"Криминалистика". Две повести и один рассказ

На чтение потребуется четыре часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

*   *   *

 

Подстава... Под-ста-ва... Что же это такое – случайность?.. или закономерность?..

Это была главная, неотступная мысль, которая Саню не отпускала с момента, когда произошло в его жизни то самое, страшное, сокрушительное, внезапно возникшее – и растянувшееся на долгие восемь лет. Те восемь лет прошли, закончились, всё честно, от звонка до звонка. А мысль осталась. И продолжала тянуться уже здесь, дома, на воле, и ночью, и днём – постоянно. Это была уже не просто отдельная мысль, а целый конгломерат идей, образов, представлений. Многоликая и аморфная, вездесущая галлюцинация. Так что же такое подстава?.. Расплата за неосторожность? Или кара за недопустимость? Нелепая глупость слепых обстоятельств? Или логичное следствие сознательного преступления?.. Одному из них не повезло. Или – не повезло обоим. Кому-то больше, кому-то меньше. Кто проиграл? Кто выиграл? Тот, который в тот раз не успел? Или тот, который оказался на миг расторопней, и нажал – нажал! нажал! нажал! – на спусковой крючок?.. А могло ли вообще этого не случиться? Могли ли они не оказаться в той трагической точке, где абсолютно случайно пересеклись чужие друг другу люди, и всё вдруг пошло неуклюже, нелепо, непоправимо?..

Вопросы, вопросы – и никаких ясных ответов...

И пока не найдётся ответ, эта мучительная неотвязчивость будет длиться. Саня точно знал, что она продлится и далее, если она не отступила за все восемь лет, и вот уже тянется в новой, теперь уже вольной жизни. Сколько он уже дома? Два дня? Три дня? Неделю? Невозможно понять. Время остановилось, исчезло. Там, в колонии, он знал дням точный счёт, драгоценный, внимательный счёт. А здесь время утратило смысл. Он просто живёт, просто дышит. Есть не хочется – наелся от пуза, спать не хочется – выспался. Он просто лежит на кровати, в своей комнате, в своей детской комнате, всегда детской комнате, – а где-то рядом, вокруг, тихо передвигается мама, всегда заботливая и одинокая, всегда старая мама. Он всегда для неё ребёнок, милый мальчик, и ни к чему ей догадываться, что её милый мальчик, лёжа на кровати и глядя в потолок, палит, безостановочно палит во что-то упругое, тёмное, жуткое, и в этой дёргающейся, медленно оседающей жути, одна за другой вскрываются маленькие, хаотичные, неаккуратные, словно кляксы, вишнёвые дырочки.

– Может, сегодня уже встанешь? – сердобольно интересуется мама, в очередной раз вплывая в детскую комнату.

Саня отвлекается от вишнёвых дырочек, поворачивает к маме глаза и с удивлением, будто впервые, замечает, какое у неё дряблое, морщинистое лицо, уже отразившее неизбежную смерть.

– Думаешь, пора?

– Пора, мальчик, пора, – вздыхает мама доброжелательно. – Надо бы тебе найти для себя дело. Работу надо искать. А то ведь, так и с ума недолго сойти.

Мама права, думает Саня, отводя от неё взгляд и снова упираясь в досадную необходимость жать на спусковой крючок. Мама всегда права.

 

 

*   *   *

 

Он честно купил газету. Терпеть не мог газет, никогда не читал их, но эту – купил. Потрескивающий, шелестящий ворох страниц, заполненных столбцами мельчайшего шрифта. Развернул, начал читать, скрупулёзно щупая критическим взглядом мельтешащую, компактную типографскую рябь. Саня искренне желал обнаружить в этих обезличенных предложениях что-нибудь отвлечённое, не задевающее его прошлое, и, в то же время, что-то своё, личное, только его дожидавшееся. Но всё было – не то, не то... Наконец, кажется, нашёл. Позвонил. Оказалось – он им не подходит... Досадно... Нашёл другое, и опять позвонил, начал выяснять, вникать, остужаться – теперь уже не подходили они для него... Саня вновь по страницам рыскал и вновь что-то находил, всё более нервно набирал телефонный номер, и говорил всё более раздражённо, – а там, на другом конце, ему отвечал неизменно вежливый голос, разного пола, акцента и тембра, но одинаково въедливый в подробностях анкетирования и абсолютно равнодушный к наивной чьей-то надежде...

