Вторая вода

На чтение потребуется 2 часа 30 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

 

 

Лёд на Мологе уже прошёл, но Волга ещё сахарилась от косяков проплывающих льдин, когда в Замоложье приехал Степан Дитятьев, кого Аристарх Иванович с Ольгой Петровной считали пропавшим. С тех пор, как уехал их сын из дома, прошло восемь лет, была от него телеграмма, и больше – ни слуху ни духу, так что родители мысленно с ним распрощались, решив, что уже не увидят его никогда.

Приехал Степан втроём – он, жена и двухлетний сынок. Степан был дороден, с большим простодушным лицом, заведённым на медленную улыбку. В кителе речника с двумя рядами бронзовых пуговиц с якорьками, выглядел он привлекательно, как моряк, которого отпустили в отпуск. Жену звать Полиной. Была она мужу под стать. Ростом ему до бровей, лицом миловидна, ноги в голенях как литые, а светлое с вышивкой в вороте платье словно бы налито изнутри оттого, что грудь велика и распирается от здоровья. Внук как винт. Ещё в дом не вошёл, а уже подхватил молоток и давай им стучать по балясинам и перилам.

– Лёд-от какой страшимый. Неужто на пароходе? – удивилась Ольга Петровна.

– На самом первом! – Степан при двух чемоданах и сидоре с лямками за плечами. Сняв мешок, вынимает оттуда охапку прутьев.

– Богатство!

Аристарх Иванович в недоумении:

– Палки какие-ти…

– Не палки, а черенки! – объясняет Степан. – А подарил их нам сам Иван Владимирович Мичурин! Я у него работал в садовом поле. Прививальщиком. Целых три года. Там, в Козлове, и познакомился с ней. – Степан приобнял свою молодую жену, и та оказалась щекой к его подбородку, вся в осторожной улыбке и зареве от стеснения. – Я – начинающий садовод. Она – агроном. Иван Владимирович никак не хотел от себя отпускать. Да я сказал ему, что хотелось бы сад разбить у себя, на Мологе, на родине, где я родился. Сколько профессий имею? Наверное, десять. А эту, последнюю – нянчиться с деревцами, люблю, как вторую жену. Так и сказал я ему. И он, что уж тут делать, простился с нами.

 

Был погожий апрельский полдень. Солнце играло не только в небе, но и в окнах высокого дома, и в быстринке реки, и на маковке колокольни, смотревшей в просторный двор с юга, где открывались ряды городских огородов и крыш. И даже в зале, за общим столом, где Дитятьевы разместились, солнце нашло себе место на самоваре, и вот смеялось, расплёскиваясь лучами, отчего было радостно на душе.

После завтрака Ольга Петровна предложила молодым:

– Отдохните с дороги!

– Нет! Нет! – отказались они. – Пора за работу! – И сразу, переодевшись, выбрались на разведку в ближайшее редколесье, взяв с собой по корзине, куда будут складывать найденное добро.

Для местных жителей поросли яблоней и рябинок, которые по опушкам и в поле встречались почти повсеместно, были как никому не нужные сорняки. Степан же с Полиной видели в них основу будущих яблонь и груш. Пользуясь тем, что почва сырая, выдирали их вместе с корнями и складывали в корзины.

– Сегодня же и посадим! – радовалась Полина.

– Хорошо бы сегодня их и привить! – улыбался Степан.

– А земля? – остановила его Полина, кинув взгляд на наполненные корзины. – Вон их сколько!

Где взять земли? Пожилые Дитятьевы были к этому не готовы. Земли у них было много. Но большую часть её у них отобрали. В пользу колхоза. Земли обработанной не осталось. Вернее, была она. Но была под рожью, овсом, картошкой и овощами. Хватало её, чтоб свести в хозяйстве концы с концами.

