока?

 

Фаулз:

Да.

 

Брэгг:

Какими были эти десять лет, когда Вы писали, но не публиковались? Вы просто ждали, или чувствовали неудовлетворение, или и то, и другое, или что-то еще?

 

Фаулз:

Думаю, в основном неудовлетворение, да. Не то, что бы я предлагал романы, а мне отказывали. Я просто знал, что они не достаточно хороши. Частично потому, что тогда я был крепко привязан к «Волхву», но знал, что получается не так, как должно быть. И я снова и снова тратил шесть месяцев, девять месяцев на него, и снова у меня не получалось, и я откладывал. «Коллекционера» я, на самом деле, написал, чтоб попытаться выбраться из болота, куда меня затягивал «Волхв».

 

Брэгг:

Вы сказали, что написали «Коллекционера» за месяц?

 

Фаулз:

Я написал первый черновик за месяц, да, а потом тщательно корректировал. Конечно, не месяц прошел от момента, когда я начал, до момента, когда закончил работу.

 

Брэгг:

Вам сразу предложили его экранизировать?

 

Фаулз:

Не помню точно, через какое время… Но да, очень скоро.

 

Брэгг:

Это и подтолкнуло Вас бросить преподавание?

 

Фаулз:

Да, думаю, я продал его за пять тысяч, которые показались мне выгодной сделкой. И я не пожалел о том, что получил эти деньги. Именно они освободили меня от преподавания.

 

Брэгг:

То есть Вы моментально отказались от преподавания и сказали: «Ну, вот и все, теперь я стану писателем на полую ставку»?

 

Фаулз:

Да, практически так.

 

Брэгг:

И что повлекла за собой эта перемена? Вы устремились в провинцию или остались…?

 

Фаулз:

Нет, мы так и жили в Лондоне еще, не помню точно, года два или три. Тогда я начал понимать, что, так как мне не нравится литературная жизнь и все такое, мне перестал нравиться и сам Лондон. Не из-за Лондона, конечно, но теперь я не люблю большие города. А еще я чувствовал, что меня все сильнее влечет загородная жизнь. И вот однажды мы просто собрались и отправились искать дом. Это, конечно, не потому, что пара моих предков была с Юго-западаЮго-западная часть Англии включает графства Корнуолл, Девон, Дорсет, Сомерсет.. Но если уж я хотел, чтоб моим домом стала провинция, это должен был быть Запад Англии. Отчасти потому, что я провел те военные годы в Девоне. Предки моего отца пришли с границы Сомерсета и Дорсета. У меня корнуольская бабушка. А еще есть что-то в темпераменте Западной Англии, что всегда меня привлекало.

 

Брэгг:

Значит, Вы приехали сюда только ради природы, или все же стали вести активную общественную жизнь, анти-литературную жизнь, или…?

 

Фаулз:

Нет, отнюдь. Думаю, мне никогда не были по-настоящему нужны другие человеческие существа. Это не значит, конечно, что мне не доставляет удовольствия иногда встречаться с ними. Но другие люди необходимы мне в меньшей степени. Гораздо важнее такие загадки, как климат, какая-то преждевременность Западной Англии. Вот что мне всегда так нравилось. Что весна наступает чуть раньше, чем во всей стране, а еще я обожаю море. Думаю, сейчас я уже не смогу жить без шума моря. Я один из тех чудаков, которые любят горизонт, пляжи, берег. И если бы мне надо было дать определение идеальному месту жительства, то обязательной составляющей было бы отправляться спать под шум моря.

 

Брэгг:

В «Волхве» много… Как, впрочем, в большинстве Ваших романов, но особенно это заметно в «Волхве»… В нем постоянно играют в игры. «Игра в бога», таким было изначальное название, или одно из возможных…?

 

Фаулз:

Да.

 

Брэгг:

И эти игры очень разные и искусные… Но все они об одном и том же. Являются ли люди… Существует ли истина, или только обман, или обман ближе к истине, и что есть истина, и чем отличаются истина и обман. А еще чем отличаются или чем похожи истина и вымысел?

