Желтый мир, Красный мир

 

 

 

Вот оно, солнце! Сияет! Я иду из больницы домой. В плеере играет веселый ирландский THE POGUES. Мне кажется, подобная музыка должна была звучать на гулянках у хоббитов. Лужи от многодневных дождей исчезли без следа. Грязь превратилась в пыль, которая при малейшей возможности поднимается вверх и оседает на придорожной траве. Я иду осторожно – почки еще побаливают. Прохожу по тропинке среди аккуратных кедров и смотрю – нет ли там грибов. Грибов нет. Ну что ж, ладно… Я иду, и кедры, все одинаковые, гладкоствольные, ровные, кажутся колоннами древнего храма. Белка перебегает дорожку и прячется за ствол. Лет десять назад белки гораздо меньше боялись людей… Я решаю свернуть с тропинки и вхожу в торжественный тихий зал. Нет ни травы, ни кустов, только засыпанная хвоей ровная земля и покрытые гладкой корой стволы. Я достаю сигарету и сажусь на корточки. Мне нравится это место, для меня оно – мой зачарованный сад, где я люблю посидеть и подумать о жизни. В детстве у меня был другой зачарованный сад. Неподалеку от города, где я тогда жил, в степи, с неясной целью кем-то был выкопан обширный котлован, на дне которого росли невысокие тополя и карагач. Туда я приходил помечтать или почитать какую-нибудь книгу вроде “Трех мушкетеров”. Мне было тогда лет двенадцать, и сейчас я воспринимаю это время как переломное. Именно тогда я стал самим собой, то есть тем, чем являюсь сейчас, со всеми плюсами и минусами, а может быть – наоборот, перестал собой быть. Я понял, что я “плохой”, но, в тоже время, обрел какую-то своеобразную легкость жизни. Мое существование стало для меня хоть как-то понятным. А произошло это так.

Однажды утром я проснулся с ощущением, что жить мне незачем. Я смотрел в окно на железнодорожную линию и серую ограду находящегося за ней завода и не понимал – как и зачем мне жить дальше? И всем остальным людям – зачем? Тогда я еще посещал художественную школу и спортивную секцию… И вот я понял, что не могу больше этого делать. Конец детства наступил внезапно, как инсульт. С тех пор каждый день я слонялся по улицам, родители же были уверены, что я на занятиях. Они продолжали оплачивать мое обучение, я рассказывал им о своих вымышленных достижениях и неудачах. Ситуация была безнадежной, и я видел для себя лишь два выхода – покончить с собой или уйти из этого дома. И то, и другое пугало своей необратимостью, хотя сейчас я понимаю разницу этих двух путей… Несколько раз я пытался повеситься, но в последний момент инстинкт самосохранения пересиливал, и я обрезал и выкидывал петлю. Огромное удивление у меня вызывал тот факт, что остальные люди, похоже, жили себе спокойно, даже и не подозревая о том, что жизнь их пуста и бессмысленна. Так я стал обладателем тайны…

Мысли о самоубийстве исчезли также внезапно, как и появились. Я думаю, причина здесь в том, что прежний Я действительно умер в тот год. Два ритуальных действия символизировали эту смерть. Во-первых, я уничтожил все глиняные фигурки, которые до этого с таким старанием вылепливал, обжигал и раскрашивал и которыми у меня был заставлен весь стол. Поводом послужило недовольство матери раскиданной по всей моей комнате глиной. Тогда я разбил все фигурки молотком (осколков набралось полное ведро) и пообещал никогда больше не прикасаться к глине. Честно говоря, этим творческим самоубийством я надеялся привлечь внимание родителей к своей личности. Не могу сказать, что это мне удалось. Поэтому я был разочарован результатом. Увидев чисто прибранную комнату и ведро разноцветных осколков, мать лишь пожала плечами:

– Делать тебе нечего, да, впрочем, дело твое. Без глины хоть в комнате чище будет.