 

И тут Аристарху явились на ум два склона по Пронинскому ручью, где никто ничего не выращивал, и даже травы для скота не косил, так как местность неровная, в водороинах, валунах, свалках мусора и корягах, и никому этот дикий участочек был не нужен. Именно к этому месту, которое было за огородом, и привёл молодых Аристарх, сказав виновато:

– Ежели в этом ручье…

В ручье так в ручье. Работать Степан с Полиной умели. Умели и думать.

Там, за ручьём, шагах в сорока, параллельно ему пробегал тележный просёлок, за которым лежали колхозные земли. Урочищем этим, до крайних домов, как раз Дитятьевы и владели. Но теперь стал для них он чужой. Пятый год как им пользуется колхоз.

Расчистку склонов от дора, коряг, кустов и камней садоводы решили оставить на позднее время. Сегодня же, завтра и послезавтра найдут среди неудоби более-менее гожие пяди и устроят на них посадки.

Земля, наверное, чует, когда человек прикасается к ней опытно и умело, превращая её из мёртвой в живую. Может быть, она видела свой предстоящий непрожитый день, который ей был по душе, и вот, услышав первые действия рук человеческих, вся замерла в ожидании этого дня как подарка.

 

Мимо по старой дороге то и дело кто-нибудь проходил. Чаще всего – колхозники, возвращавшиеся с товарами из Мологи. Косили глазами на молодых, но молчали. Лишь вид у всех говорил: «Ишь, муравьи! Пластаетесь? Только зря! Ничего у вас тут не выйдет!» Один лишь Сёмен Колупаев, сорокапятилетний с белыми кудрями парень, работавший председателем сельсовета, проезжая верхом на старом, с прихрамом гнедке, на минуту остановился, чтобы съязвить:

– Земли, что ли, мало? Решили прибрать? Смелые вы, ребята!

– Какие уж есть, – огрызнулся Степан, знавший Семёна как безделягу, вылезшего из грязи в князи и не терпевшего тех, кто живёт богаче, чем он.

– Самовольные! – едко добавил Семен. – Надо бы было по первости к нам, в сельсовет. Попросить разрешенья на эту землю… Какая бы там ни была, однако она сельсоветская, а не ваша.

– Попросим, – буркнул Степан, – вот только управимся с ней, так и придём к вам за этим, за разрешеньем.

– Ладно, – Колупаев поснизошёл, – можете ковыряться. Только, думаю я, земля неживая. Напрасно с ней бьётесь. Здесь даже трава не растёт. А у вас задумано что-то, гляжу, и получше?

Степан проворчал:

– Задуманы груши и яблони.

– Хо-хо-хо! – зашёлся хохотом Колупаев, торкнул пятками ног по подбрюшью гнедка, и тот, хромая, как инвалид, колыхнулся медленно по дороге.

Глядя на низкую пыль, поплывшую за конём, Полина спросила:

– Он что? Из местного руководства?

– Сельсоветский козёл!

– Взгляд у него какой-то…

– Гнилой, – досказал за Полину Степан, – да и сам он такой же. Ну, его. В голову не бери…

 

Сельсоветчика тут же они и забыли. Оба были исполнены рвением обустраивать неудобь. День, когда зацветут здесь груши и яблони, они видели много раз. Видели там, в Козлове, на плантациях дивного садовода, от кого и приняли сильный заряд садоводческой веры в тот самый успех, который придёт к ним через терпенье.

Жаден был Степан до работы. В руках у него то лопата, то лом, то топор. Хруст срубаемых веток. Жёсткий скрежет камней. Яма рождалась, чтоб тут же заполниться тучной почвой, орошённой водой из струящегося ручья.

Полина – будто рабочая пчёлка. Только летает она не к цветам, а к посадочным ямам. Носит в вёдрах то старый навоз со двора, то печную золу, то подтаявший снег с торчащими в нём черенками мичуринских яблонь.

День сворачивался, и было досадно, что сделали меньше, чем намечали. Солнце уже мягко падало за дубраву. Вспорхнул ветерок, донеся от ручья запахи мокрой земли и вётел.