HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Олеся Брютова

Дорога в Сумерках

Обсудить

Роман

Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 14.04.2012
Оглавление

15. Часть 4. Под откос! Идущий: «Путь воина Тьмы»
16. Часть 4. Под откос! Идущая: «Нервные и психические болезни»
17. Часть 4. Под откос! Идущий: «Сомнения»

Часть 4. Под откос! Идущая: «Нервные и психические болезни»


 

 

 

День выдался хлопотный, полный какой-то ненужной суеты. Некогда было остановиться, подумать о прошедшей ночи, о тоскливой безысходности и черных горящих глазах.

Да, именно так всегда происходит в жизни: суета приходит, кружит в водовороте пустых событий, и побеждает, в конце концов побеждает тебя… Тебе становится некогда подумать о смерти, подумать о смысле. Думаешь только о какой-то никому не нужной контрольной, Татьяне Юлиановне, одноклассниках, которые опять весело издевались над твоими странностями.

Да, так и начинает казаться, что все нормально; что жизнь совершенно обычна и смерти в ней нет, а суета повседневности – единственная значимая вещь.

На перемене подошла Лена.

– Приветик! Ну, как дела?

А как дела? «Паршивы мои дела. Я не спала сегодня полночи, потому что демон смерти приревновал меня к твоему старому другу» – ?!

– Нормально. У тебя как?

– Все классно. Завтра затащу Пашку на концерт. Там и Олег, наверное, будет… – при этих словах Лена лукаво на меня покосилась. – Как он тебе, кстати?

– Олег-то? Он очень странный.

– Ну, это мы и без вас знали. Я не про то. Мне кажется, вы здорово друг другу подходите. Оба такие… ну, нездешние, что ли. Смотри, мальчик-то хороший. А то уведет какая-нибудь стервь-развратница, вроде меня.

Я опустила глаза, потому что в них много возникло такого, что Ленке лучше не видеть.

– Да ладно. Шучу. У нас с ним ничего нет. Так, целовались один раз. Зато, представляю, что воображают соседи! Я у него иногда торчу полдня, а выхожу вся в шерсти от его свитера. Кстати: давай сегодня после школы зайдем к нему? Я вчера свою розу забыла.

Так. Спокойно выдохнуть и поднять глаза.

– Хорошо, давай зайдем.

И прозвенел звонок.

 

И прозвенело потом еще несколько звонков. И когда они все отзвенели, и произошли еще какие-то незначительные события, вечерняя улица загомонила совершенно по-весеннему.

Ленка, по своему обыкновению, ловила взгляды прохожих; видела в них отражение своего нового модного прикида, и была очень довольна им. Я несла какой-то вздор, потому что надо было что-то говорить. И надо было что-то думать, чтоб не думать о предстоящей встрече.

Морок полночи рассеялся. В ясном свете сегодняшнего дня я поняла, что ничего не знаю о человеке, к которому мы идем сейчас. Я видела его всего лишь один вечер, и сказано между нами несколько фраз.

Так откуда такие далеко идущие выводы? Медленный танец? Первый человек, подошедший к тебе ближе, чем на полметра?

Скептик во мне поднял голову и ехидно хихикнул:

«Твои прошлые восторженные фантазии вынесли на Азраила. А куда вынесут эти?»

Да. Пора смотреть на жизнь более рационально. Иначе, не ровен час, так запутаешься в этой галиматье, что вообще ни в чем не будешь уверена.

Итак, первейшая моя задача – посмотреть на Олега ясными и разумными глазами.

Хорошо хоть, никто не разделяет твой бред, чтоб запутать еще больше.

Тут я услышала вопрос:

– А… этот демон… какой у него голос?

– Голос? О, голос не спутаешь. Все внутри переворачивает.

– И мягкий, вкрадчивый такой.

– Да. А ты-то откуда знаешь?

– Да вот. Слышала. Сегодня утром сводней обозвал.

– Что-что?!

– Ничего. Сводня ты, говорит. Потом добавил – «еще получишь свое».

Я замерла и изумленно посмотрела на Лену.

– Ты… серьезно?

– Ну, я думала, показалось. Но ты говоришь, голос…

– Ничего я не говорю. Чушь это все. Бред.

– Н..ну, может быть. Но почему тогда…

– Ты очень впечатлительна. Я, конечно, не отрицаю всех этих потусторонних явлений, но все-таки склонна думать, что демон – плод моей больной фантазии. Поскольку у тебя фантазия здоровая, к тебе это никак не относится. Выкинь из головы.

– Ладно. Значит, ты думаешь, что показалось?

– Не думаю – знаю. Чем раньше обо всем забудешь, тем лучше. Хватит уже одной… чокнутой.

– Ладно.

И Лена послушно перевела тему на «Секвойю». Пока она пыталась изобразить мне рык солиста, я думала: «Конечно, это фигня. Хотела бы я, чтоб оно все оказалось лишь моей фантазией. Я б тогда, радостно приплясывая, отправилась в психушку. Но как, однако, крепко он в меня вцепился!»

Да… И какие-то нехорошие у него намеки.

Но, вообще, все это довольно странно. Если он – хозяин смерти, то – зачем? Зачем позволил выйти в мир, специально меня оставил, вывел из-под своей власти – а теперь злобствует, угрожает?.. Нет, воля ваша, господа, но что-то странное здесь кроется!

Крапленые, ох, крапленые карты у Азраила.

 

За этими всеми мыслями и разговорами мы оказались у знакомого подъезда.

 

Он открыл дверь, и я снова не увидела его в коридоре.

– Приветик! – воскликнула Лена радостно. И осеклась. – Что случилось?

Мы прошли в комнату. Молодой человек, опустив голову, скрестил ноги в глубоком кресле. И когда, на повторный Ленкин вопрос, он ее поднял…

В сердце кольнула тонкая ледяная иголка.

Боже, какое у него лицо!

Глаза... Эти глаза что-то пережили сегодня. Что-то страшное, жуткое.

Азраил. Он был у него. Вне всякого сомнения.

Я с трудом преодолела желание броситься вон от захлестнувшего чувства вины.

– Он унизил меня. До глубины души. А душа у меня глубокая, – сказал Олег. Он обращался ко мне.

– Что… Он что-то сказал?

– И сказал, и сделал. И заглянул в такие подвалы, куда еще не влезал никто.

Тут я заметила, что рука его ободрана, вся в засохшей крови. А грязные джинсы порваны на колене.

«Верь, что бессмертна, и бессмертны все, кто тебе дорог». Ах ты ж, мать его!

Я опустилась на диван. Безысходность сдавила горло, как никогда. Одно дело – отвечать за собственную жизнь, и совсем другое…

– Ой! Что с моей розой? – это Лена. Бросив взгляд в ее сторону, увидела почерневшие скрюченные лепестки.

– Сгорела. – Мрачно ответил Олег.

– Как?

– Не знаю. Сгорела, и все.

– Ты и после этого будешь утверждать, что фантазии? – спросила меня Ленка. – Ну-ка, колись, что за демон такой. Это уже совсем не смешно!

И я увидела, что губы ее дрожат.

Захотелось все рассказать. Искушающе захотелось. Чтоб быть не одной. Чтоб быть не одной сумасшедшей. Но имею ли я право? Замешала в историю, касающуюся только меня, а теперь хочу окунуть в такое дерьмо.

Да и поверят ли?

Снова посмотрела на Ленку. Для нее все это – любопытное приключение. Возможность прикоснуться к таинственному незнакомому миру.