 

Фаулз:

Путь к роману, действительно, лежит где-то здесь. Но я бы не стал называть это готовым рецептом. Возможно, это вызвано тем, что я был очень привязан к французской культуре… Я много читал по теории нового романаНовый роман – название литературного направления во французской прозе, сложившегося в конце 1940х – начале 1960х годов и противопоставившего свои произведения роману бальзаковского типа, который было принято считать одной из стержневых традиций французской литературы.… Так что, может быть, я знаю об определенной фикциональности художественной литературы больше, чем многие английские писатели. Это не значит, что я считаю истины, вложенные в вымысел художественной литературы, исключительно вымышленными. Просто они отличаются от философских суждений или истин научных. Возможно, это истины «чувства». В романе, который я только что закончил, я использую выражение «чувство правды». В том смысле, что этот роман о том, как почувствовать, что что-то является правдой. Думаю, люди склонны к таким истинам. Они могут не анализировать это так, как сам писатель, но я не думаю, что им нужна истина, которую можно оспорить. Думаю, они готовы чувствовать через роман. Большинство романистов, которыми я восхищаюсь, в сущности, обращались к читателю именно через чувства… ЛоуренсДэвид Герберт Лоуренс (11.09.1885 – 02.03.1930) – английский писателей начала двадцатого столетия, знаменитый благодаря своим психологическим романам, а также эссе, стихам, пьесам, запискам о своих путешествиях и рассказам., ХардиТомас Харди (02.06.1840 – 11.01.1928) – английский романист, новеллист и поэт. и другие.

 

Брэгг:

Тогда почему Вы там много играете со своим читателем: сначала скажете ему что-то, а потом утверждаете, что это не правда. В «Волхве» Кончис постоянно говорит…

 

Фаулз:

Это так по отношению к «Волхву», который замышлялся как роман-игра, или роман игр, если хотите, как в заключительной части книги. Но я не считаю, что игры, в которые я играл в «Женщине французского лейтенанта», суть игры. Да, я предложил два или три финала, возможно. Я сразу сделал шаг из одной иллюзии художественной литературы в другую иллюзию. Мне не кажется, что это игры. Думаю, это по сути истины литературы, которые можно сформулировать. 

 

Брэгг:

А истины литературы должны иметь отношение к чувству правды?

 

Фаулз:

Некоторые литературные истины касаются природы художественной литературы. Те, о которых я говорю в «Женщине французского лейтенанта», на мой взгляд, касаются искусственной природы литературы. Но они не имеют ничего общего с другими истинами, которые на самом деле касаются чувств, и, конечно, говорят о жизни. Я бы назвал себя социалистом, но книга не кажется мне подходящим местом для открытой социалистической пропаганды. Подходящее место – в эссе или публицистике, или, само собой, в реальной политической активности.

 

Брэгг:

Не кажется ли Вам, что Ваши социалистические взгляды проникают в книги помимо…?

 

Фаулз:

Этого я не знаю. Не знаю, но еще много лет назад я принял решение о том, что не стану вкладывать слишком много собственных политических взглядов в романы. Если они все же попали в книги, значит, я пропустил их через фильтр и…

 

Брэгг:

Но Вы вкладываете… У меня сложилось впечатление, что Вы вкладываете много собственных философских взглядов в романы.

 

Фаулз:

Да, так и есть, да, да.

 

Брэгг:

Почему же роман может содержать философские взгляды, но не может содержать политические?

 

Фаулз:

Что ж… Я так поступаю, но, возможно, это неправильно. Потому что, я думаю, никакую серьезную философию нельзя передать в романе. Не думаю, что это возможно. Взгляды на жизнь, акцент на разные жизненные ситуации и всё прочее, это личное мнение романиста. И только читателю решать, принять это мнение или отвергнуть. 

 

Брэгг:

Насколько высоко…

 

Фаулз:

Если говорить о Джейн ОстинДжейн Остин (1775 – 1817) – английская писательница, провозвестница реализма в британской литературе, основоположница семейного, «дамского романа»., то ни одна ее работа не имеет философской ценности. Но все мы знаем, что она, действительно, нашла путь к определенной моральной доминанте, исключительно важной для английской литературы и, я бы сказал, для английской жизни. Она очень содержательна в отношении жизни английского среднего класса.

 

Брэгг:

Вы постоянно говорите о других писателях, часто об английских. Вы так сильно ощущаете себя частью их общества, частью писательской традиции?