Я понял, что мир без моих скульптур не осиротел…

Тогда я начал потихоньку собирать рюкзак с провизией для побега. “Если хоть раз меня оскорбят – уйду навсегда” – решил я. На карманные деньги я покупал сухие супы и консервы, складывал их в потайное место и ждал подходящего момента. Не помню причины ссоры, но однажды мать погрозила мне, что сдаст меня в психиатрическую лечебницу. И на следующее утро я ушел, оставив записку с китайскими стихами (уйти я собирался в Китай):

Снег ложится на китайскую землю, морозом остужен Китай…

А ведь дороги Китая так извилисты и труднодоступны…

Рюкзак был страшно тяжелым. Стоял промозглый сентябрь, и под не прекращавшимся дождем я еле добрел до станции. По пути мне встретился бетонный забор, где на прицепленной к какому-то крюку проволочной петле висел маленький щенок. Брюхо его было надрезано, глаза – выткнуты. Я замер перед этим забором, не в силах оторвать глаз от вывалившихся из надреза внутренностей. Кто и зачем мог совершить это жестокое и бессмысленное убийство? Это путешествие так и осталось в моей памяти связанным с тем несчастным существом, одиноко висящим в своей петле неподалеку от станции… Да, people are strange…Я сел в пригородный, доехал до конечной, там пересел в другой поезд, который довез меня до ближайшего казахского города. Там я, благодаря какой-то придуманной мной небылице, поужинал и переночевал в квартире незнакомой казахской семьи, утром убежал от них и пошел вверх по реке, в направлении китайской границы. Прошел я совсем немного, и, быстро загрустив, поехал и сдался привокзальной милиции. Меня отвезли домой.

Потом я начал курить и пить, не под влиянием компании (которой у меня не было), а сам, согласно принятому решению. Я курил также высушенные листья конопли, изобильно произраставшей в окрестностях нашего городка. Впрочем, она на меня тогда так и не подействовала… До четырнадцати я попробовал все доступные мне воздействующие на сознание вещества. Начал слушать рок-музыку и саморазрушаться.

***

Я затушил вторую сигарету и прогнал от себя воспоминания. Удивительно, как под такую веселую музыку мне в голову проникли такие невеселые мысли. В конце концов, сейчас у меня был вполне конкретный жизненный план – защитить диссертацию, заработать имя в науке. Тогда все и наладится.

Я пришел домой, и жена обрадовалась:

– Тебя уже выпустили? Здорово! А говорили, что еще неделю надо лежать!

– Врач говорит, что все уже зажило. Да и я просил пораньше выписать – не могу я в больнице. Там место не для выздоровления, а для заболевания.

Я бросил сумку в прихожей и прошел на кухню. Мы курили и пили крепкий черный кофе и разговаривали.

– Все-таки ты уже точно решил туда ехать? – спросила жена.

– Я думаю надо.

– Я могу поехать с тобой…

– Сначала надо мне поехать, посмотреть, что там и как. Может там и жить-то невозможно. Да и если честно, не собираюсь я там год торчать. За два-три месяца соберу материал для диссертации и вернусь. Кстати, раз у нас сейчас деньги есть, почему бы тебе не поехать к родственникам в Америку? Они же звали тебя, и обратный проезд оплатят.

На ветку напротив окна села ворона. Каркнула и взлетела тяжело, и скрылась из виду. Ветка мелко задрожала и замерла.

– А я все-таки ее прочитала, хоть мне и говорили, что она мрачная. – Жена провела пальцем по обложке лежавшей на столе книги.

– Ну и что там?

– Да вообще… Ну, если в двух словах – живет один священник. У него все как-то не ладится – и прихожане его не любят, и ребенок ненормальный рождается. И все это описано так тягостно, тоскливо, вся эта жизнь в каком-то поселке. Потом еще и дом у него сгорает, и один из детей, который нормальный, умирает. И вот он вдруг понимает – это все Бог ему посылает испытания, чтобы веру его укрепить. То есть Бог его избрал для какого-то великого дела – вот что он вдруг понимает…

Я вижу, что ворона вдруг возвращается, в клюве она что-то держит, но что именно, я разобрать не могу. Мне кажется, ворона смотрит на нас, кажется, что прилетела она именно за этим – понаблюдать немного за жизнью двух больших существ за прозрачной стенкой… “Каркнул ворон NEVERMORE” – вспомнилась почему-то строчка.

