HTM
Международный конкурс молодых критиков русской поэзии

Рая Чичильницкая

Женские портреты

Обсудить

Сборник рассказов

На чтение потребуется четыре с половиной часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск
Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 20.07.2014
Оглавление

2. Бабы – стервы
3. Белый танец
4. Женская красота

Белый танец


 

 

 

Рая Чичильницкая. Иллюстрация к сборнику рассказов «Женские портреты»

 

 

 

Гуляли свадьбу, да не простую, а золотую. Золотую, но скромную. Приглашать ведь особенно некого: семья маленькая, приятели вымирают. А поэтому торжество свелось к небольшому, человек на десять, уставленному ресторанной снедью столу, вокруг которого расположились юбиляры – Мара с Иосифом и их немногочисленные гости: дочь с мужем и детьми, близнецами-подростками, пожилая чета Левинзон (друзья из клуба пенсионеров). Осталось два незанятых стула: Борю Маргулиса схватил радикулит, а у его супруги из-за атмосферных колебаний поднялось давление. И случилось это буквально в последнюю минуту.

– Что и говорить, весна в этом году ненормальная: то холодно, то жарко... погода уже не для нашего возраста, – нанизав на вилку маринованный гриб, констатировала юбилярша.

– Ой, Марочка, вы бы только знали, как мне вчера тянула поясница, – бойко поддержала мысль клубная подруга Левинзон. – Я ведь, как барометр, чувствую любую перемену погоды... лучше этих предсказателей на седьмом канале. Там один есть такой симпатичный брюнет, Роджерс, вы его смотрите? Я его смотрю. Он мне так нравится, мой Моня даже ревнует, но погоду они предсказывать не умеют. А я могу!

– Ну, Фанечка, будет тебе хвастаться, синоптик ты мой, – с улыбкой прервал её муж. – Ты вот лучше ответь, ты эту селёдку пробовала? Нет?! На, попробуй! И скажи мне, что ты о ней думаешь...

Супруга прожевала предложенный кусочек.

– Ну, что я думаю... селёдка как селёдка... ничего особенного.

– Ну вот, взяла и опошлила! – рассмеялся супруг. – А ведь селёдка как раз особенная. Селедка за-ме-ча-тель-на-я!

– А я считаю, что Маргулисы могли бы позвонить и поставить вас в известность пораньше, а не в последнюю минуту. Теперь вам придётся заплатить за пустые стулья, – сменила тему Монина супруга. – Это некрасиво с их стороны, так приличные люди не поступают!

– Ну что вы говорите, Фаня? Как же можно предсказать радикулит? – удивилась юбилярша.

 

«Интересно, о чём это они так оживлённо болтают? – подумал юбиляр, поправляя слуховой аппарат. – Впрочем, о чём интересном, кроме еды, болячек и погоды, они могут болтать? Да, пришла пора менять мой аппарат: этот уже не помогает, а только усиливает шум. Запишусь утром к отоларингологу, не забыть бы».

Но он тут же забыл и стал думать о последней шахматной партии, которую он проиграл своему молодому соседу-программисту.

«И как это получилось, ведь преимущество было на моей стороне, пока... пока я не пожертвовал... А чем... чем пожертвовал?»

Загибая пальцы, Иосиф мысленно перебирал свои ходы...

– Бу-бу-бу... – просачивалось ему в уши через окутывающую ватную пелену, – бу-бу-бу... бу-бу...

«Опять он где-то там... не со мной, – краем глаза наблюдала его Мара, – даже не заметил моего нового платья».

А ведь её темно-синее шёлковое платье, специально купленное по случаю торжества, и особенно её брошку от «Сваровски» не заметить было нельзя...

«И чего это я удивляюсь? Он ведь всегда такой... пора б привыкнуть...», – вздохнула она и отвернулась в сторону зала.