 

Фаулз:

Да, сильно. Хотя многие критики скажут, что на самом деле это не так, все же я принадлежу к английской традиции. Хотя французская культура и оказала на меня большее влияние, чем на большинство английских писателей. Не существует современных школ английского романа. Я думаю, это одна из проблем. Мы все живем так далеко друг от друга, мы разобщены. Кроме того, наши университеты не дают нам никакой опоры. Я не считаю поддержку, которую университеты в Америке дают художественной литературе и ее проблемам, неправильной. Некоторые американские теоретические работы о художественной литературе, действительно, хороши. Я согласен не со всем, что в них говорится, но это, по крайней мере, живое обсуждение. А в нашей стране непременно надо умереть, чтоб кто-то всерьез обратил на тебя внимание. И английская часть меня понимает это. Может быть, это и хорошо, говорить до того, как человек умер, а потом забыть его, задвинуть в дальний угол. Но, в целом, это не помогает роману.

 

Брэгг:

Чувствуете ли Вы, хотя и живете в Лайм-Реджис, чувствуете ли Вы себя изгнанником здесь?

 

Фаулз:

Многие годы я чувствовал себя изгнанным из английского общества, точнее, возможно, из общества среднего класса. Но я никогда не чувствовал себя изгнанником самой Англии, ее климата, природы, городов, ее прошлого, искусства, но да, да, я как будто в ссылке. Я думаю, для романиста это хорошо. Если романист не в ссылке, подозреваю, он попадет в беду.

 

Брэгг:

Почему?

 

Фаулз:

Я думаю, что если человек полностью отождествляет себя с обществом, он будет заниматься скорее каким-то другим делом. Если человек активен в обществе, думаю, он вряд ли сможет занять необходимую дистанцию, у него вряд ли будет возможность судить и критиковать общество. А ведь, как известно, одна из важных функций романа и заключается в том, чтобы исправлять общество, подвергать его критике.

 

Брэгг:

И Вы полагаете, что роман имеет такую силу даже сегодня?

 

Фаулз:

О да… Уверен. Не знаю, действительно ли критикует общество современный английский роман, но уверен, что у него есть сила для этого, да. То есть Солженицын, несомненно, совсем недавно сделал именно это в России. Я бы предположил, что БэллоуСол Беллоу (1915 – 2005) – американский писатель еврейского происхождения, лауреат Нобелевской премии по литературе, прозаик, эссеист и педагог. сделал или, по крайне мере, пытался сделать это в «Герцоге», в Америке. В Америке, думаю, это сделал Джо ХеллерДжо Хеллер (1923 – 1999) – американский писатель-сатирик, автор рассказов, драматург.. Не думаю, что социальная критика выходит за пределы возможностей романа. Она может выходить за пределы возможностей современного английского романиста.

 

Брэгг:

В таком случае, не думаете ли Вы о том, чтоб уехать за границу, если Вы все равно чувствует себя изгнанным из всего английского? Вы не планировали уехать и писать в…?

 

Фаулз:

Нет, потому что я чувствую себя отрезанным, как я уже сказал, от разных аспектов английского общества, но не от самой Англии. Да, как и все успешные в финансовом отношении писатели, я раздумывал о том, можно ли как-то использовать ситуацию с налогами. Но ведь я социалист, я верю, что богатые должны платить высокие налоги, поэтому, думаю, это было бы неправильно. Кроме того, я уверен, что писатели в большей мере, чем другие творческие личности, должны жить в той культуре, где говорят на их языке. Не думаю, что от изгнания в буквальном, физическом смысле, писателю есть какая-то польза, кроме, пожалуй, пары исключительных случаев. Жизнь в окружении другого языка, другой культуры и прочее…

 

Брэгг:

Вы говорили, что одна из тем «Дэниела Мартина», романа, который только что вышел, это английскость. Что Вы подразумеваете под этим понятием?

 

Фаулз:

На самом деле, множество всего. Но, в основном, наверное, игры, а еще то, что мы редко говорим, что думаем. Какую-то наивность, невинность, несмотря на то, что мы кажемся такими искушенными. Определенную несговорчивость. В-общем, все, что отличает нас от уэльсцев, шотландцев, австралийцев и американцев. 

 

Брэгг:

Когда Вы говорите «игры», Вы подразумеваете то, что мы играем в игры вроде крикета?

