Вторая вода

На чтение потребуется 2 часа 30 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Земли на тачке навалено много, с горой. И везти её надо по дамбе бетонной дорогой к самому краю, где осыпь, глядящая в Волгу, как в бездну. Туда и сваливай эту сырую со снежными искрами землю, да так, чтобы тачка осталась на месте, не сдвинувшись колесом. Бусову ли не знать, как надо орудовать тачкой возле обрыва! Сколько он их опрокинул в голодное чрево реки! И сейчас, поотставив в сторону ногу, он вывел её обеими ручками вверх, и только хотел стряхнуть с неё землю, как за спиной раздался топот копыт, свистнула плётка, и в чуткий затылок сквозь шапку, словно свирепая птичка, влетела головка кожаного ремня. Бусов так весь и взвился, точно играющая тесина, и резко шатнулся грудью вперёд. Туда же шатнулась и тачка. Не останавливаясь нигде, тачка, земля и Бусов рухнули вниз и, достигнув реки, скрылись в её бурном стоке, оставив после себя островок пузырей, земляное пятно и голенище от всплывшего сапога.

У берега осыпи не было никого. И сразу, как в драке, его захватило десятка два запыхавшихся заключённых, бросивших тачки свои, как только услышали громкие всплески. Глядят и глядят на закрытую пасть агрессивной реки, которая только что сцапала человека, оставив на память о нём лишь плывущий сапог.

– А ну разойдись! По местам! Ноздри вырву! – орал одетый в фуфайку с искусственным, под каракуль, кудрявым воротником крупномордый с чернеющим стёклышком вместо глаза злой, как чёрт, верховой, свешиваясь с коня, чтоб стегнуть для острастки кручёной плетью. И ещё один конь с таким же рассерженным верховым, открытые ноздри которого были настолько остры, что, казалось, резали воздух.

 

Над осыпью – облако пыли. Земля летит и летит. И с той стороны, где такая же осыпь, земля ручейками стекает, выпучивая реку, по которой плывут, отливая расплавленным салом, зеркала и обломки расколотых льдин. Берег с той стороны и с этой всё ближе и ближе друг к другу, сходятся, словно две угрюмые стены, на которых, взяв в свои руки порядок и дисциплину, денно и нощно бодрствует Волголаг.

Степан, опростав свою тачку, идёт с ней назад. Рыскает взглядом по лагерным робам. Ищет Олёшу. И не находит. Сердце прихватывает тревогой. «Выходит, сапог-от Олёшин. Господи… Смерть-то какая. Не смерть, а прыжок из чистилища в ад…»

Не удивился Степан, узнав в верховых Баженовых, Мишу и Гришу. «Где смертью пахнет, там и они», – подумал о них и сплюнул.

Уже за дамбой, на берегу его окликнул с коня головастый, в чёрной папахе и чёрной шинели лагерный чин:

– Степан?!

Спрыгнул с рыжего битюга и не успел улыбнуться, выставив на Степана литое с горбатым носом лицо, как он признал в нём родного брата.

Не обрадовался Степан. Скорей, подосадовал. В положении человека, выпнутого из жизни, в котором сейчас пребывал, он не хотел бы встречаться ни с кем, кто был ему родственен или близок. Хотя где-то в сердце его ворохнулось домашним теплом и порывом щемящего узнавания.

Встречаться им было нельзя. Понимали об этом оба. Вокруг так много брезентовых роб. И в каждой из них мог открыться осведомитель. Особенно в конной охране, сплошь состоящей из бдительных стукачей и тех, кто хотел бы быть полюбу лагерному начальству.

Оба брата в душе своей мучились оттого, что судьба расставила их по разным местам житейского пребывания. Один из них – жертва, второй – боевик. И всё-таки чувство признания брата братом было сильнее и чище других ощущений и чувств.

 

Олег своего тяжёлого битюга специально поставил вдоль тропки, свернув с дороги, чтобы их видеть могли не все.

– Дома-то был давно? – спросил у него Степан.

– В прошлом году, – ответил Олег, доставая из внутреннего кармана пачку Казбека. – Не куришь?

– Нет.

– Всё равно, – передал Степану пачку дорогостоящих папирос, какие курили все командиры и оперы Волголага, – угостишь хорошего человека.

– Да, да, – согласился Степан. – Хорошие есть и у нас.

– А дома – чего? Всё в порядке, – продолжил Олег. – Батя с мамой живы-здоровы. Полина твоя, что черёмуха в мае. А Витёк у тебя – атаман! Из ружья уже вон стреляет! Из этого – тоже! – Отвернув у шинели полу, Олег похлопал по кобуре. – Упросил. И я ему дал. Пару раз по пустому гнезду на нашей берёзе. От гнезда – пух и прах! Словом, всё у нас там нормально. Ждут тебя. Очень ждут.

– Да-а, – улыбнулся Степан сквозь думу.

– Потерпи, – добавил Олег, застёгивая шинель. – Вот-вот перемычку сомкнут, и вас – по домам. А таких, как ты, в перву очередь. Недолго осталось.

– Дай-то Бог.

– Здоровье-то как у тебя? – спросил Олег, заметив, что брат, поёживаясь, переступает с ноги на ногу, как если бы его донимало недомогание, и он, скрывая его, терпел.

– Более-менее сносно. Ноги вот только…

– Чего?

– Сапоги чуть живы. Текут, – признался Степан, – вот и зябнут.

 

Встрепенулся Олег, словно радуясь случаю сделать нечто хорошее, и этим хотя бы чуть-чуть, но помочь своему обречённому на мытарства старшему брату.

– Сымай свои скороходы! – подторопил Олег, глядя с улыбкой на размокревшие, в складках и трещинах сапожищи.

– Это как? – недопонял Степан.

– Быстро! Быстро! Пока нет никого.

Оба разулись одновременно. И тут же обулись. На ногах у Степана лёгкие, до колен, командирские, чистого хрома, не сапоги, а сапожки. И Олег в сапогах – холодных, сырых и тяжелых.

– Ой, добро! – задубелое, с жёсткой щетиной лицо Степана обмело благодарствующим сиянием.– Ты-то как?

– Мне чего? Мне в них только до комнатёхи…

Они расстались, не попрощавшись, услышав цокот подков, с каким в их сторону торопился на жёлтом мерине кто-то из активистов.