Пусть таким оно и остается.

– Его зовут Даймон Семирожденный, он – проклятая душа. Говорит, что пришел из далекого прошлого, когда еще был человеком, и наши судьбы были связаны…

«Боже. Отменный бред!»

Олег как-то странно посмотрел на меня.

Но, похоже, Ленке этого объяснения было довольно. Глаза ее вновь заблестели.

– А я же говорила, – скосила она глаза многозначительно.

Воображение мое разыгралось. Добавляя все новые мистические подробности, я, кажется, сплела тогда целый рассказ. Они оба слушали меня – она, со взвинченными глазами, и он… со своими странными, подернутыми каким-то болезненным пеплом.

Обстановка понемногу разрядилась. Олег, кажется, понял, что все от первого до последнего слова чушь, но глядеть стал как-то живее.

И, все-таки, какие траурные глаза! Траурные – не то слово. В них – тьма, обрыв. А еще – сомнение… борение… с чем?

Что же он мог ему сказать такого?

Нет, здесь дело не в страхе смерти. Этот человек хоть завтра готов умереть.

Дух чем-то поманил его. Чем-то гадким, пакостным – но очень, очень заманчивым.

И вообще, в этом парне есть какой-то скрытый порок. Тайная темная страсть. Что-то нечестивое. Я понимаю, почему Ленке пришли на ум черные мессы.

Да. Нечестивые страсти. Это конек Азраила.

Мне вновь показалось, что какие-то иссушающие мысли жгут его изнутри.

Спасать, спасать надо этого человека! Он глубоко, по самую шею увяз в чем-то. Или скоро увязнет.

Тут я отвела взгляд от его лица и скользнула по комнате. Глаза остановились на узкой черной книжке, от которой дунуло ледяным страхом.

Я встала, подошла к столу, чтоб прочитать название.

«Нервные и психические болезни».

– Зачем это у тебя?

– Так. Интересно. Мой старший брат, Сашка, в психушке работал. Оттуда и принес.

В книге лежала закладка. Раскрыв на заложенной странице, я прочитала следующее:

«Сумеречное состояние. Клиника сумеречного состояния довольно разнообразна: оно развивается внезапно и также внезапно заканчивается. Иногда процесс ограничивается сужением сознания: больные бродят по улицам, отвечают на вопросы, автоматически выполняют несложную работу, не отдавая себе в этом отчета. В других случаях больные галлюцинируют. Тогда их поведение определяется содержанием галлюцинаторных переживаний. Сумеречное состояние может продолжаться от нескольких минут до нескольких дней и даже недель. По окончании его наблюдается амнезия: больной не может рассказать, что с ним было».

– Что это за место, отмечено тут?

– Сумерки, – он усмехнулся. – Сознание в сумерках. Ходишь, говоришь, делаешь… И не помнишь. Может, некоторым убийцам надо не в тюрьме, а в психушке сидеть?

– Может быть. Но есть же специальные тесты.

– Есть. Только сумасшествие – такая непростая вещь… Особенно, эти сумерки. Как ты, к примеру, определишь, в каком состоянии был убийца в момент преступления? Говорит, что у него аффект. Нервное потрясение. Ни черта не помнит. А состояние кончилось, и ничего не установить.

– Но, подожди: аффект – это одно. А болезнь – от нее же какие-то последствия остаются.

– Ага. Вон, Сашка рассказывал, как у них там диагнозы ставят. И «лечат» последствия.

Он помолчал, потом с какой-то сдержанной злостью продолжил:

– Ни черта они не знают. И объяснить не могут. Как объяснить, что щуплый больной раздвинул на окне железную решетку и прыгнул вниз? Третий этаж. И – ничего. Меня, говорит, собачка позвала. Так вот, тоже, позовет какая-нибудь… собачка.

Теперь был мой черед странно на него посмотреть. Но он глядел спокойно, и ничего я не прочитала в карих глазах.

– С точки зрения науки, шаманский транс – чистейшей воды сумасшествие. Нервный припадок. Сумерки. А ведь древние очень ценили шаманов. И верили в них. Но как можно верить, что кто-то исцеляет или убивает своим сумасшествием? Так кто же прав? Наука – или древние?

– Наверное, каждый прав по-своему. Кому что больше нравится. Самовнушение или одержимость… если последствия одинаковые, то какая разница, как называть?

– Верно.

Я продолжала рассматривать корешки книг. Среди разнообразной литературы по физике, математике и информатике вновь удивил заголовок – «Хиромантия».

– Увлекаешься? – спросила я, указав пальцем на замасленный том.

– Немного. Древние китайцы называли искусство чтения ладоней одним из главных для ученых и колдунов.

– А ты – кем считаешь себя? Ученым или колдуном?

– Всем понемногу. Дай свою ладонь!

– Которую? – подошла я к нему.

– Вначале покажи обе. Китайцы говорят, что на левой написана твоя судьба. А на правой – то, какой ты ее делаешь.

Я протянула руки к нему, и сердце замерло, когда он взял их в свои.

– Так. Линия жизни разорвана на левой руке. Тебе предначертана трагическая смерть в молодом возрасте.

– Ты не очень-то церемонишься.

– Я думал, тебе нужна правда, а не церемонии.

Я промолчала, но руку не отняла.

– Ну что… а на правой все как-то неопределенно. У тебя линии человека, которому на долю много выпало тяжелых испытаний. Много страданий, но впереди – еще большие.

– Утешительно. Но, стало быть, смерти на ней нет?

– Смерти – нет. Пока. Вот, смотри, – и он провел по ладони красивым актерским пальцем. – Вот линия жизни начинается. Вот идет дальше. А вот здесь – намечается разрыв. И небольшая вилочка.

– Что это значит?

– Это значит – твоя жизнь висит на волоске.

– Занятно.

– Кресты… кресты по всей ладони… прям как у меня. О. А вот это – кольцо Сатурна. Разорванное, правда. У меня тоже разорванное.

– И что это?

– Древние считали – знак дьявола, которым отмечены все колдуны.

– Любопытно. То есть, связь с потусторонним миром?

– Ну да. Только, видимо, односторонняя, – он криво улыбнулся.

– И ты замечаешь за собой какие-то сверхъестественные способности?

– Сверхъестественные – нет. Но иногда я… слышу. Слышу голоса. Слышу мысли людей.

– И мои мысли слышишь?

– Твои – не слышу. Ты первая, кто для меня закрыт. Наглухо.

– А, может, ты просто боишься услышать их?

– Может, и боюсь. А, может,… боюсь им верить.

Все это время Лена, скучая, думала о чем-то своем, не вмешиваясь в разговор.

Но скоро ей надоело, потому как она вынесла предложение:

– Пойдемте, что ли, чай попьем? – и, не дожидаясь ответа, отправилась на кухню ставить чайник.

Когда мы остались одни, какая-то неловкость повисла. Потом я поняла: это от того, что он все еще держит мою руку.

Я осторожно вынула ладонь. А потом, не выдержав, тихо сказала:

– Если хочешь, я уйду. Уйду, и никогда больше здесь не появлюсь.

– Нет. Я не хочу этого.

И вновь его глаза лизнули пламенем мою душу.

«Погублен?» – спросила я сама себя. «Да. Погублен. Нет сомнения».

 

Но я… что я собиралась делать?..

Спасать?

 

 

*   *   *

 

«За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!

За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»

Я читала и перечитывала эти слова – снова и снова… опять и опять.

