Вторая вода

На чтение потребуется 2 часа 30 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Жалобу на Олега Дитятьева, о том, как он самодурствовал, применяя угрозы и кулаки к руководящим товарищам Замоложья, писали трое – Букин, Хламинский и Колупаев. Написав, подытожили:

– Политически перспективно.

Под политической перспективой имели в виду своё торжество и то, что Дитятьева снимут с работы, лишат всех чинов и, вероятней всего, посадят в тюрьму. У парторга Букина был каллиграфический почерк. Жалобу он писал, наслаждаясь. В пяти экземплярах.

Разослали её. Один экземпляр в редакцию местной газеты. Второй – в райком партии, третий – в райисполком, четвертый – в прокуратуру, пятый – в областное ОГПУ.

Редактора местной газеты жалоба тем и смутила, что хотелось её использовать как заметку, однако надо сперва всё проверить. Но как это сделать, если героем жалобы был сотрудник ОГПУ? С этим органом шутки плохи. Как ещё там на эту проверку посмотрят? Береженого Бог бережёт. Жалобу положили в папку. А папку – в ящик стола, в котором хранились сомнительные заметки.

В райкоме партии жалобу без внимания оставить было нельзя. Но кое-кому она не понравилась. Почему? Чтобы это понять, решили вернуться к ней попоздней. А пока на самом верху этой самой писули вывели два чётких слова: «На рассмотрении».

В райисполкоме жалобу тоже читали, передавая её по инстанциям к самой нижней от самой верхней. В конце концов, жалоба затерялась. Где бы могла она быть? Старательно вспоминали, но вспомнить никак не могли, словно её и не было в их конторе.

Не знали, что делать с этой бумажицей и в прокурорских кругах. Для начала решили вызвать к себе подписантов. Побеседовать с ними, чтобы понять: что спровоцировало Дитятьева на дикое хулиганство? Не лежит ли за этим какая-то первопричина? Чем опасна она? И кто в неё вовлечён?

 

И только в органах ОГПУ к жалобе отнеслись, как к тревожному документу, который бросает тень на аппарат государственного слежения. Дитятьев выдержал несколько строгих допросов. Пытался что-то сказать в своё оправдание. Однако слушать его не стали. Перевели в конвойный отдел, отправив служить в Волголаг в качестве младшего чина по наблюдению за работами заключенных.

Так оказался Олег в Переборах, когда-то маленьком селенье, теперь громоздком стане для лагерных заключённых. Здесь его сразу определили командовать отделением, где бойцами были осведомители и сексоты, занимавшиеся надзором за строительством гидроплотины, в которое были вовлечены землекопы, бетонщики, возчики и другие рабочие кадры, а вместе с ними прорабы, десятники, инженеры и мастера. Десятки тысяч людей передвигались по перемычке, создавая гидроплотину, и нужно было за ними смотреть во имя непрекращающейся работы, ритма, порядка и дисциплины. Люди Дитятьева обязаны наблюдать и за общей санитарией, не допуская, чтоб были на перемычке увечные и больные, а тех, кто, работая, умирал, изолировать от живых, отправляя тотчас же на место захоронения.

 

Мимо, как мёртвые сны, проходили колонны плохо одетых людей, подводы с цементом, тачки с землёй, конные конвоиры, чьи окрики отдавали излишним усердием и напором.

Волга кипела от комьев земли, летевших с конных телег и тачек. С той стороны и с этой дыбилась дамба. Тысячи рук совершали одни и те же движения. Пульсировал ритм, и если кто-то сбивался с него, был бит ударом ноги или палки. Конвою платили не зря. К тому же многие из конвоя были из заключенных. Они должны бы, как все, держать в руках ручки тачек, и путешествовать с грунтом с утра до вечера вдоль плотины, вбирая в себя нечеловеческую усталость. Но им повезло. Сумели понравиться лагерному начальству, которое разглядело в них ту особую силу, которая может воздействовать на людей, заставляя их усердно работать на государство. И вот они как из кожи вон лезут, чтоб показать, что начальство в них не ошиблось. Отсюда и зычные окрики, и пинки, и не щадящие никого стремительные расправы.

 

Не все выдерживали. Не все имели запасы выносливости и силы. Кто-то к тому же ещё и болел. Начинал однажды потеть и слабеть и, спотыкаясь, падать на твердь бетона. Такого сразу же отделяли. От всех. Подъезжали с подводой. Вздымали. И везли на понурой кляче по дамбе, а потом и по берегу Волги к разбитому вешками заселяемому погосту. Здесь погасшего бедолагу закидывали землёй.

Эта работа была из самых позорных. Но что было делать Олегу, если её выполнять приказали ему. Он мог бы, конечно, и отказаться. А что бы потом? Да то, что его тут бы и вывели из конвойных, переместив, как ослушника, в племя лагерных заключённых.

 

Время медленно продвигало понурые дни. Медленно ныла душа, проползая, как уж, по дну человеческого несчастья. Олег боялся ожесточиться. Боялся увидеть в себе палача. Боялся, когда надсажался в яростном крике, устанавливая порядок, и в эту минуту он ненавидел не только свою работу, но и себя. Лишь вечером, после столовой для служащих Волголага, в маленькой комнате общежития, ещё не упав на койку, но выпив стакан за стаканом бутылку водки, он чуть оттаивал, ощущая в себе присутствие человечка – маленького такого, покорного всем обстоятельствам, что падали на него, падали, как земля, которую сбрасывали с телег и тачек в усмиряемую реку одетые в робу выносливые, как лошади, подневольные работяги.