 

Фаулз:

Я говорю, в большей или меньшей степени, об английском среднем классе. Нет, я имею в виду игры, скорее, в том смысле, который вкладывал Стивен ПоттерСтивен Поттер (1900 – 1969) – британский писатель, известный, прежде всего, своими сатирическими книгами-самоучителями, а также основанными на них телепрограммами. Например, Поттеру принадлежит знаменитая книга «Теория и практика искусства игры, или Как выиграть без обмана».: то, как разговоры среднего класса… Конечно, не зарабатывают очки в прямом смысле, но англичане, я думаю, очень аккуратны в выражении того, что они, на самом деле, чувствуют и думают. То есть…

 

Брэгг:

Таков, по-вашему, средний класс?

 

Фаулз:

Проявления этих игр я замечаю везде, во всей классовой системе Англии, но все же думаю, что это особенность именно среднего класса. Для меня это одно из тех специфических качеств, которые явно отличают нас от американцев. Каждый англичанин, который попадает в Америку, испытывает сложности с иронией. Множество иронических замечаний, которые можно сказать другому англичанину, американец, даже очень умный американец, просто не поймет. Чтоб общаться, там нужно говорить именно то, что подразумеваешь.

 

Брэгг:

Вы думаете, это ограничивает?

 

Фаулз:

Странным образом это мне и нравится, и не нравится. На некоторое время это прекрасно. Люди, действительно, говорят то, что имеют в виду, они честные, откровенные, прямые. Но потом начинаешь скучать по английской неоднозначности, по шуткам. Я помню, как однажды провел три довольно мрачные недели в Голливуде, и как устал от американской прямоты. Кто-то случайно познакомил меня с Петром Устиновым. Я провел с ним вечер, и это было великолепно. И дело даже не в том, что он веселый человек или прекрасный рассказчик. Дело в том, что я встретил другого человека, который знает все об английских играх, что знаю я сам.

 

Брэгг:

В «Волхве» есть еще одна вещь, на которую Вы обращаете пристально внимание. Это уверенность, не знаю, Ваша собственная или нет, уверенность в том, насколько важен риск. Именно это слово Вы постоянно используете. Вы используете его и в «Женщине французского лейтенанта», причем, довольно свободно… Но здесь, давайте вернемся именно к «Волхву», Вы используете его особенно часто. Что Вы имеете в виду?

 

Фаулз:

Полагаю, это происходит из той части моей жизни, которая связана с естествознанием. Если понаблюдать за природой, нельзя не заметить ту роль, которую риск играет в обычном поведении самых обыкновенных птиц, животных и растений. И когда я пишу, я понимаю, что это невероятно рискованная процедура. «Рискованная» не в смысле «опасная», я имею в виду, что… Риск играет огромную роль. Я не знаю, откуда приходят хорошие идеи. Не знаю, почему одним утром слова идут сами, а другим не идут ни в какую. Не знаю, почему герои не ведут себя так, как я планирую. Кажется, это так глупо. Ты придумал героя. И он должен быть полностью твоим творением. Но, уверен, Вам знакомы такие моменты, когда герой заявляет: «Я не стану этого говорить. Ты, может, и запланировал так, но я не стану». И ты берешь верх, сводишь такие ситуации на нет, но какой ценой. Для меня это полностью вопрос риска. Понимаете, есть в этом какая-то загадка.

 

Брэгг:

Почему Вы так упорно поддерживаете идею о том, что необходимо культивировать понятие загадки?

 

Фаулз:

Может, это странно, но мне кажется, что уверенность не добавляет человеку счастья. Людям не хватает загадки. Весомым доказательством, я думаю, служит тот факт, что литературные жанры таинственной истории, детектива и шпионского триллера столь популярны. А нам всем известно, что с коммерческой точки зрения именно эти жанры сегодня наиболее успешны. Я думаю, так происходит повсюду из-за иллюзии, будто наука решила все проблемы, тогда как люди в своей повседневной жизни, осознанно или нет, понимают, что множество вещей так просто не объяснить. А еще я думаю, что все искусство, на самом деле, построено, во-первых, на идее неизвестного, а во-вторых, на идее непознаваемого, невозможного.

 

Брэгг:

Как Вы…?

 

Фаулз:

Для меня в загадке есть сила. А готовые ответы что-то разрушают, они как тюрьма. Хотя, несомненно, есть такие области, в которых знать ответы просто необходимо.