Неужели их оставил для всех, желающих усомниться, тот самый больной, уставший, издерганный человек – трижды женатый, дважды бросавший. Дважды предавший?

Тот самый, который предупреждал свою первую жену: «Если встретишь меня на улице с дамой, я сделаю вид, что тебя не знаю».

Он сказал так женщине, которую обещал никогда не бросать. Разделившей с ним самые страшные дни его жизни – державшей ноги его пациентов во время ампутаций, спасшей от мучительного морфинизма. Приносившей таз с горячей водой, когда он работал над «Белой гвардий», чтоб согреть ему коченеющие руки.

А эту самую «Белую гвардию» он потом посвятил второй жене – лощеной светской даме с богатым прошлым – объяснив первой: «Она меня попросила. Я чужому человеку не могу отказать, а своему – могу».

Конечно, в жизни бывает еще и не так – но при чем же здесь верная и вечная любовь?

Черт побери. Я очень хочу тебе поверить, мастер. Но Азраил многому меня научил.

Он учил не верить никому на слово.

 

Хотя, если вдуматься – не в том-то ли как раз и заключается необъяснимая правдивость и притягательность этого страстного призыва? Не в том ли, что его написал не романтический влюбленный паренек, впервые выскочивший на порог жизни – а сходящий в могилу зрелый искушенный мужчина, видевший на своем веку не только женщин в одной коже, но даже – и с содранной начисто?

Люди, за спиной которых стоит Азраил, врать уже не склонны. Но, конечно, они могут заблуждаться.

Бог знает, мастер – померещилась ли тебе твоя Маргарита, – или же все-таки женщина, которая, как и ты, знала вкус предательства, которая бросила адъютанта ради генерала Генштаба – чтоб потом уйти от него в подвал к нищему, но гениальному писателю – действительно любила тебя.

Во всяком случае, ты искренне верил в это.

 

А во что же прикажешь верить мне?

 

Есть ли она на свете – эта самая верная, вечная любовь? Любовь, которая не кончается после недели бурного секса? Которая не перерастает в привычку? Которую не убивает первое столкновение характеров, унылые будни, финансовые затруднения, ежедневные испытания на прочность, мелкие дрязги, дырявый халат?

Ради которой не жалко обречь себя на ужасные муки. Ради которой не страшно бросить вызов Смерти.

Есть? Я не знаю.

Однако чувствую нутром – у Азраила что-то пошло наперекосяк.

 

Действительно, Азраил: мне давно бросилось в глаза одно обстоятельство – во всех своих историях ты побеждаешь. Я понимаю – ты хочешь произвести на меня приятное впечатление, но, неужели, оно и вправду так было всегда?!

Неужто не существует никакого пути, ведущего в обход твоей прихоти?

Не может такого быть. Ты столь ценишь остроумную шутку, что не пожалел бы ради нее и весь человеческий род. Точнее, всерьез его пожалев, как раз бы и уничтожил.

А, это значит, должен быть еще Кто-то. Кто-то, столь же могущественный, как ты – чтоб сдерживать и уравновешивать тебя. Обязаны существовать законы, против которых ты бессилен.

Вот только каковы мои шансы их обнаружить?

«Я могу испортить тебе игру.

«Можешь. Еще сама не знаешь – как, но, теоретически, – можешь. И это, конечно, меня огорчит»

Ты даже не представляешь, Азраил, как мне хочется тебя огорчить! Чего бы это потом мне ни стоило.

И даже не оттого, что я не понимаю правил твоей игры. Какие еще могут быть правила между охотником и жертвой?

Но ты… мне врешь.

 

Во всяком случае – весьма и весьма многое не договариваешь.

Я никогда не поверю, будто ты выиграл жизнь того, кто, не пожелав сдаться в плен, застрелился – дабы не опозорить флага страны и звания офицера. Или – что ты победил человека, бросившегося под гусеницы танка… накрывшего своим телом «лимонку»… сознательно убившего себя, чтоб жил кто-то другой. Убившего себя, чтоб не умерла чья-то честь.

Скорей я поверю в то, что это они сумели положить тебя на обе лопатки.

Азраил, почему ты не поведал мне ни одной подобной истории?!

Ведь ты же – честен.

 

О, мой проклятый коварный бог! Для чего ты столь глубоко пустил во мне корни? Ведь даже сейчас, даже небезосновательно заподозрив во лжи – я продолжаю искать тебе оправдание!

Быть может, все эти истории о Любви, победившей Смерть, о Чести и Совести, победивших Смерть – лишь красивые сказки? Наша человеческая выдумка, призванная вдохнуть пустую надежду и веру в то, будто бы Смерть действительно уязвима?

 

Любовь лучше всего подходит на роль антагониста смерти. К ней, так или иначе, восходят начала всех наших самых благородных чувств, способных – как считается – нас обессмертить.

Любовь и Смерть. Привычная для восприятия пара дуэлянтов. Но так ли это?

Про Смерть мне известно многое. Исчерпывающе многое.

А вот что известно про Любовь?

Не больше, нежели всем остальным.

Известно то, что о ней, как о боге, много говорят – но, как и бога, ее никто никогда не видал в глаза.

То, что она будто бы с кем-то когда-то была на свете – но ни в моей жизни – ни в жизни людей, мне знакомых, – ее никогда не было.

То, что это слово затасканно, формализовано и потеряло первоначальный смысл; то, что им наивно называют что попало.

А еще известно, что любовь очень часто играет на руку смерти – но мне неизвестны случаи, чтоб смерть когда либо и кого либо приводила к любви.

Многочисленные тристаны и изольды, ромео и джульетты, а так же офелии, дездемоны, неверные жены, неверные мужья – разве они не упрочили собою пьедестал Азраила?

Впрочем, Азраил… Ты забрал себе Елизавету Рэтленд. Но вот Маргарита тебе не досталась.

Что это значит? То, что она не любила мастера – или то, что она как раз тебе не уступила?

Казалось бы, сильные чувства, вроде описанных в романе, должны были увести Елену Сергеевну вслед за возлюбленным. Но она намного его пережила. И не думаю, что в тоскливом одиночестве.

Твердо решила довести гения – хоть бы и до посмертной – славы?.. Нет, это все, разумеется, понятно: перед нами выбор взрослой, здравомыслящей, целеустремленной и сильной женщины. Осознающей всю свою ответственность и обязательства.

Конечно, спасибо ей – без этого никто бы не прочел ни строчки из наследия мужа. Но вот не перечеркивает ли эта ее стойкость, собственно, содержание самого наследия?!

 

Все упирается в мотив. Возможно, существует любовь к истине; любовь к идее; любовь к славе; любовь к себе. Любовь-благодарность; любовь-долг; любовь-дружба; любовь-уважение.

А вот верная, вечная, бескорыстная, истинная любовь мужчины к женщине? Женщины – к мужчине?

Что ж. Пусть это останется на совести мастера и Маргариты.

 

 

*   *   *

 

Вода из крана шумно лилась в переполненную ванну. Я открыла воду, чтоб ее гул заставил замолчать мои мысли.

Вода журчала, по телу расходилась истома, все улетало, улетало прочь.

Лениво шевелясь в горячей воде, я не заметила, как на край ванны бесшумно сел дух смерти.

Увидев его, вздрогнула от неожиданности.

Лицо Азраила, не отрываясь, было приковано к моим глазам. Губы изогнулись в усмешке. Его забавило мое смущение.

