Тем утром я выехал из Шпандау на север...

Позже, ночью, все изменилось окончательно.

За столом царило веселье. Сун Сок играл на аккордеоне. Хун Тин, в одной майке, сидел с ногами на табуретке и с улыбкой рассказывал о том, как мы прятали труп Моник. Сзади его обнимала за плечи Таня. Рядом с ней сидела Вилма, моя Вилма, которая хохотала, слушая корейца. В руках ее тлел косяк. Слева сидел Мишель, точнее пытался сидеть, уронив голову на руки. Перед ним дымилась трубка. Он трясся мелким смехом.

– А вот и наш герой! – крикнула Вилма, обернувшись ко мне. В ее глазах плыл туман.

Хун Тин улыбнулся и начал рассказывать обо мне. По его рассказу выходило, что я один и вполне самостоятельно похоронил Моник. Это конечно могло бы и льстить, но… зачем?

Для этих людей не было горя. Возможно, оно и правильно.

Мишель вдруг поднял голову и облизнулся. Он обвел стол блуждающим взглядом и остановил его на мне:

– Она хотела тебя…

Его мокрые губы еще шевелились, но голова опускалась, и вскоре он уперся лицом в горку кокаина на блюдечке. Аккордеон замолчал, Сун Сок с Чжаном притащили еще ящик пива. В наступившей паузе Вилма звонко спросила меня:

– Ты бы трахнул ее?

Кто-то рассмеялся, предвкушая смешную перебранку. Но Хун Тин вдруг нахмурился, а Таня полуобернулась к Вилме.

– Нет, – только и сказал я и сел за стол. Чжан поставил передо мной открытое пиво.

– Почему?

– Да, почему? – вдруг поднял голову Мишель.

Теперь все смотрели на меня, даже Хун Тин. А я чувствовал себя глупее глупого в этом спектакле. Что я мог им ответить? Я сделал глоток – пиво было кисловатым и отдавало дешевой газировкой.

– Ну же, – потребовала Вилма. Тени от мошкары под лампой шевелились на ее лице, и казалось – оно подрагивает в ужимках и гримасах, хотя, возможно, что так и было.

– Потому что твоя сестра – наркоманка. А я не люблю их.

– Скажите пожалуйста, – протянула Вилма. – Значит, наркоман не человек? Он что же, лишен права на секс?

Мишель качнул головой:

– Я что, по-твоему, тоже не могу трахаться?

– Это глупый спор, – я поднял руки в шутливом жесте. – Сдаюсь. Мне все равно.

– Ты трус, – кинула мне Вилма и отвернулась.

Я смотрел на нее, потом на остальных. Все отводили глаза. Сун Сок задумчиво поводил мехами аккордеона.

– Дорогая, – Мишель повернул голову к Вилме – свет лампы отразился от слюны в углу его рта. – Ты прелесть…

– Я да…

– Ты представляешь, я продал твой пюпитр…

– Не беда…

– А когда Марк пришел за ним, я предложил ему немного крэка… И он отказался.

– Господи, Марк! Как ты мог? – воскликнула она, поворачиваясь ко мне. Зрачки, казалось, расширились во всю радужку.

– Такой чудак твой парень, – пробормотал Мишель, пробуя кончиком языка крэк.

– Да, он такой чудной, этот Маркус, – звонко рассмеялась Вилма. – Хорошо, кстати, что он не переспал с твоей сестрой – тогда ее не постигло бы разочарование…

Бутылка качнулась и упала на стол. Я резко отодвинул табурет, под смешки Мишеля, спрыгнул на песок и зашагал прочь. Сун Сок заиграл что-то бравурное и трагичное, Чжан засуетился, извлекая из холодильников новые закуски.

Когда я зашел по колено в воду, гнев начал понемногу стихать. На его место приходили разочарование и ощущение дымящейся раны пустоты.

Как глупо…

Глядя в небо, я спрашивал себя – а что же дальше? Как я, она, мы дальше?