 

Брэгг:

Вы можете сказать, что «Дэниел Мартин» был своего рода отступлением для Вас… Или продолжением? Он, определенно, продолжает темы, которые интересовали Вас раньше, но был ли он отступлением, и в чем?

 

Фаулз:

Совсем не большим отступлением в том, что роман относится к настоящему времени. Он немного ближе ко мне самому, чем… И хотя я не Дэниел Мартин, роман, несомненно, ближе к частице меня самого. И стиль, полагаю, более реалистичный. Не уверен, что буду и дальше писать так же, но я, и правда, хотел… Меня никогда не оставлял в покое роман «Воспитание чувств» Флобера. В чем-то он стоял за «Женщиной французского лейтенанта», в чем-то стоит и за «Дэниелом Мартином»… Своего рода крупный социально-документальный роман. То есть попытка создать портрет эпохи или ее аспектов.

 

Брэгг:

В такую эпоху, то есть в эпоху науки… Вы сами сказали, что решить мировые проблемы могут только ученые. Но в таком случае, где же, грубо говоря, место искусства?

 

Фаулз:

Я бы начал с малого: это развлечение. Я никогда не видел вреда в понимании искусства как способа провести время. Единственное, что, по-моему, превратилось во вред для британского и американского романа, так это идея писать только для интеллектуальной элиты. Единственное, по чему могут тосковать современные романисты, так это отношения великих викторианских писателей с публикой. Знаете, когда викторианский писатель говорит: «Я пишу для широкой аудитории». Лично я хочу привлечь широкую аудиторию и думаю, что мы зашли слишком далеко, превратив ее в нечто герметичное. Сегодня роман предназначен, так сказать, для профессионального читателя. 

 

Брэгг:

Теперь обращаться к широкой аудитории – дело телевидения.

 

Фаулз:

Да, да, но у романа тоже нет никаких оснований говорить: «Ну ладно, теперь это не мое дело, так что уйду-ка я в себя и займусь только собственной элитой». Я сам, так уж случается, постоянно испытываю искушение писать сложнее и, ради лучшего слова, использовать более авангардистский стиль, чем обычно. Но это, я думаю… Для меня важен долг социалиста и в писательстве, самая малость: если ты, действительно, придерживаешься идей социализма, ты не должен стараться отрезать себя от широкой аудитории. Если ты можешь привлечь ее, если можешь писать для нее, то должен делать именно так.

 

Брэгг:

Где начинается это «должен»? Вы как-то сказали, что писатель это нечто среднее между проповедником и учителем. Это высказывание кажется скорее…

 

Фаулз:

Конечно, я не могу отрицать, что есть такие вещи, которым я бы хотел научить. Это может касаться только чувств, но я очень упрямый писатель, да.

 

Брэгг:

Чему бы Вы хотели научить?

 

Фаулз:

За неимением более подходящего слова, гуманизму, да. Думаю, быть более гуманными, более разумными.

 

Брэгг:

Что значит гуманизм?

 

Фаулз:

Трудно дать определение, но думаю, это что-то простое, что-то вроде уважения  по отношению к другим человеческим существам. Думаю, в широком смысле, это либеральная традиция или, говоря словами XVIII века, просветительская традиция европейской жизни. Я очень люблю литературу Просвещения, европейского Просвещения. Особенно то, что идет из той эпохи в нашу.

 

Брэгг:

Вы считаете, что для людей… И для людей, и для героев Ваших книг… Важно познать столько, сколько возможно?

 

Фаулз:

В этом отношении мне всегда нравится одна вещь в моих книгах. Она, как мне кажется, придает им движение вперед. У меня есть некий архетипический образ, который я ассоциирую с романом. Это путешествие. Такой роман, то есть роман-познание, где центральному герою приходится что-то познавать, действительно, придает повествованию некую энергию. И он, действительно, захватывает читателя, потому что большинство читателей сами хотят что-то познать. То есть это своего рода двигатель. Думаю, двигатель книги.

 

Брэгг:

Вы упомянули о повествовании. Как Вы думаете, то, что Вы стали, выражаясь наиболее сдержанно, рассказчиком, пришло к Вам само по себе, или Вы над этим работаете, стараетесь строить повествование…?