 

Темы селёдки, погоды и радикулита полностью себя исчерпали, и застольный разговор прекратился. Иосиф, так и не вспомнив, что и почему он пожертвовал, перестал думать о проигранной партии и задумался о том, какого размера доски ему понадобятся для его нового проекта: журнального столика, за который он примется в понедельник.

Супруги Левинзон перешли к обсуждению только что поданной фаршированной рыбы.

А вокруг пило, ело, шумело и топало русско-ресторанное веселье, в которое их тихий стол, казалось, совсем не вписывался. Там, в огромном зале, декорированном с несоответствующе претенциозной бутафорностью (эдакий ремонтный цех в стиле рококо), играла громкая музыка, стреляло шампанское, произносились тосты, публично-конвейерно поздравлялись и одаривались испускающими бенгальские искры цветочными корзинами и тортами смущённые юбиляры. Всё блестело, било по ушам, рвало глаза. Уж если мини, то до пупа, если длинное, то волочится по полу, если высокие сапоги, то до ушей, если вырез, то всё наружу, а уж если сверкает, то... даже и не описать! Всё в лоб, напоказ, никаких тебе тонких нюансов. Ну и, конечно же, звуки! Этот хаос высокочастотных, многодецибельных вибраций, этот непрерывный, не позволяющий общения культурно-развлекательный грохот...

Здесь же, за их столом, ничего такого не происходило. Юбиляры, каждый в своём, отупело наблюдали за происходящим; их дочь что-то выясняла со склонившимся над нею официантом; зять-американец, не понимая, что происходит, сидел безучастно, полуприкрыв глаза; внучка то и дело заглядывала в лежащий у неё на коленях журнал; её брат в наушниках с упоением играл в какую-то электронную игру, а чета Левинзон, не сойдясь во мнениях о фаршированной рыбе, молча ковырялись вилками в своих тарелках.

 

Так продолжалось какое-то время. Наконец, закончились поздравления и грохот перешёл в шумовой фон, состоящий из приглушённых голосов, чавкающих ртов и звяканья столовых приборов. Немного полегчало.

Подали горячее.

Дочь – моложавая, худенькая и одетая, если спросить её мать, для такого места с излишней простотой («что с того, что платье от «Диора», если оно серого цвета и совсем не блестит?!»), поднялась, постучав вилкой по бокалу.

– Прошу внимания! Attention, please! – начала она. – Пока музыканты на перерыве, хочу сказать пару слов about why we are here tonight[5]. Дорогие мама и папа! Сегодня мы собрались за этим чудесным столом, чтобы отметить замечательное событие: пятьдесят лет вашей совместной жизни!

Скривившая мину внучка, пробормотала:

Fifty years! Thats like soooo long![6]

– Да, наверное, для этого поколения fifty years – это безумно long, а вот в моё время замуж выходили на ещё дольше: навсегда, – подумала Мара в ответ на внучкино бормотание.

Тост, предварительно отрепетированный перед зеркалом и произносимый дочерью юбиляров на двух языках, оригинальностью не отличался: следуя традиции, дочь поздравляла родителей с достигнутым и желала дожить в любви и здравии до свадьбы алмазной... ну и, конечно же, вообще «до ста двадцати».

– А от меня лично – спасибо вам за счастливое детство! – сказала она в заключение, призвав всех участников торжества поднять бокалы. – за Наших любимых, золотых молодожЁнов!

Через стол в сторону юбиляров потянулись руки, зазвенел хрусталь бокалов, посыпались радостные пожелания здоровья, любви и долгих лет жизни.

Юбиляры устало улыбались и без особого энтузиазма чокались. Иосиф по причине глухоты мало что слышал и о содержании поздравлений больше догадывался, а Мара была занята воспоминаниями о жизни с ним и, хоть тост и растрогал её до слёз, не понимала, зачем только говорятся эти ничего незначащие слова. Здоровья уже давно нет, любви никогда не было, а пожелания долголетия их крепкому союзу звучат насмешкой.

