Гроздья грустники

Космологическое

Бог солнца горящие стрелы метёт
на Землю за эрою эру,
бог тяжести держит, как щит, небосвод,
точнее сказать – атмосферу.

И страшные стрелы, пройдя сквозь озон,
теряют смертельную силу,
и падают наземь фотонным дождём,
идущим на корм хлорофиллу.

Другой бог сидит в сердцевине Земли,
полями магнитными крутит,
чтоб демоны космоса не испекли
её, словно яблочный штрудель.

Вот так по вселенским просёлкам пыля,
богами своими хранима,
живёт в мёртвом космосе наша Земля,
что в сущности необъяснимо.

Ен

как из семени
из далёкого времени
когда славные рыцари
из перунова племени
нога в стремени
рука на знамени
сердце в пламени
совершали великие подвиги
ради своего имени
вырастает этот странный суффикс ЕН
древний как рунические письмена
как забытых тиунов имена
как развеянные по ветру семена
как рассеянные по свету племена
так телёнок тянущий губы к вымени
так ребёнок с радарной антенной в темени
так фрау марта разрешившаяся от бремени
пребывают в тихом потоке времени
не замечают смены эпох и вех они
и проплывая мимо прекрасного римини
смотрят на море и видят огни огни

Идут мертвецы хоронить мертвецов

В телеге, в пироге, на санном возу
возили уж многих, и нас отвезут
лежать вдоль обочин подкормкой для почв.
Чего же ты хочешь? Беде не помочь.
Чего же ты смотришь на пыльный закат,
как будто за кадром, упрятан под кат,
из древних пророчеств, сказаний и проч.
лежит чудный город, похожий точь-в-точь
на те города, что от святости пьян
сквозь мглу и века прозревал Иоанн,
на острове Патмос страдая впотьмах,
великий апостол, пророк и монах.
Тебе не понять просветлённой души,
ты пьян не от святости – от анаши,
твой светоч растрачен, твой разум свинцов.
Идут мертвецы хоронить мертвецов.

* * *

а тополя уже совсем опали
как бывшие придворные в опале
всевышнего о милости моля
они к нему протягивают руки
как будто нестерпимей этой муки
от первых дней не видела земля
нет насмотрелась всякого довольно
что даже в страшных снах увидеть больно
в галлюцинациях, не то что наяву
а вот живёт же с каждым новым вдохом
с весною новой с новою эпохой
и ты живёшь
и я пока живу

Прыжок

Узы брака, пищевые цепи,
социальных связей паутина
держат нас на маленькой планете
вплоть до истеченья карантина.
 
Но когда закончен карантин,
эти нети вдруг ослабевают,
и тогда из мрака выплывает
золотой межзвёздный паланкин.
 
И звучит охотничий рожок,
горн туманный или что-то вроде...
Так осуществляется прыжок
от необходимости к свободе. 

* * *

И вот Господь Бог берёт ластик
и стирает меня потихоньку.
А я говорю ему:
– Здрасьте!
Я не дописал свою последнюю хайку!

Он отвечает:
– Хайку
ты допишешь в следующей жизни,
когда я превращу тебя в зайку,
стайку рыб или птичку-сойку,
или в соседку Зойку,
(господи, только не в Зойку!)
а пока я ставлю тебе «двойку» –
ты не выучил основного урока:
жил одиноко, сгорел до срока.

Я ему:
– Это жестоко!
– Во как
заговорил!
Зол, говорит, был.
Только себя любил,
дебил.
Ступай-ка ты, говорит, в переплавку...

– А может, покурим травку?
У меня есть в загашнике косячок.

– Дурачок!
Ты откурил своё.
Адьё!

– Ад? Ё-ё-ё-ё-ё-ё!!!

Страж

Иду по лестнице на этаж,
мне путь преграждает угрюмый страж
и не даёт пройти,
он говорит: ты, Андрей, не наш,
не будет тебе пути.

Я же на этот безумный бред
лишь улыбаюсь ему в ответ
и говорю: пустяк!
Если мне дальше прохода нет,
я буду делать так:

И открываю во двор окно,
на подоконник взбираюсь, но
не падаю, а лечу,
подобно мальчишке из детских снов,
подобно лучу.

Кричу: ты глупый безумный страж,
плевать, если честно, на твой этаж,
на крыши и чердаки,
когда весь космос безбрежный наш
и души как свет легки!

Молитва моряков «Пекода»

Когда сроки исполнятся, бешен и дик,
выплывает из чрева морей Моби Дик
и в своё необъятное чрево
поглощает вельботы и их корабли,
и усталых гребцов, что упрямо гребли,
не склоняясь ни вправо, ни влево.
 
Нам счастливых мгновений хватило с лихвой.
Дай нам жизни короткой и смерти лихой
и весёлой, о праведный Боже!
Нас никто не услышит, никто не спасёт,
наше время пришло, и разбитый вельбот
нам в пучине уже не поможет.
 
Но мы жили так ярко! Желаем и вам,
когда время настанет платить по счетам,
в трюм не прятать своей головы и,
на прошедшие годы не глядя с тоской,
расплатиться за всё недрожащей рукой
и в горсти не считать чаевые.