В одном месте он нашёл предложение, как будто вполне достойное, не требующее квалификации, со свободным графиком и перспективой растущего заработка. Единственная загвоздка была в том, что характер работы представлялось возможным выяснить только по прибытии на личное собеседование. Его это немного смутило, но не испугало – он давно ничего не боялся. Однако, прибыв по адресу, отстояв в очереди замкнутых, настороженных претендентов, войдя, наконец, в кабинет с улыбчивым человеком за казённым столом, Саня узнал, что ему предлагалось взять на реализацию какую-то дрянь и продавать её где и как на душу бог положит...

– А нельзя ли было то же самое сказать мне по телефону? – с натянутой сдержанностью полюбопытствовал Саня.

– Никак нельзя, – последовал улыбающийся ответ. – Такова технология маркетинга.

Сане подумалось, что он легко мог бы перевернуть этот стол, придавить, придушить, размозжить и размазать этого улыбчивого мозгляка... Но нельзя, нельзя, он совсем недавно освободился, совсем не пожил ещё, нельзя вот так сразу всё перечёркивать.

Потом он наведывался в ещё несколько мест, и повсюду его встречала одна и та же тоскливая безнадёга. Всюду требовался либо исполнительный раб за копеечную подачку, либо прыткий волчок за свои кровные страх и риск. Ни то ни другое Сане не подходило. В сущности, достойных предложений попросту не имелось в этих длинных колонках газетного завлекалова. Только самая захудалая, скупая и унизительная работёнка. Расчет на лохóв. Откровенное западлó.

Никто тебя здесь не ждёт, думал Саня, никто, никто! Совсем другое время пришло – время технологий, маркетинга. Но нельзя принять безнадёгу, нельзя, нельзя! Надо как-то пытаться зацепиться за эту новую, чуждую жизнь. А не то – придётся снова вернуться к тому, с чего начинал. Придётся вернуться к Артуру. К Артуру, который теперь респектабельный бизнесмен, на козе не подъедешь. К тому самому Артуру, который в своё время собственноручно давал объявление вот в эту самую рекламную газетёнку. Это было очень давно, когда ещё только всё начиналось – и бизнес, и всё остальное. Начинали все вместе. И Артур, и Саня, и другие ребята, хорошие такие ребята, молодые, неглупые, образованные, предприимчивые, с чёткими мыслями, с крепкими нервами. Будущее сложилось по-разному, а начинали – все вместе. С рекламки в газете. С простенького такого объявленьица, почти неприметного, почти безобидного, почти законного, всего в одну строчку: «Возвращаем долги. 10%».

 

 

*   *   *

 

И всё-таки, он ещё раз ей позвонил. Внутри клокотало, горло сковало дёгтем, трубка выскальзывала, – но он снова набрал этот номер. Зачем? Разве они не закончили разговор? – ещё тогда, на вокзале, когда он только вернулся, полон неясных страхов и смутных надежд... Нет. Не закончили. Слишком уж всё неопределённо. Так это не кончается.

– Привет… Это опять я…– сказал Саня как можно спокойнее.

Она помолчала. Не так долго, как в первый раз, но всё-таки обозначила свою для него неприступность. Наконец, снизошла:

– Зачем ты звонишь? Мы же договорились.

– Не знаю... – замялся Саня. – Просто, хотелось услышать твой голос.

– Ну что ж, вот и услышал. Это всё?

– Нет, не всё.

– Что ещё?

– Как бы тебе сказать... – Он не знал, сомневался, изводился от противоречивой и томительной неопределённости их нынешних отношений. – Голос, это, конечно же, здорово, но... я хочу тебя видеть, мне необходимо увидеть тебя, давай встретимся, когда хочешь, где хочешь, давай!

– Нет.

– Почему?!