 

Поздравления исчерпались, чоканье прекратилось и все вернулись к своему: внук – к игре, внучка – к журналу, дочь вышла покурить, зять впал в полудрёму, а остальные принялись доковыривать что-то в своих тарелках. Снующие вокруг официанты подносили одно блюдо за другим и через какое-то время уносили всё почти нетронутым: есть их было, по сути дела, некому. Пожилые участники торжества ссылались на холестерол и сахар, а участники помоложе – на вес и фигуры.

С удовольствием ел только друг юбиляров, Моня Левинзон, который придерживался мнения, что если умирать всё равно надо, так уж лучше умирать сытым и удовлетворённым.

– Замечательная селёдка под шубой, я уже давно такую не ел, – ни к кому не обращаясь, сказал он, утираясь салфеткой. – Вот мы гуляли недавно в «Королевском» у племянника, так там было гораздо хуже, совсем невкусно и мало. Какие-то японские суши... салатики... в общем, ерунда всякая! А кому нужны ихние суши?! Кроме риса, в них ничего нет, а от риса запор. Нам это уж точно ни к чему. Вот селёдочку с винегретом – это пожалуйста. Пусть моя лучшая половина подтвердит: кушать там было нечего, правда, дорогая? – обратился он к своей жене, обгладывающей куриное крылышко.

– Мммм, – промычала та в знак согласия.

«И что он прицепился к этой селёдке? Фаня права: селёдка как селёдка, – подумала Мара.

 

Внучка юбиляров покосилась на пару с нескрываемым презрением: – Are they for real?! How can anyone eat this Russian food?! It just swims in fat...[7]

EWEY! GROSS![8]... сэ-лЬёд-ка! – брат её схватил себя за горло и высунул язык. – AH!!! I’m gonna puke![9]

Shush, Jason! Stop yelling… take off your damn earphones![10] – шикнула на него вернувшаяся к столу мать. – Everyone can hear you[11]

Huh,… are you serious?! They don’t know any English,[12] – осклабился тот.

Well, so what? It’s not polite. Please, behave yourself![13]

Yeah, whatever, [14] – дёрнул плечом внук, поправляя на голове свои наушники.

– По-моему, здесь не так уж дорого, – заключил Моня, – и, что самое главное, дают очень много еды.

«Даже слишком, – мысленно согласилась Мара, – и зачем столько заказывали? Выброшенные на ветер деньги... теперь придётся брать домой остатки и доедать целую неделю. Хотя кому это всё надо? Впрочем, что поделаешь: еду грешно выкидывать. А ведь сколько людей могло этим насытиться в голодные годы», – вздохнула она, в который раз раскручивая ленту воспоминаний, эпизоды военного детства, копанье в мусорных кучах в поисках съестного – документальный фильм, пережитый и пересмотренный бесчисленное количество раз…

 

– Ну сколько можно об этом вспоминать, а, мама? – раздражалась на неё дочь, – давно уже пора забыть... ты же только этим свои раны растравляешь. Вот, бери пример с меня, старайся не зацикливаться на негативном. Ведь теперь уже, слава богу, не голодные годы, и никому это не нужно, – слышался ей голос дочери.

Приходя к родителям, она сразу шла к холодильнику и делала полную ревизию:

– Да тут у вас половину еды надо повыкидывать, мама... почему ты всё это держишь?

– Так она ж ещё хорошая, – возражала Мара, – мы ведь только недавно... – забыть у неё не получалось, и она продолжала зацикливаться.

– Какое «недавно»?! Посмотри на дату! – вскипала дочь. – Просроченное, а значит, уже негодное! Это надо в мусорку! И вот это тоже. Чем меньше сохраняешь, тем жить проще, а это значит, надо избавляться от ненужного… И что ты вечно жалеешь что-либо выкинуть?!

Мара не совсем понимала, о чём говорила её дочь. С тех пор, как та вышла замуж за Гэрри, она стала такой... американской. Слова какие-то употребляет непонятные.

