Тем утром я выехал из Шпандау на север...

 

 

 

За окном вечер.

На столе передо мной: ноутбук, пепельница, засохшие кексы с гашишем, порножурналы и несколько открыток из Копенгагена.

Вот уже несколько месяцев я не могу ходить. Состояния сменяются в моем сознании, как в калейдоскопе. Иногда я апатичен настолько, что не открываю дверь друзьям, пришедшим меня навестить. Неудивительно, что их становится все меньше и меньше.

Иногда меня пробирает злость, и я выбираюсь на улицу, где ругаюсь с какой-нибудь многодетной фрау, или же выбираюсь на широкую Раттенфангер-штрассе и тычу факи проезжающим мимо машинам. Обычно после этого я возвращаюсь домой и плачу.

Иногда мне снится, что я могу ходить. Тогда я просыпаюсь в холодном поту, словно после кошмара. Я попросил бы избавить меня от снов, если бы это было в чьей-то власти.

Я отказался от морфия.

– Почему?

– Пусть эта боль меня доконает, но я сохраню свое сознание.

Каждую неделю я отправляю письма в Варшаву. Мне неизвестно пока, дошло ли хоть одно до адресата. Многие часы я провожу в мыслях о Вилме. Воспоминания даруют мне болезненную и хромую радость, которая эпилептическими рывками хоть как-то успокаивает мое воспаленное сознание.

Каждое утро начинается теперь с нуля. Где-то после полудня я капитулирую – и беспомощно иду сквозь беспощадный свет дня к мягкому вечеру, чтобы забыться в беспокойном сне, единственном, дарующем покой. Я вспоминаю Вилму и понимаю, что жить надеждой долго нельзя – когда-нибудь и для меня наступит прозрение, что мы больше никогда не увидимся. Я знаю, что наступит. Но сейчас я еще слишком пьян ею, чтобы вот так вот бросить ее пить.

Каждое утро.

Каждое утро я смотрю на свой морщинистый потолок и задыхаюсь от слез, которых нет. Раз в неделю я посещаю группу в центре реабилитации – в лживом круге своих порочных тел мы пытаемся научиться друг другу помогать, но единственное, что могут некоторые из нас, это рассказывать друг другу о том, какие раньше были счастливые времена. Все мы здесь похожи на старые цветы. Не вялые, а именно старые. Многие хотели жить и растить детей, но единственное, что мы можем теперь, это пускать корни. Мы уже ничего не хотим, и пускай наши стебли ломаются, а лепестки осыпаются – даже засохнуть нам не дают, во имя великой любви человечества к человеку. Многие из нас предпочли бы смерть этому… И тогда я снова вспоминаю Вилму.

Она смогла преодолеть это. Она могла позволить себе поехать на край света – а кто из вас, здоровых телом и сильных духом, может позволить себе такое? Она смогла полюбить – и открыла себя для любви других. Был ли я достоин любить ее? Сейчас я понимаю, что нет. Со всеми своими сомнениями, страхами и изменами я был ей действительно не нужен.

И тогда, в такие моменты мне начинает казаться, что Вилма встретилась на моем пути вовсе не для того, чтобы я научился чувствовать и любить. Точнее, не только для того. И если мне было предначертано оказаться в инвалидном кресле в 27 лет, Вилме просто необходимо было появиться и сказать, что даже в явном тупике стоит оглядеться по сторонам.

 

Сяошан-Луганск-Сяошан

Денис Чебаненко 18.11.08