На том конце провода послышался тяжкий вздох. Она собиралась с мыслями, с духом. Вот, кажется, собралась:

– Послушай... Послушай и постарайся понять. Нам не нужно встречаться. Не нужно этого делать. Я другая, ты другой, всё, всё теперь по-другому. Понимаешь? Неужели так трудно понять?

Саня понимал, понимал... Столько лет, столько всего изменилось. Но и она тоже должна кое-что понимать – что для него это не забава, не блажь, а может быть, то, единственно настоящее, на что он надеялся, о чём все эти долгие годы...

– Никогда больше сюда не звони, – приказала она. – Слышишь? Забудь этот номер!

И снова эти гудки. Прерывистая черта. Короткие гудки оборванного разговора. Жёсткие. Хлёсткие. Сокрушительные. Как отказ в апелляции.

 

 

*   *   *

 

Первая твоя реакция – дать по газам, уйти в отрыв, оторваться, удалиться насколько возможно, выровнять руль, выровнять траекторию, – и ты жмёшь, жмёшь на педаль, но тут же бросаешь, катишься по инерции, теряешь скорость... и осторожно оглядываешься в зеркало заднего вида... И видишь то, чего не хотел, но что неизбежно должно было появиться как объяснение вдруг тебя содрогнувшего щелчка позади – замызганный грязью «Мерс» откровенно висит у тебя на хвосте, почти у багажника, у правого заднего, тебе невидимого твоего угла, висит неотвязчиво, требовательно, моргая лупоглазыми фарами, одна из которых, самая крайняя, левая, уродливо на тебя щерится чёрным провалом разбитой и смятой, ослеплённой глазницы...

Ты мгновенно всё понимаешь, с тошнотной ясностью сознаёшь – ты попал! – но что-то сопротивляется в тебе, борется, истерично и яростно бьётся, – и ты вдруг лупишь опять по газам, вжимаешь педаль в самый пол, и резко швыряешь машину в подвернувшийся поворот... Догоняешь тихоню с мигающим поворотником – и пролетаешь между ним и оградой... Ты уже на Садовом Кольце, здесь уже широко, уже пораздольней, есть, есть куда разогнаться, куда направить манёвр, куда устремить бурлящую агонию бегства...

Но и «Мерс» тут как тут, молниеносно и хищно, со всей своей прытью, всем лютым бешенством к твоей непокорности... Ты влево – он за тобой, ты вправо – он как прилип, некуда деться, машин много, они повсюду, куда ты ни сунься, то чья-то корма, то чьи-то борта, куда ни нырни – всюду тупик, ты отчаянно рулишь, ревёшь мотором, хрустишь коробкой, выписываешь слалом, и каждый вираж в любой момент может оказаться последним, а ты всё ещё на что-то надеешься, слепо надеешься, отупело надеешься, но движение слишком вязкое, слишком беспросветно всё, безнадёжно. Ребята в «Мерсе» – парни не промах. Ты видишь их озлобленные лица. Они всё ближе. Они кричат тебе, опустив чёрные стёкла. Они догоняют тебя, слева обходят, подрезают, теснят, выжимают к неизбежному правому краю проезжей части...

А рядом, на пассажирском сидении, тихо светится дисплей телефона. Дисплей с ещё не погасшими цифрами так внезапно прерванного разговора...

 

 

*   *   *

 

Со звонками надо завязывать, подумал Саня, возвращая трубку на рычаг аппарата. Что-то не везёт с телефоном. Только живой контакт может что-то решить. Только личная встреча...

Он сидел на кровати в своей комнате, в той самой комнате, где, будучи ребёнком, так любил подползти к самому изголовью, взобраться на подушку, лечь локтями на подоконник и смотреть, бесконечно смотреть на мир за окном. И мечтать о чём-то таком, хорошем и светлом, непременно его ожидающем в хрустальной перспективе воображаемых лет. И верить, что оно так и будет, стоит лишь повзрослеть. Теперь Саня и был взрослым – непоправимо, окончательно – и, сидя на той самой кровати, он смотрел в пол.

