Посиди и подумай

 

 

 

Выздоравливал я медленно. Неизвестно, от чего пришлось отходить дольше – от физических последствий «крещения» или от затопившего душу темного ужаса. Как известно, каждый бессмертен, пока в это верит. Каждый считает себя человеком, пока ему не доказали обратного.

Деметриос удивил меня несказанно. Этот плечистый малый с дубленой шкурой, потомок крестьян и рыбаков, оказался терпеливой, чуткой сиделкой с нежными руками. Он определял, что у меня жар, без прикосновения, одним взглядом. Когда он менял повязки на моей многострадальной спине, я не чувствовал ничего, убаюканный мягкими звуками его голоса. Не исключаю, что он продал душу дьяволу, потому что естественным путем такому научиться не дано.

На третий день я очухался настолько, что сумел спросить, откуда он родом.

– А тебе на что, кейрос?кейрос – парень (гр.) – буркнул он под нос. Вообще по мере моего выздоровления он все снижал и снижал градус приветливости, очевидно полагая, что здоровому узнику это ни к чему.

– Хочу поблагодарить тебя, – порывшись в памяти, ответил я на новогреческом. Он слегка удивился.

– Откуда знаешь?

– Учился. Так откуда ты?

– С Понта.

Мне удалось разговорить его. У каждого человека есть слабое место. У него, вынужденного общаться в основном с турками, таким местом оказался родной язык. На нем он мог говорить только с семьей, обитавшей тут же, при казарме. В общем, он немногим отличался от заключенного, с той только разницей, что стоял не на нижней, а на предпоследней ступеньке лестницы. Собственно, что его, что меня можно было даже убить, не нарушая никаких писаных и неписаных законов. В империи, как известно, все рабы, а единственный свободный, он же высший – тот, кто венчает пирамиду. Все это он мне неторопливо втолковывал, а я впервые в жизни слушал, не перебивая.

– Держись меня, парень, – завершил он краткую речь, посвященную вопросам выживания в мире вообще и в тюрьме в частности, – и тебя не тронут.

Черное отчаяние в душе сменилось какой-то лихой отвагой. Я вообще человек крайностей и легко впадаю в эйфорию. Но судьба, как известно, такого не любит.

Через неделю, когда я уже начал вставать, Деметриос взял меня с собой на кухню, помочь с уборкой. С трудом переставляя ноги, я плелся вслед за ним по внутреннему дворику, щурясь от полуденного солнца. Меня еще шатало, и пришлось схватиться за стену.

– Эй, здорово, гяургяур – неверный (тур.)! – грянул над ухом жизнерадостный голос. – Живой все-таки? Оклемался?

Я врос в землю. Приветливо улыбаясь, ко мне направлялся низенький носатый толстячок самого добродушного вида. Такими в своих комедиях выводит турок Мольер, сроду их не видавший. Чего не знаешь, то не пугает.

Это был не кто иной, как Юсуф, весело болтавший с моим провожатым.

– Ну, чего молчишь, чефыдчефыд – еврей (тур.)? В прошлый-то раз ты был поразговорчивей! – Он ткнул меня пальцем в грудь и захохотал, очень довольный собственным остроумием.

Я стиснул зубы. Вот теперь стало нестерпимо стыдно. Я молча стоял и глядел в землю, хотя умом и понимал, что рискую, раздражая его, что должен подыграть. Он ждал, чтобы я вместе с ним посмеялся над забавной историей, в которой мы оба принимали участие неделю назад. А то, чего доброго, он мог подумать, что я не разделяю его восторгов. Так и до угрызений совести скатиться можно, а зачем они ему, на такой тяжелой работе?

Все это промелькнуло в мозгу в доли секунды, и я понял, что пропал. Я не мог заставить себя улыбнуться. Хотел, но не мог.

Выручил меня Деметриос.

– Ладно, оставь его, приятель, не видишь, он малохольный.

– Тебе-то что до него? – удивился Юсуф. Потом наступила странная пауза. Подняв все-таки голову, я увидел на лице экзекутора напряженную работу мысли. Потом, что-то поняв, он просиял:

– Ай, греческая твоя шкура! Так ты его для себя приглядел? Молодец, даром времени не теряешь. Ладно, не нужен он мне, успокойся. Больно уж тощий… – и он снова захихикал. Все так же беззлобно.

 

 

*   *   *

 

– Ну что, – в упор спросил меня Деметриос, когда Юсуф удалился,– так и будешь стоять? Работа не ждет.

То, что от меня осталось, ответило ему тупым, бездумным взглядом. Я даже смерти себе не желал, – человеческие чувства имеют предел, а там будь что будет.

– Не трону я тебя, кейрос, – угрюмо ответил он на незаданный вопрос, – и не собирался.

– Так ты ?.. – прошептал я чуть слышно, заранее ужасаясь ответу.

– Да. И он тоже. С той разницей, что мне никого принуждать не приходится – ни женщин, ни мужчин. Успокойся. Все, пошли на кухню, работы много.

И тут пришла его очередь удивляться. Он, наверное, решил, что я спятил от пережитого потрясения. Потому что я вдруг схватился за голову, согнулся пополам и захохотал, да так, что Юсуф, будь он еще здесь, наверняка остался бы мной доволен.

Почему я смеялся? Могу сказать.

Я отчетливо вспомнил собственные слова, сказанные во время первой брачной ночи.