– Ну, что – проанализируем создавшееся положение. Перед тобою два пути: первый – отправиться со мной, второй – отправиться с ним, – дух небрежно потянулся, как большой зверь. – Что ж… он – человек, дающий тебе смысл жизни. Я же, напротив, тот, кто лишает эту жизнь смысла. Но я – Неизбежность, Безысходность и Пустота – сам протягиваю тебе руку. Естественно, встают вопросы: хочет ли он, чтоб ты отправилась с ним? Что ждет тебя, если ты пойдешь с ним?.. А что – если со мной?.. Насколько страшным может стать мой гнев в случае отказа, и во что он выльется? Это весьма важные вопросы. Да-с.

«Да. Он крепко в меня вцепился. Он не хочет, чтоб я и на минуту забылась. Забыла его чертову игру».

Привычная тоска привычно заскреблась внутри, а мертвое лицо улыбнулось в ответ.

– Ты говоришь, как опытный гроссмейстер, обучающий новичка игре в шахматы. Вскрываешь возможные наивные ходы неопытного противника.

– О, мысли твои для меня не представляют тайны. Они представляют тайну лишь для тебя, ведь ты от них бежишь. Советов я давать не могу, поскольку лицо заинтересованное. Но, принимая во внимание, что тебе больше не с кем поговорить, скажу так: не ставь всё на полет над пропастью.

«Он представляется участливым, заботливым. Ерунда. Ему плевать. Он просто хочет выиграть, а отсутствие лица позволяет принять любую личину».

– Нет, мне не плевать. Было б мне плевать, я действовал бы иначе. Просто ты сказала, что боишься ошибиться, боишься сделать неверный выбор. Мне понятен твой страх.

Ты всю жизнь была изгоем, все время жила в стороне от людей. Ты не знаешь их. Но я – знаю. Придется мне, Смерти, поучить тебя.

Вглядись внимательно в этого человека. Ты ждешь от него понимания и сочувствия? Опомнись. Он не способен на это. Он думает лишь о себе! И – только о себе.

А знаешь, что он о себе думает? Думает, будто он – летящий клинок, годный только рубить наотмашь. И весьма этим гордится… Он собственного отца не пожалеет ради идеи. Прекрасно?.. Но главная Идея этого человека – он сам. Падший – и удовлетворенный этим.

Он не пожалеет тебя. Тебя – тем более.

Потому что есть кое-кто, кого ему жалко неизмеримо сильнее. Его Суть – жалость к себе – и ненависть ко всем, кто заставляет его страдать. А на сегодняшний день Ты – главная причина его самых злых страданий.

Ты разобьешься о его слепую и твердолобую жестокость.

Хочешь совершить благородное самопожертвование? Он ненавидит эту жизнь. Так зачем, а главное – от чего спасать?

«От себя».

– Опомнись, девочка. Ты не можешь спасти даже себя от себя самой. А собралась спасать кого-то. Ты знаешь его философию, его мысли? Его внутренний мир?..

Это холодный рационалист. Еще худший, чем я. Потому что он – человек. Он разложил этот мир по полочкам и нашел его никуда не годным. Разложил по полочкам себя – и нашел, что он также ни на что не годен. А потому остается только одно – продаться во Тьму, подороже и повыгодней.

Ему нет места в этом мире. Значит, мир должен уничтожить его, или он должен уничтожить то, что ему ненавистно. Это – мой инструмент. Моя тень. Потому что у него нет своей собственной Воли.

Оставь его в покое. Дай ему спокойно сделать то, ради чего он пришел. Нормально жить он не способен.

«Но…но почему он так смотрел?»

– Ну, скажем прямо, на тебя стоит посмотреть. Умна, мыслишь нестандартно. Недурно выглядишь. Он – мужчина. Насколько был глубоким его взгляд?

«Я не знаю».

– Страсти, мирские страсти правят людьми, а вовсе не возвышенные устремления! Не надо гнаться за солнечными бликами и считать себя чем-то большим, чем ты есть. Тебе ли ломать предначертанное? Тебе ли знать, что лучше для него? Тебе ли знать, для чего он был создан?

«Не читать бы вам возвышенных сонетов и «Божественной комедии»…»

– Вот именно, ты опять начинаешь меня понимать. И потом: на каком основании? Ты все-таки решила, что любишь его?

«Не знаю».

– Естественно, не знаешь. Потому что прекрасно осознаешь: о любви тебе ничего не известно. Любила ли ты раньше? Знаешь ли, что она такое?.. Когда на твоих глазах человек бросается вниз головой с обрыва, тебе очень даже не по себе, и очень хочется помочь. Но любовь ли это? Или просто малодушие? Отсутствие выдержки принять события такими, как они есть? Оставь человеку право свободной воли – распоряжаться своей жизнью. Ты ему не нужна.

«Он сказал, что не хочет, чтоб я уходила».

– Ага. Но сказал ли он, что любит тебя?

«Нет».

– И, осмелюсь предположить, не скажет. Потому что любить он не способен. По крайней мере, не больше, чем я!.. – и Азраил весело засмеялся собственной шутке.

– Азраил, можно тебя спросить?

– Валяй.

– Откуда ты знаешь, что такое любовь?

Он молчал лишь секунду – и в эту секунду по его каменному лицу пробежала еле заметная волна. Не то заходили желваки на скулах. Не то – подавил сильный, но нежелательный порыв.

– Я видел ее, – наконец сказал Азраил своим самым невозмутимым тоном. – И мог бы не говорить тебе этого. Но мне от тебя нечего скрывать. Да, она существует. И она много раз ломала мои планы. Любовь – сила, которую я уважаю, как уважают злейшего врага; ибо это действительно то, что противоборствует мне. Сила-Творец. Солнечный свет… Согласись, за все эти тысячелетия я должен был хорошо узнать единственного противника.

Я молчала. И мысли молчали.

– Поверь, будет очень глупо, если ты из жалости скажешь ему «бери меня», а он от безысходности возьмет. Вас ожидает холодная жизнь и страшная смерть.

Тут он пошевелился на краю. От его движения, словно бы невзначай, в воду упало бритвенное лезвие.

Лезвие сразу же пошло ко дну. Я осторожно выловила его. Тупо сжала пальцами, словно боясь, что оно снова вырвется.

Я смотрела на тонкую полоску острейшего металла, завороженная.

Какое маленькое, легкое и простое решение…

С трудом взгляд мой отклеился и перетек на духа смерти. Ожидающего, напряженного… как тигр перед прыжком.

Да, воистину, – он жаждал.

– Нет, Азраил. Такой легкой победы не будет. Теперь я должна во всем убедиться.

– Убеждайся. У нас много времени. Мне не скучно с тобой, так что я потерплю.

– Ты будешь терпеть столько, сколько нужно. Решение принимаю я.

– О, само собой. Само собой.

И выражение лица Азраила заставило содрогнуться.

 

 

*   *   *

 

Дни двинулись на меня чередой обманчивой, неверной и противоречивой. Были встречи, много разговоров, мыслей вслух и философских дум.

Характер человека, с которым меня столкнула судьба, обозначался все явственней.

Внешне – покладистость, флегматичность, апатия, безразличие. Внутренне – холодная звенящая сталь. Заточенный клинок, который ждет лишь Руки, могущей взять его. Руки, знающей, зачем и для чего она его затачивала.

Потому как он сам не знает, Зачем и Для Чего.

Не знает – и не желает узнавать.

Все его стремления, желания, побуждения и Воля – находятся вовне.