 

Фаулз:

Нет, работать над этим мне не приходится, потому что так складывается вся моя жизнь с самого детства, что я всегда больше всего любил истории. Гораздо больше, чем качество или чувство, или стиль письма. Я всегда любил чистое повествование. Вот почему я неоднократно говорил, что своим предком от английской литературы я считаю Даниэля Дэфо и его замечательные сюжеты, которые затягивают читателя. Я не знаю, откуда у меня этот дар, если он у меня есть, дар рассказчика, в частности. Не знаю, почему это меня привлекает. Есть множество самых разных авторов, которыми я восхищаюсь на интеллектуальных основаниях, Джордж ЭлиотДжордж Элиот (1819 – 1880) – английская писательница., например. Но я никак не могу поладить с ними, потому что я чувствую, что элемент сюжета, за исключением «Мидлмарч»«Мидлмарч» – один из самых знаменитых и самый масштабный роман Дж. Элиот., не слишком силен. Есть и такие писатели, которые хороши в других сферах письма, но проигрывают в построении сюжета, и которые тоже интересуют меня. Вирджиния ВулфВирджиния Вулф (1882 – 1941) – британская писательница, литературный критик, представитель модернизма.… Я могу смериться с нехваткой повествовательных навыков, потому что она первоклассный писатель в других отношениях. ДжойсДжеймс Джойс (1882 – 1941) – ирландский писатель и поэт, представитель модернизма., конечно. Но таких немного. Это, конечно, отдаляет меня от значительной части современной литературы…

 

Брэгг:

Почему Вы думаете, что значительная часть современной литературы потеряла интерес и стремление к повествованию, к нарративу? Мы всегда говорим о разделении современной литературы, и проложить мост между ее частями удалось лишь очень немногим. Вы, вполне возможно, являетесь одним из них, из тех, кто между. То, что небольшая группа литераторов Нью-Йорка и Лондона считает очень хорошим, совсем не известно широкой публике. А то, что широко известно, совсем не считается хорошим этой маленькой группой. Хорошее и известное, хорошее и популярное… А между ними пропасть?

 

Фаулз:

Думаю, интеллектуальные сливки литературного общества и в Лондоне, и в Нью-Йорке совсем отошли от того, что должно быть функцией литературы.

 

Брэгг:

Дело в Лондоне, или скорее в академическом влиянии, как Вы думаете?

 

Фаулз:

Академическое… Видите ли, академические круги ничуть не помогли своей чрезмерной похвалой литературы, которая, на мой взгляд, является псевдо-интеллектуальной, не по-настоящему интеллектуальной. У нее есть внешний лоск авангарда, экспериментальности, интеллектуальности, чего угодно… Но я думаю, что это предательство по отношению к простым служащим. А еще, на мой взгляд, это очень не по-социалистски. На мой взгляд, великий, хотя и неизвестный критик последних пятидесяти лет – это венгр Георг ЛукачГеорг Лукач (1885 – 1971) – венгерский философ-марксист, литературный критик, член Венгерской Академии наук.. Он делал ошибки, о которых все мы знаем, но, думаю, на западе его идею просто не поняли. Думаю, изначально она не глубоко марксистская. Она гораздо более гуманистская.

 

Брэгг:

Как бы Вы описали эту его идею?

 

Фаулз:

Что ж, я думаю, какими бы ни были политические взгляды писателя, он не должен слишком увлекаться модой на интеллектуальность. Есть определенная договоренность, о которой мы только что упоминали, между романистом и широкой, в разумных пределах, аудиторией. Если романист экспериментирует со стилем, с техникой, да, он, конечно же, волен делать это. Но я думаю, он обязан задать себе вопрос, что хорошего он делает? В общем, он проповедует тем, кто уже обращен, то есть остальному авангарду. Но есть и все остальные люди, которые не могут оценить письмо такого рода. Он полностью упускает их из вида, и, по-моему, это совсем не то, в чем заключается социализм. 

 

Брэгг:

Согласен.

 

Фаулз:

И не то, в чем заключается гуманизм. Нет, я скажу Вам, что считаю ужасным. То, что искусство авангарда ассоциируют с одним из направлений Новых ЛевыхНовые левые – направление в политике, отождествляющее себя с левой идеей, но противопоставляющее себя традиционным компартиям и анархистам (старым левым), возникшее в Западной Европе и США в 1960-х годах.. Любое иконоборческое экспериментальное искусство автоматически считается левым. Для меня это одна из величайших иллюзий эпохи. Не понимаю, как это может быть, потому что, каким бы антигосударственным оно ни казалось, такое искусство изначально предельно элитно. Оно герметично, как и все направления конца XIX века, символизм и прочие.