* * *

вот идёт человек огорчённый
всею жизнью своей огорчён
на погибель судьбой обречённый
освещённый последним лучом
заливается лаем собака
из породы конвойных собак
он идёт из вселенского мрака
и в такой же скрывается мрак

а навстречу ему ниоткуда
а навстречу ему в никуда
как извилистый хвост Чуда-Юда
вереницей плетутся года
молодые пустые шальные
следом зрелые полные бед
дальше немощные и больные
а счастливых практически нет

а счастливых не больше пригоршни
не годов, а скорее минут
человеку всё горше и горше
пальцы старую кепочку мнут
он подумал зачем обречённо
я бреду за закатным лучом
оттого я такой огорчённый
а невзгоды мои ни при чём

и присел он у края дороги
вырвав тело из скопища тел
о душе вдруг подумал о боге
и внезапно как шарик взлетел
и летел он сверкая над миром
и смеялся на сто голосов
и смотрели во след конвоиры
осекая рассерженных псов

* * *

А душа-то уже мёртвая почти...
Ты ей что-нибудь из Иова прочти –
прочитай, как, исступлением дыша,
вдруг очнулась ото сна его душа,
как он выжил, где нашёл источник сил,
издыхая у родных своих могил...

Полёт

самолёт всё выше и выше
мы летим над белым от вишен
мы летим над чёрным от пашен
нам полёт нисколько не страшен

мы летим над нашей землёю
облаками, морем, зарёю
над горами и ледниками
городами и городками

сёла, города, городочки
облаков стеклянная вата
и дорог портняжные строчки
всё бегут куда-то куда-то

ночью города словно свечки
свечки юбилейного торта
в городах живут человечки
верящие в бога и чёрта

я их никогда не увижу
не пройдусь их радужным раем
самолёт всё ниже и ниже
через пять минут прилетаем

Уедем!

уедем уедем уедем с тобой
в любой понедельник на остров любой
в любую калугу в любую дыру
к медведям уедем в медвежью нору
но только подальше от проклятых мест
где в окнах горит несгораемый крест
где гроздья грустники черны над рекой
где пахнет горелой доской и тоской
где женщины жёстки как горький сухарь
где рядом с аптекой всё тот же фонарь
где всем  наплевать на свободу и свет
здесь нет избавленья и выхода нет
уедем уедем как солнце взойдёт
мы сядем с тобой в золотой самолёт
лишь дети заметят копаясь в песке
сверкающий след на небесной реке

Чёрный квадрат

Что ты видишь?
Я вижу чёрный квадрат.
Это великое произведение! – мне говорят.
Неужели ты думаешь, что галиматью и ахинею
мы поместили бы в Третьяковскую галерею?
Ты знаешь, что он стоит безумно много?
В нём художник изобразил нам идею Бога!
Подошёл поближе,
раз говорят.
Ничего не вижу –
квадрат и квадрат.
Только чёрный цвет,
только белый фон,
ничего там нет
с четырёх сторон.
Квадратная чернота,
за ней – ни черта!
А впрочем не даром же все так с ним носятся!
Вон два очкарика подозрительно косятся.
Наверное, думают: пришёл тут лох!
Сидел бы в деревне, ловил бы блох.
Дай-ка ещё подойду поближе,
может, и вправду чего увижу?
Подошёл – на краске паутина трещин,
где краска гуще, где краска тоньше...
Вот вроде вижу каких-то женщин,
людей каких-то везёт паромщик...
От напряжения цветные пятна
в глазах поплыли, то свет, то тени,
и стало сразу мне всё понятно.
Да, это точно: Малевич – гений!

Планета-алмаз

хорошо укрыта от наших глаз
глубоко запрятана в темноту
есть планета похожая на алмаз
только величиной с нептун
на планете этой таджик дамир
по утрам сметает алмазный сор
на планете профессия ювелир
означает то же что наш шахтёр
жизнь полна сияньем – живи и пой!
но и там у мира недолог срок
и гремят бои бесконечных войн
за живой цветок за воды глоток
а у нас цветов – не перекосить
а у нас воды! и снегов! и льда!
что же нам хотеть? что же нам делить тогда?

Свет души

Древние люди живя не спеша
думали что жизнь – это и есть душа
и только потом через тысячи лет
пройдя сквозь мрак и фашистский ад
мы осознали – душа это свет
который не повернуть назад
который мчится сквозь тьмы веков
тоскуя жалуясь и любя
и где-то на самой границе снов
там где кончаются смыслы слов
где зарождаются смыслы слов
она в себе узнаёт себя

Et cetera

Когда обрыднет старая планета,
наверное, душа с потоком света
помчится прочь по Млечному Пути
и на другом конце дороги этой
себе отыщет новую планету,
чтоб вновь на ней телесность обрести.
И снова, точно пойманная птица,
куда-то будет рваться и томиться,
смотреть на звёзды, а придёт пора –
помчится дальше странница ночная,
ни отдыха, ни устали не зная,
et cetera.

Причал

Меркло небо голубое,
ветер западный крепчал.
Море молотом прибоя
колотило о причал.
 
Мы прощались на причале
у судьбы на волоске.
Чайки шалые кричали
на забытом языке.
 
Ты стояла и курила,
опершись на парапет,
о нездешнем говорила
и о том, что смерти нет.
 
Вдруг от пристани отчалив,
пароход издал гудок
и оставил за плечами
припортовый городок.
 
Мне до Гавани Страданья
контролёр продал билет.
До свиданья! До свиданья!
Мы ведь знаем – смерти нет...

Падай и лети

Когда, не зная слов, ты говоришь на идиш,
на банту и койне велением Его,
когда ты видишь всё – и ничего не видишь,
когда ты слышишь всё, не слыша ничего,
когда внутри тебя вдруг возникает бездна
и поглощает то, что ты считал собой,
когда твоя броня смешна и бесполезна,
как панцирь для жука под детскою ногой,
тогда не хлопочи, за что бы ухватиться,
не ной и не скули, что нет тебе пути,
а выпусти из рук унылую синицу
и падай –
и лети!