Циник

Артем отнес коньяк и палочку бастурмы заместителю начальника тюрьмы.

– "Арарат"! Мой любимый!.. Конечно, мне приятно, но зачем было тратиться? – начальствующий земляк пригласил Артема сесть и стал раскупоривать бутылку. – Хоть и возбраняется пить во время работы, но разик можно. Тем более, что повод весьма уважительный имеется.

Он достал из шкафа два стакана и разлил коньяк.

– Что ж, с повышением! – бодро сказал зам.

Прежде чем чокаться, Артем произнес встречный тост:

– За вас, Артур Борисович!.. Вы фактически вынули меня из петли.

Артем поймал себя на мысли, что впервые за последнее время он искренен по отношению к другому человеку.

– Да ладно, давай пить! – отмахнулся Артур Борисович. – Давно не пробовал наш, армянский!

Он пил медленно, смакуя каждый глоток.

– Отличный коньяк! Он самый!.. – произнес земляк с довольным и одновременно страдальческим выражением лица. – И все же, не утолить таким способом тоску по родине. Тяга к ней передается вместе с молоком матери... Но иногда, дорогой мой, родина предстает в образе злой мачехи...

Приложив тыльную часть руки к губам, Артур Борисович с полминуты молчал, как бы вспоминая что-то.

– Однажды и меня больно обидели там... Впрочем, что там рассказывать?.. – голос его неожиданно упал.

Артем с удивлением увидел, как у земляка заблестело в уголках глаз, как дрогнули скулы, изрезанные мужественными морщинами.

– Из-за женщины я вынужден был оставить все: дом, родителей, друзей... – зам старательно выговаривал каждое слово, потому что в минуту волнения его природный недостаток речи усугублялся.

– Да, я был безумно влюблен. Влюблен впервые, со всей силой и искренностью первого настоящего чувства... Я – ущербный, наивный и ослепленный мальчишка, на полтора года младше ее. А она – писаная красавица... Естественно, отказала. Но это еще полбеды. Оттолкнула, грубо прервав меня на полуслове: "Иди научись для начала говорить по-человечески. А то лаешь, как собака..."

Артур Борисович перевел дыхание, закурил. В том, как опрокинув голову, он выпустил краешком рта несколько жидких колечек дыма, Артем почувствовал какую-то обреченность. Оба они молча наблюдали, как невесомые колечки медленно поднимаются вверх, растягиваясь из стороны в сторону, и постепенно тают в воздухе.

– Тогда я был очень молод, горяч и опрометчив! – Артур Борисович снова заговорил. – Мне казалось, что везде, за каждым углом, затаилась измена, что все тычут в меня пальцем и смеются. Я не знал, куда себя деть... Тут весьма кстати призвали в армию. Это было настоящее спасение! Тогда страна советов была одна общая, необъятная родина, и на распределительном пункте я попросился на крайний север, как можно дальше от моей с тобой настоящей родины. Просьбу мою работники военкомата приняли с удивлением и нескрываемой радостью... После службы остался здесь...

Зам притушил сигарету в пепельнице в виде птичьего гнезда, обвитого змеей. Ее, по всей видимости, искусно смастерил кто-то из заключенных, используя сподручный материал, природу которого сразу трудно было определить.

– Короче говоря, я бежал, не оглядываясь. Бежал с глубокой и незаживающей раной в сердце, ища прибежища и успокоения на чужбине. Ведь тогда родной край ассоциировался у меня с моей нелепой любовью...