 

Брэгг:

Думаю, они… В этом я согласен с Вами. Еще мне кажется, что академический тон в критике и академические решения узким составом, которые определяют критические статьи у нас в стране и в Америке, ищут того… Того, что является проверенными истинами прошлого, не важно, XVIII или XIX веков.

 

Фаулз:

Все дело в книготорговцах. Вы знаете, половина всего этого академизма… Критики и в Америке, и в Англии это книготорговцы. Если в чем-то есть выгода для них, они держатся за это до такой степени, которая кажется мне смешной. Нам, действительно, нужен новый Вольтер, чтобы…

 

Брэгг:

Высмеять их.

 

Фаулз:

Да, чтоб написать о них нового «Кандида»«Кандид, или Оптимизм» - наиболее часто публикуемое и читаемое произведение Вольтера. По жанру это философская повесть с налётом абсурдистики и цинизма, «замаскированная» под плутовской роман..

 

Брэгг:

Вы не пробовали сделать это?

 

Фаулз:

Ну что Вы, у меня нет такого остроумия. Нам нужен новый Джордж ОруэллДжордж Оруэлл (1903 – 1950) – английский писатель и публицист., но его пока не видно, увы.

 

Брэгг:

Когда Вы оставили работу и полностью посвятили себя писательству… Вам далось это легко? Вы испытывали напряжение, или, наоборот, быстро приспособились и с удовольствием взялись за дело?

 

Фаулз:

С большим, большим удовольствием. Потому что, грешен, я никогда по-настоящему не любил работу. И никогда не видел особой заслуги в том, чтоб делать работу, которая мне не нравится. А писательство я не воспринимаю как работу. Это такое удовольствие, что, даже когда пишется с трудом, все равно удовольствие. Для меня гораздо больше работы в том, чтоб разобраться с жизнью, когда я не пишу.

 

Брэгг:

Как Вы пишете романы? Работаете каждый день, когда начинаете новый?

 

Фаулз:

Нет, у меня нет никакого плана. Я никогда не пишу, если не чувствую, что готов. Кроме, пожалуй, одного этапа, самого последнего, когда проверяю написанное и когда надо быть этаким школьным учителем для самого себя. Но на этапе первого черновика, конечно… Трудно описать. Я просто знаю, что сейчас дело пойдет. И тогда я упорно работаю, иногда по 14 часов в день или около того. Но обычно никакого плана, никакой фиксированной рутины, ничего такого.

 

Брэгг:

А в том, что Вы читаете, Вы придерживаетесь какой-то схемы? Или просто читаете то, что попадает под руку?

 

Фаулз:

Аналогично, никакой схемы. Я собираю старые книги, но не из-за их стоимости, не ради первого издания, ничего такого. Я собираю их, потому что люблю истории минувших лет, воспоминания минувших лет, пьесы минувших лет… Книги, забытые большинством. Думаю, у меня уже набралась приличная коллекция таких книг, которые из соображений коллекционирования не захотел бы иметь никто. Что мне нравится в них, так это эффект машины времени. Он переносит назад в то время, когда эта книга писалась. Вот почему мне так нравятся исторические мемуары. Мне нравится чувствовать, как я вдруг оживаю двести лет назад. А еще я обожаю старые судебные процессы по делам об убийствах. Они, конечно, тоже порой дают такое чувство, знаете ли, как будто прокручиваешь назад кинопленку, как будто живешь в сознании людей прошлого.  

 

Брэгг:

Вы сказали, что Вам особенно не нравилась, совсем не нравилась литературная жизнь Лондона. Это относится к любому проявлению литературной жизни? Или все же она волнует Вас как литературную фигуру?

 

Фаулз:

В частной жизни я не литературная фигура. И никто из моих близких друзей не является литературными фигурами. Все зависит от того, что Вы имеете в виду, говоря «литературная жизнь». Например, я могу хорошо знать другого писателя, но мы никогда не обсуждаем с ним книги или процесс их написания, и вообще. Но бесконечный круг коктейлей, издательских вечеринок и тому подобных дел, нет, абсолютно нет.