– И вот он начинает к этой своей великой миссии внутренне готовится. И везде в окружающем мире он высматривает какие-нибудь знаки, которые укажут – вот оно, начинается! И его вера с каждым днем крепнет, жизнь наполняется вдруг смыслом и весь он живет этим ожиданием. А потом одного мальчика завалило песком на берегу реки, и он задохнулся. И тут он понимает, что вот оно – свершилось. Он вдруг чувствует в себе возможность совершить чудо. Он велит мальчика принести в церковь. Люди видят его странное возбуждение и недоумевают. А он подходит к гробу и говорит – встань и иди. И так три раза говорит, а мальчик не встает – от него уже запах пошел, дело летом было. Все в ужасе – что происходит?! Ну, в общем все плохо кончается. То есть или Бог обнадежил и обманул, или просто испытания посылались вовсе не как подготовка к чуду, или вообще Бога нет. Священник с ума сошел и Бога возненавидел, в общем…

– Да, грустная история…

– Да у него все такие.

Мы помолчали и в тишине отчетливо прозвучал шум крыльев снова решившей покинуть ветку вороны.

– Я знаешь, к чему вспомнила все это… – начала было жена, но ее прервал раздавшийся вдруг звонок в дверь. Позвонили уверенно и требовательно.

Я открыл. На пороге стоял высокий мужчина азиатской наружности – черные джинсы, кожаная жилетка, возраст – лет сорок. Уточнив, здесь ли проживает такой-то (т.е. я), незнакомец назвался Кимом и попросил разрешения войти.

– У меня к вам разговор наполовину научного, наполовину делового характера, – пояснил он в ответ на мое недоумение.

Я пригласил его в комнату и он продолжил:

– Как я случайно узнал, к вам попала очень ценная рукопись.

Я удивленно приподнял брови.

– В 50-е годы она находилась у одного человека. Потом ее конфисковали, но в архив она не попала. Выяснилось, что она осталась у вашего деда, все эти годы лежала у него, и совсем недавно попала к вам. Вы прочитали ее?

– Нет, я не знаю языков, на которых это написано, – ответил я. Происходящее казалось мне неправдоподобным и не совсем приятным, не знаю даже почему.

– Это ценный исторический документ, написан он на старомонгольском. Сам я всегда увлекался историей, но у меня здесь есть и личный интерес. Этот документ написан моим далеким предком и раньше принадлежал нашей семье. Для вас, как я понимаю, он бесполезен и большого интереса не представляет. Я мог бы купить его у вас за разумную цену.

Я задумался. С одной стороны, я во всем этом действительно не специалист, и у меня рукопись может, также бесполезно как и у деда, пролежать многие годы. С другой стороны, это, в некотором смысле – часть дедовской жизни, память о нем…

– Сколько вы можете заплатить?

Он назвал сумму, которой я не ожидал – на мой взгляд, более, чем достаточную.

– Ну, в принципе, предложение интересное…

– Можно взглянуть на рукопись?

– Дело в том, что я отдал ее для перевода… одному знакомому. Давайте встретимся завтра, я принесу рукопись.

Мне показалось, гость немного встревожился. Впрочем, он согласился подождать до завтра, оставил телефон гостиницы, где он остановился и ушел. Я подошел к окну, посмотрел, как Ким садится в большой черный джип, захлопывает дверцу и уезжает, а потом я вернулся на свой стул. Тут с запозданием возникли вопросы – как он узнал про эту рукопись, то есть о том, что она оказалась у меня? Я начинал ощущать себя героем детектива.

– Интересно, как это все интересуются тем, что тебе дедушка прислал… – сказала жена. – Так вот, я подумала… это я опять про книгу… Главная проблема – понять все свои знаковые события правильно. Понять, что именно тебе хочет сказать Бог, посылая эти события. Неправильно расшифруешь – и может произойти что-то страшное. А некоторые события и вовсе не надо пытаться понять, не надо расшифровывать, надо принять их и забыть, ведь они, возможно, предназначены не тебе, а кому-то рядом с тобой… А тебе вовсе и не надо продолжать в них участвовать.

– Да, но как ты это определишь? Вот я, например, чувствую, что последнее время происходит что-то важное, какие-то совпадения, которые ведут меня в каком-то новом направлении. Как это понимать? Мне надо упереться и двигать куда я хотел когда-то раньше, или пойти туда, куда события тянут?

– Решать все равно тебе, – серьезно ответила жена.