Лишь рука Хозяина предаст смысл его бытию. Лишь – рука Хозяина…

Слова Азраила подтверждались. Подтверждались незначительными фразами, утверждениями, поступками… мимолетно бросаемым взглядом.

И, в то же время, незначительными фразами, утверждениями, поступками, мимолетно бросаемым взглядом подтверждались мои мысли.

Я словно жарилась на сковородке. Сомнения, посеянные духом смерти, дали всходы. Но они были недостаточно прочными, чтоб окончательно вытеснить всю прочую растительность.

Глубокое чувство или мирская страсть? Любовь или жалость? Истина или малодушие?

Сомнения, как собаки, рвали на части. А Олег – он не подтверждал, но и не опровергал.

Совершенно непроницаемый фасад. Либо – полный контроль чувств, либо полное их отсутствие.

 

 

*   *   *

 

Весенняя река буйна и своенравна. Она вспухает от талого снега и подземных вод, тащит на себе какие-то коряги, стволы, мусор, рисуясь своей силой. Заливает левый пологий берег. Деревья стоят унылые, мокрые… побежденные стихией.

Но где-то там, в самой их сердцевине, дремлет спокойная уверенность – река схлынет, войдет в свое русло, станет кроткой и мягкой. А они будут дальше расти и зеленеть, переждав этот всепоглощающий, но недолгий разгул.

Справа от меня щелкнул фотоаппарат. Наверно, Олег достал свою антикварную фотолабораторию и запечатлел мои раздумья.

Мы пришли сюда, на высокий пустынный берег, посмотреть весенний разлив. Солнечный теплый день не портил даже ветер, сошедший с ума и рвавший волосы с головы. Впрочем здесь, на реке, всегда ветер.

– Вот здесь мы с Зеленским купались как-то раз. Тут сразу очень глубоко, можно нырять с берега. Хорошо бы прийти сюда летом, пожечь костер на берегу.

– Ты обещал взять меня на реку с ночевкой.

– Обещал. Но сейчас еще нельзя – слишком холодно ночью. А потом… не знаю, как это получится.

Снова вязкий холод внутри. И я – не знаю.

Дышать, дышать полной грудью, хватать хмельной воздух жизни, словно в последний раз! Последним был глоток вина и последним…

Он сидел на пригорке, задумчиво глядя вдаль, на заливную низину. Собравшись с духом, я села рядом и положила голову ему на плечо.

Он сделал рукою какое-то странное движение, словно желая обнять. Но снова твердо оперся о землю. Впрочем, можно было расценить это, как желание придать моей голове более удобное положение.

Тактичность по отношению к даме. Приятно, конечно, но, в целом – безразлично.

Досада охватила. Не хватало еще, как Ленке – конечности складывать! Но голову поднимать не стала.

Слишком… хорошо и спокойно вдруг сделалось мне.

Твердое плечо, на котором может найти покой сумасбродная, мятежная голова.

Молчание окутало… стянуло… связало воедино.

Ах, как мало на свете людей, с которыми можно хорошо молчать! Сколько тех, которым надо говорить что-то – какие-то правильные, убедительные, точные, красивые слова – пустые слова, много слов. И как ты хочешь найти одного – того самого, которому слова не нужны.

– Я сейчас почему-то стихи вспомнил.

– Какие?

– Психолог написал, Владимир Леви. Точнее, психиатр. Вот странно: когда я в школе учился, Пушкина изучал, Лермонтова. Ни черта не понимал в поэзии. Блок конечно, молодец, но у него нравилось только одно четверостишие: «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека».

А тут – прочитал и сразу понял. Все понял.

– Что за стихи?

Взгляд его вновь подернулся серым пеплом. И, будто не из этой жизни, он стал говорить пророческие слова – пророка, который ничего не знал о нас. Стихи человека, который вовсе не поэт.

– Ночные мотыльки летят и льнут к настольной лампе. Рай самоубийства. Влечет, влечет… не пряник, и не кнут – подмена солнца, фокус пародиста. Расплавы крыльев… усиков кресты… спаленных лапок исполох горячий. Как безобразен пепел красоты! Как жадно светит смерти глаз незрячий.

Зачем летят живые существа на мертвый пламень идола, который их губит – и какая голова придумала конец для всех историй любви?

Не самозванствуй, в идолы не лезь! В учебниках ответа не найдется. Искусство и душевная болезнь науке мстят – а дух над ней смеется. Дух хочет жить, и плакать, и гореть, дух буйствует и окна открывает. Дух жаждет, и не может умереть. И мотыльков на лампе убивает.

После этих стихов мне стало ненужно говорить. Я еще теснее прижалась к нему. Тихо спросила:

– Сумерки… они одолевают тебя?

– Да.

– И меня. Меня они одолевают тоже.

В нашем молчании появился надрыв, трагическая нота. Молчание стало похоже на панихидное.

– Но скажи, скажи – есть же и другой конец?

– Нет. Другого конца не будет.

 

Я знала, что он прав, прав тысячу раз. Но захлестнула горячая волна обиды и тоски. Тоски и ярости!

Доказать, изменить, опровергнуть!

«Будет, будет другой конец, потому что все правильно, на этом построен мир! Кто тебе сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! Мы увидим чистую реку воды жизни. Все люди – добрые. И настанет царство Истины».

Но сорванный больной голос прокуратора не дал произнести вслух этот пламенный монолог.

Оно – никогда не настанет.

Так правильно. Так рационально.

Так он скажет мне в ответ.

Чудес не бывает на свете… не Вера, а только трезвый анализ. Бога нет. Есть лишь Смерть. И она – единственный бог.

 

Так правильно.

Так рационально.

Так…

Да будет проклято все это!!!!

 

– Я…

Он развернулся и глянул мне в лицо внимательно. Что-то было в этом лице… Что-то знакомое.

И вдруг я поняла, что знакомого в нем.

Так выглядел бы Азраил, будь у него глаза.

 

И слова, готовые было вылететь, застряли в горле.

 

 

*   *   *

 

«Забудь про ночь, забудь про день! Вокруг – лишь сумрачная тень – и ты… светильник или свет? Да, только черт найдет ответ.

В моих руках клубится тьма – как те погибшие слова, которых клятва и любовь мою не разжигают кровь.

И я молчу.

Я выше слов. Я словно бог, один и вдов. Вокруг – лишь тени пелена: она, как я, всегда одна.

Одна, одна, и перед ней бессилен свет любви твоей. Он бьется в каменной груди как боль. И свету не пройти.

Не сокрушить, не победить, а лишь в тебе самом светить. Пока бессильные слова не оживут в моих руках, и, словно искры, не спалят фальшивый каменный наряд.

Кто ты? Светильник или свет? Быть может, света вовсе нет? И я, как бледная луна, чужим обманом жить должна?..

 

Да, я стою одна во мгле. Во мне борьба, и свет во мне. И свет, и боль, и шепот дня…

Я есть. Но все же нет меня».

 

– Это хорошие стихи, – одобрительно сказал Азраил, встав рядом. – Они мне нравятся.

Я волевым усилием задавила бессмысленную гневную вспышку, и – когда пожар внутри сменился горечью – устало произнесла:

– Ты бестактен.

Он ничего на это не ответил. А я в который раз ощутила: его в моей жизни стало слишком много. Он не оставляет мне места даже для себя самой.

Странно. Одновременно с этой мыслью пришло… умиротворение?.. Обреченность?.. Покорность?..