Неожиданно ожил другой телефон – тот, о котором Саня почти забыл, но который молча присутствовал в его новой, неопределённой и оттого нервной, жизни. Саня вздрогнул, поднялся, медленно вышел в прихожую и, нахмурившись, вытащил из куртки проснувшийся тот мобильник. Хрипло ответив, с минуту он только лишь слушал, прижав к уху ладошку с угнездившимся под ней изящным прибором, плавал рассеянным взором, покашливал, пошмыгивал носом, и вдруг резко сказал:

– Нет. Нет, не надумал. Извини, но я тебе уже говорил, с такими делами я завязал!

 

 

*   *   *

 

Для начала Саня решил встретиться со своим старым другом. Они росли в одном дворе, учились в одной школе, шастали по району в одной и той же стае подростковой шпаны. Потом они виделись всё реже, Саня учился в одном институте, друг – в другом, но всякий раз, случайно встречаясь, бывали рады друг другу непреходящей радостью навсегда общего, невинного прошлого.

Саня давно позабыл номер квартиры, но визуально помнил подъезд, этаж и расположение двери. Он нажал на звонок, дверь открыла пожилая, усталая женщина, мгновенно его узнавшая и расцветшая улыбкой внезапного омоложения. Она принялась радостно увлекать его в гости, но Саня смущённо отказывался, отделывался общими фразами, пока, наконец, не дождался, когда из приветливой глубины проявился сначала призрачный, а затем всё более реальный друг нереально далёкого детства.

Теперь они снова, как и годы назад, стояли на площадке промеж этажами, курили, как и тогда, стряхивая пепел в притороченную к перилам консервную банку. Всё так же чернели «жучки» прижаренных к потоку спичек, всё так же выл ветерок в непременной пробоине лучами треснутого стекла. Всё здесь было тем же, что и тогда, разве что стены обрели новый оттенок всё той же, что и тогда, дешёвенькой краски... А вот друг – изменился. Почти неузнаваемым стал, чужим. Повзрослел, конечно, возмужал и чуть разрыхлился. Но дело даже не в том. Глаза стали другими – без колкости, без огня, без лукавого блеска игры в жизнь. Теперь он не играл, а просто жил, выживал, доживал, тускло и подавленно влачил приземлённые свои будни. О собственных вольных годах друг рассказывал с той же сумрачной неохотой, с какой Саня отзывался о тюремном своём сроке, и, в общем-то, получалось, что ничего примечательного или сильно счастливого не прожил друг за эти долгие, бессмысленно промелькнувшие восемь лет. Женился, развёлся, нажил язву двенадцатиперстной кишки, а в остальном – медленное угасание амбиций, желаний, надежд...

– Где работаю? – отвечал друг на заинтересованный Санин вопрос. – В Южном Порту, запчастями торгую... Как так получилось? Очень просто. После института попал на АЗЛК, несколько лет отпахал, потом завод постепенно закрылся. А мне деньги нужны были позарез, у меня вроде как семья появилась, и вопрос с квартирой остро стоял... Один малый предложил войти в долю, держать точку на рынке, говорил, перспективное дело. Все мы верили в рыночную перспективу... Потом начали законами зажимать, давить налогами, ну, в общем, душить... Сперва уплыла квартира… потом – и жена... Остались одни железяки, да соседи по торговому ряду. Выручка – так, копейки, концы с концами только свести...

Саня слушал, кивал, сплёвывал горечь и недоумевал, как могло получиться, что инженер, человек с высшим образованием угодил в такую обидную, жалкую западню?

– Так ведь ты, кажется, тоже несладко пристроился, после своего института? – заметил друг, отведя прищуренные глаза.

Его правда резанула Саню едкой и злой иронией. Только Санино-то дело – совсем другое, тёмное, криминальное.

– Просто, ты ушёл чуть подальше и искал чуть поглубже, – констатировал друг в философской раздумчивости. – Каждый зарабатывал в те годы как мог. Ты рискнул больше, я – меньше. В конце концов, каждый получил, так или иначе, своё... Ну а в общем... – подвёл друг итог, затянувшись последней затяжкой и шумно выдохнув последний протяжный дым, – таких как мы – миллионы. В своё время родное правительство всех нас, тёплых-доверчивых, жестоко подставило.