Осколки. О Бытии и Ничто литературного творчества

Найдя современных ему философов в положении тупика, Камю переходит к критике предлагаемого ими выхода. Как показывает Камю, большинство этих мыслителей своей рациональной логикой упираются в некий предел, за которым происходит скачкообразный прорыв к иррациональному объяснению, к Высшему смыслу, иначе говоря – к Богу.

«Отвлеченный философ и философ религиозный начинают с одинакового смятения и пребывают в одинаковой тоске. Но самое главное для них обоих – объяснить. Ностальгия тут сильнее, чем наука. Знаменательно, что мысль нашей эпохи так проникнута философией отсутствия смысла в мире и вместе с тем так разорвана в своих умозаключениях. Она беспрестанно колеблется между крайней рационализацией действительности, побуждающей дробить эту действительность на рассудочные модели, и столь же крайней иррационализацией действительности, заставляющей обожествлять эту последнюю. Расхождение между этими двумя установками лишь кажущееся. В обоих случаях речи идет о примирении с бытием, а для этого достаточно прыжка».

Камю не намерен прибегать к мистическим трюкам. Для него они – не более чем самообман.

 «Точно так же, как разум сумел утолить меланхолию Плотина, он представляет и современному тоскливому страху средства успокоения среди знакомых декораций вечности. Духу абсурда повезло меньше. Мир для него не столь же рационален и не в такой же степени иррационален. Он не разумен, только и всего».

«Тема иррационального, как она понимается экзистенциалистами, – это разум, который приходит в замешательство и упраздняет себя в самоотрицании. Абсурд же – это ясный разум, осознающий свои пределы».

Отвергая «прыжок» как эскейпическую возможность, и презирая «вечность» как абстракцию для самоутешения, Камю со скептическим хладнокровием человека без Бога вновь подходит к вопросу самоубийства.

 «Надо знать, можно ли в абсурде жить или логика предписывает умереть. Ведь меня занимает не философское самоубийство, а просто самоубийство. Я хочу только очистить его от содержащихся в нем эмоций и понять, в чем тут логика и в чем честность. Любая другая позиция подразумевает для абсурдного ума сокрытие правды и отступление от того, на что он сам пролил свет. Гуссерль говорит о необходимости повиноваться желанию избегать «укоренившейся привычки жить в некоторых хорошо знакомых и удобных условиях существования», однако заключительный прыжок восстанавливает у него вечность со всеми удобствами. Сам прыжок не является крайней опасностью, как на том настаивал Кьеркегор. Напротив, гибелью грозит трудноуловимый миг перед самым прыжком. Суметь удержаться на этой головокружительной горной гряде – вот в чем честность, все прочее – увертки».