Это нечто, так и не обозначившись явственно, смешалось с тоской – и меня утопило. А небо стало такого цвета, будто увидела его мертвыми глазами.

Мне показалось, дух смерти также проникся душой момента. По крайней мере, не стал его разрушать.

Мы продолжили стоять – в каменной тиши, плечом к плечу – наблюдая, как светило клонится к вечеру, как заваливается за пелену пламенеющих туч.

Тут, наконец, я посмотрела на него. И негромко спросила:

– Скажи, Азраил … что ты чувствуешь, когда убиваешь?

Он удивленно изогнул бровь:

– Кажется, мы уже говорили об этом.

– Нет, не об этом, – я отрицательно мотнула головой. – Ты говорил тогда о своих мотивах – но не об ощущениях.

И я снова повторила вопрос:

– Так что ты чувствуешь?

Азраил, слегка улыбнувшись, проговорил:

– Я чувствую, что все делаю правильно.

– Не смей увиливать от ответа, – зло бросила я.

– Не имею такой привычки, – мягко ответил он. – Просто ты неверно спрашиваешь.

– С чего бы?

– Да с того, что на самом деле ты хочешь знать совсем другое.

– Да… возможно. Возможно, и так. А, точнее – хочу спросить кое о чем еще.

– Тогда спрашивай.

«– Лицемер!..» – воскликнула я про себя. А вслух сказала:

– Ну, хорошо: что чувствует человек, когда – убивает?

Лицо духа приобрело неопределенное выражение.

– О, тут – смотря кого, смотря как, и смотря почему. Нельзя же думать, будто солдат, стреляющий в своего противника из снайперской винтовки, будет чувствовать то же самое, что и иезуит – сокрушенно спрашивающий: «Заключал ли ты договор с дьяволом, сын мой?», поворачивая при этом колесо дыбы.

– Как сказать. Думаю, они оба не сомневаются в том, что все правильно делают.

Дух усмехнулся.

– Безусловно. Как же иначе?.. Но, полагаю, ты желаешь услышать вовсе не об их моральных принципах.

– Нет, не о принципах.

Азраил, скрестив руки на груди, загадочно опустил лицо вниз. Медленно произнес, глядя в землю:

– Есть вещи, которые трудно описать словами. Я не силен в метафорах.

– Ну, уж как-нибудь попытайся!.. Ведь сумел же растолковать, как физически ощущается умирание.

– Попытаться? Хорошо. Я попытаюсь – раз неведомое тебе можно описать словами. Впрочем, разве неведомое?.. Желала ли ты когда-либо причинить ближнему сильную боль? Раздавить его? Уничтожить?

Я потупила глаза:

– Ты сам знаешь.

– Нет, так не пойдет. Мне нужно, чтоб ты ответила внятно. И так же внятно вспомнила. Ты – желала?

«…чтоб хрипела – и подыхала долго-долго, царапая пол и ломая ногти…»

– Да, – ответила я чуть слышно.

– Отлично. Значит, ты прекрасно знаешь, какое это наслаждение – осуществить убийство. Ощущение триумфа… опьянение чьим-то ужасом и болью… веселая эйфория безнаказанности… сумасшедший азарт. Драйв. Дикая радость. Эмоции – через край. Ты – Бог! Ты нарушила Его главный запрет. Не побоялась разбить самую ценную вазу! Тебе хватило на это сил и наглости. Ну и, натурально, испытываешь удовольствие – это ведь кому-то, а не тебе, плохо. И унизила ты, а не тебя. Кто-то другой умер в этот раз, а ты – живешь. Власть. Эдакая иллюзия бессмертия. Что еще забыл?.. Ах, да. Конечно, забыл про огромное облегчение. От удовлетворения страшного, темного, постыдного и сладострастного желания… От него тебя трясет похлестче, чем в любовном томлении.

Ну, а вся разница между тобой и убийцей – в том, что ты всего лишь вообразила это. А убийца – сделал. Реальные переживания намного увлекательней. Можно и голову потерять.

– Тебя страшно слушать.

– Нет. Слушать меня тебе не страшно. Страшно понимать.

Я сглотнула тяжелый комок.

– Для всего этого нужно очень сильно ненавидеть.

– И опять – нет. Для всего этого надо очень сильно любить. Себя. И ставить свои чувства, желания и капризы выше всего остального. А так же – обладать любопытством исследователя. «Хм, интересно: а какое у него будет лицо, когда я загоню ему иголку под ноготь?..» Или: «а что я почувствую, если съем человеческого мяса?» … Вместе с амбициозным: «Если человек – моя пища, то ведь я тогда выхожу – сверхчеловек?»

– Да… Надо действительно перестать быть человеком, чтоб подумать такое.

– Глупости! Как раз надо сделаться в высшей степени человеком. Ведь что такое «человек»? Без всей этой своей социальной придури? Полуслепое, безвольное создание, идущее на поводу невнятных желаний, инстинктов, капризов, слабостей… их сдерживают только многочисленные табу. Социальные нормы. А если их устранить?

Как только стадо перестает признавать кого-то из людей своим членом, вышвыривает из своих рядов – он тем самым выходит из-под действия табу. Или же – наоборот, каким-либо образом возвышаясь над стадом – он также возвышается и над табу. Еще вариант – образуется некая группа, противопоставляющая себя основному обществу, внутри которой начинают действовать собственные табу и запреты, отличные от официальных. Вот и все.

Поэтому, совершенно нечего удивляться, если вдруг добрый, вежливый, приятный в общении человек, вегетарианец, любящий животных – оказывается маньяком.

Для того чтоб стать убийцей, в большинстве случаев нужна не смелость, твердость и сила – а слабость, трусость и мягкотелость. Из которых и складывается слепой эгоизм. Инфантильность жестока, как ничто иное.

Тут я не выдержала. Мне действительно всерьез захотелось его уесть. Хотя бы – один раз. Хотя бы – попытаться.

– Теперь мне ясно, отчего ты не пожелал говорить о своих чувствах, Азраил!

Сказала – и посмотрела ему в лицо. С отчаянным вызовом. Ожидая… всего, чего угодно.

Но он спокойно и ласково ответил:

– Нет. Не угадала. Совсем не от того, что стыжусь их, как ты. Ведь, для начала, я не человек. Ко мне неприменимо большинство ваших категорий.

Он помолчал немного, а затем добавил:

– Да. И, кроме того: я еще не углубился как следует в анатомию вопроса. Ведь, помимо названной, существует и другая разновидность убийц.. Те, что убивают, повинуясь не чувствам, а разуму. Конечно, сейчас я вообще не учитываю ни убивших случайно, ни идиотов, ни заложников долга…

Другая разновидность – это люди, пришедшие к идее убийства путем здравого, спокойного рассуждения. Они, убивая, не чувствуют большую часть того, что я ранее описал. Они вообще мало что чувствуют; чувства для них являются самой страшной пыткой. Чувства – это жизнь, а они желают лишь смерти. Духовной, вовсе не физической.

И потому они – предпочитают думать.

И потому они хорошо знают, что для успешного духовного самоубийства должны уничтожить в себе всё самое лучшее и светлое. Все, что мешает сжечь себя – дотла.

А для этого – непременно! – надо совершить какие-то внешние действия. Плюнуть в лицо своей матери, убить самого близкого и родного человека, надругаться над самым святым и сокровенным. И для уничтожения собственной души они не пожалеют ничего в себе – и вне себя. Ничего.

Вот эти-то как раз, пожалуй, страшнее всех. Во всяком случае, их действия всегда более результативны и разрушительны.