 

Брэгг:

Я как раз думал о том, что в романе говорит Дэниел Мартин. Он говорит: «Любое искусство – от прекраснейшей поэзии до грязнейшего стриптиза – изначально определяет: отныне ты пребываешь на глазах у толпы и должен мириться с тем, что влечет за собой всякое публичное зрелище»Фаулз Д. Дэниел Мартин (пер. И. Бессмертной). – М: АСТ, 2003..

 

Фаулз:

Да, я думаю, это правда.

 

Брэгг:

А что в Вашем случае влечет за собой пребывание на глазах у толпы?

 

Фаулз:

В основном, проблему с тем, чтоб представить публике правду, или что-то разумно правдивое. Потому что, как и любой романист, в процессе любого текущего разговора или текущих событий, я могу думать и об альтернативной версии. Я не мастак вести разговоры, в основном потому, что я всегда строю другие беседы отдельно от тех, которые на самом деле происходят, и в которых я принимаю участие.

 

Брэгг:

А какую беседу Вы строите прямо сейчас, отдельно от той, которая на самом деле происходит?

 

Фаулз:

В данный момент никакую. Потому что в таких условиях это довольно сложно. Я говорю о более неформальных, более частных ситуациях. Потому что, если Вы писатель, Вам лучше удается говорить правду печатным словом, которое можно постоянно проверять, проверять и проверять, нежели в условиях разговора, который происходит всего один раз. Обычно я совсем не доверяю живым диалогам… Не в художественном смысле, а в обычном контексте разговора. Думаю, мне никогда не удается полностью выразить свои мысли в обычном разговоре. Частично потому, что сочинять романы, как Вы знаете, это богатый и сложный опыт, и изложить его в меньшем пространстве, чем сам роман, думаю, просто невозможно.

 

 

Брэгг:

Случалось ли Вам думать или думаете ли Вы, вообще, о романе в сравнении с поэзией или драмой? Не кажется ли Вам, что роман может то, что другое искусство, то есть эти другие виды искусства не могут?

 

Фаулз:

Роман, да, я думаю, есть определенные сферы, в которых другие виды литературного искусства…

 

Брэгг:

То есть существует очень расхожее мнение, не так ли, что роман умер из-за телевидения, кино и тому подобного…? 

 

Фаулз:

О, это нонсенс, совершенный нонсенс.

 

Брэгг:

Нонсенс. Почему Вы так считаете?

 

Фаулз:

На то есть множество совершенно очевидных причин. Например, тот факт, что в романе можно анализировать мысли и подсознательное так, как камера никогда не сможет. Есть множество технических особенностей. В романе можно совершенно легко менять местоположение и время, а на съемках с этим начинаются проблемы. Но гораздо важнее, я думаю, то, что слово это не конкретный образ. Допустим, я сочиняю такое предложение: «Она перешла дорогу»… Если это сценарий, и если снят фильм, то все, что увидят зрители, это как совершенно определенная она совершенно определенно переходит через совершенно определенную дорогу. А в романе, на самом деле, многое привносит именно читатель. Для каждого читателя предложение «Она перешла дорогу» будет немного отличаться, потому что каждый читатель создаст его из собственного запаса образов. Взять хотя бы самые знаменитые книги, «Войну и мир» или романы Джейн Остин. Из многих, многих миллионов читателей ни один не воссоздал роман, ни один читатель никогда не смог воссоздать роман одинаково. Для меня это потрясающее богатство, которое, в том числе, относится и к поэзии – и к поэзии, и к прозе – исключительная свобода единения. Существует некая взаимосвязь читателя и писателя. Но она исчезла в визуальном искусстве. Камера сродни фашизму: она как будто говорит, что позволено видеть только один конкретный образ. Она уничтожает свободу воображения, которой наделены слова, вербальные знаки. Вот почему я уверен, что роман, возможно, умрет, но проза, вербальный знак, не умрет никогда, поэзия не умрет никогда.

 

 

 

507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Какие растения подходят для живой изгороди? . Адвокаты по экономическим преступлениям услуги хорошего адвоката. . Разработка проекта в таунхаус дизайн интерьера тут . Печать на 3d принтере: программы для моделирования и печати на принтере.
Поддержите «Новую Литературу»!