Правда, они, в отличие от первых, теоретически способны к искреннему покаянию. Если убедятся на практике в ошибочности своих логических построений. Но их построения, как правило, оказывается довольно трудно опровергнуть; потому что создавались они долго, тщательно. Вдумчиво. С большой любовью и жалостью к себе. И еще – потому, что истинная причина поступков таких людей кроется, на самом деле, не в рационализме их рассудочных теорий – а в самолюбии, доведенном до состояния абсурда.

Взорвать себя вместе с этим миром – чем не апофеоз эгоизма?..

Такие люди могут быть как образцовыми, так и вполне приемлемыми членами общества – конечно, до поры до времени. До поры моего времени.

Ну, а если непременно задаться целью наковырять в них эмоции… те самые эмоции, от которых бежит их чванливое эго, – то можно обнаружить самые неожиданные. Например, любовь к людям. И глубокое искреннее сострадание. Но это плохо сочетается с образом Рационалиста, который им так трепетно-дорог!

А потому – прочь! «Я – чудовище, и сейчас докажу это себе. Докажу – всем и каждому!»

Ведь осознавать себя чудовищем – это гораздо приятнее и лестней, чем осознавать себя безвольным трусом, боящимся чувствовать. Боящимся дискомфорта и неудобства, которые непременно причинят эти самые чувства – если, конечно, начать им следовать не на словах, а на деле.

К примеру, ты ведь знаешь, что циником может стать лишь тонко чувствующий, открытый, ранимый человек? Он первым спешит поиздеваться над самым святым – пока кто-то не сделал это при нем… ведь он не вынесет этого! А потом уже – не вынесет, если кто-то сделает это вместо него.

Стремясь сохранить себя, себя-то первым делом и уничтожают. Так что человеческая натура полна парадоксов. А точкой поворота, как правило, является она – мать всех человеческих пороков. Малодушная трусость.

Я молчала – потому как говорить мне было просто нечего.

Тогда Азраил, встав передо мной, заглянул в глаза. А потом проговорил с грустным сожалением:

– И когда же ты поймешь, упрямая девчонка, что я – тебе не враг?.. И никогда им не был. Твой настоящий враг – тот, кто ради собственной слабости готов обмануть себя. Свой разум – и свою душу.

 

 

*   *   *

 

Тихая улочка тянулась по краю старого кладбища. Я решила вновь прийти сюда – впервые после того, как встретила здесь Азраила.

А тоска говорила мне – в такт шагам: «Далекое и близкое, высокое и низкое рассеялось, развеялось, оставив только боль. Я не мертва – и не живу, тебя молчанием зову, и мне осточертела моя роль.

Прийти? Уйти? Не знаю я… осталась только боль моя, и розы опаленной лепестки. А в памяти – пустой туман, густой усталый океан, и смутное тепло твоей руки… как жить? Как быть? Скажи ответ! Меня жжет память прошлых лет, а впереди – незримое Ничто. Уходит почва из-под ног, еще один, один бросок. Но, не дай Бог, мне выпадет «зеро».

И будет ноль моим концом. И напитает грудь свинцом слепой судьбы холодный пистолет…»

Дальше стихи не сочинялись. Потому что я не знала, что будет дальше.

И как может быть иначе.

Все верно. Нет никаких сказок в этой жизни, и холод всегда побеждает тепло. Я не смогу одна бороться и с собой, и с его проклятием…

 

Солнце светило ярко, припекая макушку уже по-летнему. Чирикали какие-то пичужки, а на нежном ковре молодой травы желтели первые мохнатые цветы.

Я хотела нарвать букет, но вспомнила циничные слова Азраила и оставила цветы наслаждаться своим бытием.

Пусть они еще некоторое время ничего не знают о смерти.

Хотя, наверное, и на самом деле – в смерти нет ничего трагичного. Трагизмом наполняем ее мы, люди. А она является, как утешитель, к нашему скорбному ложу. Закрывает глаза нашим мукам, исканиям и борениям…

Как я устала.

Как я устала от себя, от этой жизни, от всей ее неизмеримой боли и страданий.

Ты прав, как всегда прав, Азраил, – я взвалила на себя слишком большой груз. Хочу изменить предначертанное, насильно спасти мир от него, а его спасти от этого мира. Хотя мир его заслужил. И он… он тоже заслужил.

Азраил, ты хочешь какую-то дрянь через него совершить. Но если ему самому все равно, то какое мне дело?

И не обладаю я никаким правом. Лишь моя собственная жизнь в моем распоряжении, и жизнь эта нелепа, как шутка висельника. И боль в ней, как вечно кровоточащая, незаживающая рана…

И лекарь мой улыбается мне.

Тут я опять соглашусь с тобой, Азраил: умереть – не страшнее, чем жить. Что б ты не сделал потом со мною, это – не страшнее, чем жить.

Нужно наконец отбросить малодушие – и избавить себя от мира, а мир – от себя.

Так будет лучше. Для всех.

 

Вдруг я услышала тихий стук в стороне. Посмотрела вперед, через дорогу: там старик с длинной бамбуковой тросточкой сошел с тропинки и прогуливался по краю автотрассы. Бордюр почти не заметен. Где-то рядом с этим местом тогда врезалась иномарка.

– Подождите! Не идите здесь!

Старик оглянулся на мой голос. Я увидела его глаза – какой-то неземной синевы, и совершенно без зрачков.

Слепой!..

– Вы идете по краю дороги. Здесь движение не сильное, но иногда лихачат.

– Спасибо. Вы не будете любезны провести меня на свою сторону? – сказал старик приятным голосом.

– Да. Сейчас я к вам подойду.

Он остановился и подождал меня. Я перешла, взяла его под руку, стала переводить.

Подчиняясь невольному любопытству, стала разглядывать неожиданного спутника. Лицо слепца было удивительно безмятежным; в нем сквозила тихая радость от солнечного тепла, воздуха и щебетания птиц. Какое-то детское, незамутненное выражение. Седые волосы просвечивались насквозь яркими лучами, и казалось, что над головой старца – святой ореол.

– Вы не боитесь ходить один по этим безлюдным местам?

– А чего бояться мне? Смерти? Я ее не боюсь давно.

– Почему?

– Ну, я уже достаточно стар, чтоб дорожить своей жизнью. И, потом, говорят, что смерть – это, в первую очередь, тьма. А тьма встала передо мною с рождения.

– Вы… вы с рождения…

– Да, я родился незрячим.

– Вам… Наверное, вам больно об этом говорить?

– Ничуть. Как можно сожалеть о том, чего никогда не имел?

Мы перешли дорогу, но я почему-то не хотела уходить от него. И он как будто это почувствовал.

– Вы не торопитесь, молодая леди? Можно совершить замечательную прогулку по этому старому кладбищу! Вы могли бы составить мне компанию. Заодно не дадите напороться на смерть сослепу. Она ведь, наверное, бродит здесь, в своем царстве!.. Что с вами? Вы, кажется, вздрогнули?

– Нет, вам это показалось.

Тогда он вынул мою руку из своей, важно пожал, и, сделав пригласительный жест, пошел несколько вперед – а я зашагала с ним рядом.

Немного помучавшись, я все-таки спросила то, что вертелось на языке:

– Вам, должно быть, часто задавали этот вопрос… но могу и я спросить тоже… Каково это – жить во тьме?

– А я вовсе не живу во тьме! – загадочно улыбнулся старик.

– Но, как же…

– Вот сейчас над нами светит солнце. Я не вижу его, но знаю это. Солнечные лучи припекают… это похоже на музыку Моцарта. Солнце, должно быть, так же гениально в своей простоте, как вот эта вещица.

Тут он мелодично засвистал что-то из концертов великого австрийца.

– Деревья оделись новой листвой. Я их никогда не видел, и не знаю, что это такое – новая листва. Но, говорят, она зеленеет на солнце, как драгоценный камень – а я чувствую запах молодости, свежести и утра… Земля, сбросив снеговой панцирь, черна и плодородна. Как это выглядит, мне неизвестно. Но я ступаю по ней, и она вдавливается под ногами пуховой периной. Готовой принять в себя ростки новой жизни.

– Вы – поэт.

– Да нет, пожалуй. Поэтический дар – это дар ясного зрения. Умение видеть так, чтоб потом даже слепому объяснить, что такое – солнечный свет. Я, скорее, внимательный слушатель.

Представьте, большинство людей, оказывается, совсем не умеет слушать. Вокруг них целая симфония мира – жгущая, мудрая, волнующая, возвышенная… А они слышат только свой одинокий причитающий голос.

Я – слеп. Но остальные люди глухи. И, имея все для того, чтоб выбрать свет, выбирают тьму. Наверное, надо лишиться какого-нибудь органа чувств, чтоб понять, как хороша жизнь и прекрасен мир.

Я невольно прислушалась к тишине.

– … слепые художники, глухие музыканты… сумасшедшие поэты. Это поражает людей, которых природа наделила ощущениями в полном объеме. Потому что они не знают, как может быть внутренняя музыка, внутренний свет, внутренний разум.

– И вы не боитесь смерти?

– Нет. Я не боюсь смерти. Страшит то, неизбежность чего ты видишь перед собою. Я не привык доверять своим глазам, а, говорят, они часто обманывают. Нет, мне приходится проникать глубже, по неверным ориентирам, туда, в самое сердце вещи. Я ощупью проник в смерть и узнал, что сама суть ее лжива. Она говорит, что является концом всего. Но на самом деле она – лишь конец материи. Поскольку я не вижу материи, для меня ее и так не существует. А вот человеческий дух… ты можешь выключить музыку, но она все равно будет играть внутри. Ты сожжешь книгу, но слова, услышанные однажды, навсегда останутся с тобой. Человек уходит туда, в вечность… Но он остается рядом до тех пор, пока ты этого хочешь. Смерть берет не все… а лишь свое. Либо тело – либо душу.

Это существо стремится убедить нас, будто оно, и только оно правит миром. Но господин Смерть – император теней. И над ним – законы света.

Я надолго задумалась словам слепца.

Мы шли молча – он впереди, я следом – и непонятно было, кто кого ведет. Старик куда-то уверенно шел. Наверное, он хорошо изучил старые тропинки. Это кладбище… в дни его молодости оно должно было действовать.

Вдруг он резко остановился.

– Вот… вот здесь, кажется, – он сошел с дорожки и указал тросточкой перед собой. – Да, три поворота… пять шагов. Да. Здесь рядом должно быть старое дерево с изогнутым стволом, – и он махнул рукою туда, где, точно, стояла причудливо свернувшаяся береза.

– Здесь похоронена она. Единственная моя любовь. Да, все старики когда-то были молоды, юная леди!.. Вам еще только предстоит узнать, что это такое… что это за удивительный пламень, разгорающийся в любой темноте! Она умерла совсем молодой.

– Так значит, вы шли сюда, на ее могилу?

Неприметный холмик был почти скрыт весенней травой. Наверное, только слепец, точно помнящий свою систему ориентиров, мог найти его.

– Нет. Когда-то давно я ходил сюда, убитый горем. Считая, что жизнь моя кончена. Что я, калека, навсегда обречен бродить один во мраке. Я тогда выучил каждый сантиметр этой дороги, потому что мне не куда было больше идти.

Я проклинал бога, и проклинал смерть, забравшую у меня единственную радость.

– А… что изменилось с тех пор?

Старик задумчиво улыбнулся и очень точно повернул ко мне лицо, так, как если бы видел меня.

– Что изменилось? Не знаю. Могу сказать, что не изменилось. Не изменился мир. Не изменилось солнце, и ветер все так же гуляет в верхушках деревьев. Не изменилась жизнь… И смерть осталась прежней.

– Так, значит, изменились вы?

– Похоже, что так.

Слепец постоял над холмиком несколько минут, и, не спеша, двинулся дальше.

На секунду представилась бездна отчаянья, невиданная никогда прежде – черная беспросветная ночь.

– Как вы смогли пережить такое?!

– Я и не пережил. Я умер тогда вместе с ней.

Я дико посмотрела на старика. Сумасшедший?

– Но…

– Да, понимаю ваше удивление. Я умер тихо, так, чтоб никто не заметил этого. Ходил, говорил… а сам – умер. Шепотом. Внутри. Никто из родных моих не знал, что я любил и был любимым. Они бы не поняли ничего.

Но однажды я пришел сюда, как обычно. И слезы впервые не явились. Я спросил себя – почему? Моя рана излечилась? Я забыл? Но сам же на все эти вопросы ответил: «Нет, никогда». И, все-таки, вместо слез – какое-то радостное ожидание, без всякого повода. Оно нахлынуло, и в наступившем ликовании возникла мысль: я осел! Там, в земле, лежит разорванная одежда. Платье, к которому я привык. Платье, в котором она ходила по этой земле… Но которое я даже никогда не видел. А она – как она может являться платьем? – она никогда не умирала! И, значит, может прийти ко мне, когда угодно!

Я, не помня себя, стал звать ее. Не тот футляр, который я знал, а – ее.

И она пришла. И я впервые ее увидел. Она была – как самая прекрасная музыка, которую слышит во сне гениальный композитор…

На несколько мгновений. Но их было довольно, чтоб понять – господин Смерть дурачит нас.

Больше я не ходил сюда.

И с тех пор не живу во тьме. И никакой смерти уже не погасить мой внутренний свет.

Старик вновь посмотрел на меня своими яркими незрячими глазами.

– Простите, юная леди, если утомил или огорчил вас. Вы еще так молоды, и вам, верно, скучно слушать болтовню старика.

– Нет, что вы. Я никогда еще не слышала такой необычной истории.

– Она не более оригинальна, чем небо над нами. Она стара, как мир. Рано или поздно все мы понимаем, что смертны, и это пугает нас. И всех нас пугает мысль расстаться с друзьями… с родными, с любимым человеком. Но только от нас зависит, умрем ли мы на самом деле, и умрут ли наши близкие. Когда человек осознает это, он побеждает смерть. Любовь побеждает смерть, если хотите… Все дело только в том, любишь ли ты себя ради другого – или же другого – ради себя?.. Не смею больше надоедать вам, юная леди.

Он церемонно поклонился и твердой походкой направился куда-то на выход из кладбища.

Пройдя с полсотни шагов, он нагнулся и сорвал подснежник. Обернувшись ко мне и отсалютовав им, старик продолжил свой путь.

Но, подождите… Подснежник…

 

Слепой?

 

 

 


Оглавление

15. Часть 4. Под откос! Идущий: «Путь воина Тьмы»
16. Часть 4. Под откос! Идущая: «Нервные и психические болезни»
17. Часть 4. Под откос! Идущий: «Сомнения»
504 читателя получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 11:42 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!