– Что значит «просроченное»? Вот если бы что-то скисло или заплесневело, я ещё понимаю, но при чём же тут дата?! Мало что они там на коробках пишут, чтоб продать побольше, – рассуждала Мара. – Да, оторвалась Элечка от нашего... И детей своих ничему русскому не учит. А почему бы им не знать ещё один язык, чтобы с бабушкой и дедушкой общаться? Видать, русское для неё тоже стало ненужным, просроченным...

 

Не в пример своим родителям, Эля всегда всё выкидывала, чем очень возмущала мать. Ещё совершенно пригодные к употреблению вещи, а иногда и даже совсем новые.

– Ну и что, что оно ещё хорошее? Поменялась мода... изменился вкус... я куплю себе другое. Если я что-то не пользую в течение года, то значит этому пора на свалку, – говорила она.

А мать не представляла, как можно выкидывать такие чудесные вещи, совсем ещё приличные, без пятен и дырочек.

Ну хорошо, мода поменялась... так ведь можно было кое-что переделать, как-то осовременить, сделать эти вещи модными и сохранить их подольше. Никогда ведь не знаешь, что может когда-нибудь пригодиться… вот только выкинешь что-то, а оно тут же сразу и понадобится. И что тогда? А Эля такого не признаёт и сохранять ничего не желает. Ни вещей, ни мужей, ни отца для своих детей. И откуда это у неё? – вопрошала себя Мара. – Явно не от меня.

 

А ведь она, Мара, всю жизнь только и делала, что сохраняла или, по крайней мере, пыталась сохранить. Сначала маленькой девочкой целый день сохраняла кусочек хлебного пайка до прихода матери с работы, чтобы поделиться. Потом, юной девушкой, сохраняла свою невинность, потому что в те годы так было принято. А затем, после встречи с Иосифом, сохраняла мечту о семье, которой ей так не хватало.

Росла Мара без папы, а ей хотелось, чтобы всё у неё было, как на картинке в её любимой книжке детства: мама, папа и ребёнок – девочка в голубом платьице, с косичками – все смеющиеся и счастливые. Потому и подстроила она таким образом, чтобы Иосиф, который у них квартировался, должен был на ней жениться. Хоть и был он старше и умнее, а она его перехитрила. Пересилить свою порядочность он не смог. Мара знала, что они разные, и что мечта его – уехать в Москву учиться, но это её не испугало. И решила Мара, вопреки нежеланию Иосифа, заиметь ребенка, желательно девочку, потому что без ребёнка счастливой семьи, как на картинке, получиться не могло. А ради этого пошла она на обман, сказав ему, что беременна... мол, презерватив – защита не стопроцентная, всяко бывает, – в то время как беременной не была. Иосиф поверил и, похоронив свою мечту о Москве, расписался с Марой в ЗАГСе, и перестал предохраняться. Ну тут она и вправду забеременела. А потом в положенный срок, зимней ночью, родила, как она и хотела, девочку Элечку, в счастье своём утратив бдительность. Вернувшись из роддома домой, первой же ночью призналась она в своём обмане: надеялась, что муж её поймет, обнимет и простит. Но он не обнял, не понял и не простил, а тут же её возненавидел и куда-то ушёл на всю ночь.

 

Утром Мара горько рыдала, сидя на кухонной табуретке, а мать её сокрушалась:

– Ну кто же так делает? Как же ты могла ему рассказать? Какая же ты у меня наивная дура?! Теперь он от тебя уйдёт, и твой ребёнок останется без отца!

– Нет, не уйдёт, – решила про себя Мара, глядя на маленький, туго запелёнутый спящий комочек и, глотая слезы, поклялась вслух: – Он вернётся, мама, навсегда! Элечка никогда не останется без папы!

И действительно, муж вскоре вернулся, но не навсегда.

– Я так не смогу: не люблю я тебя, – сказал он, отводя взгляд. – Отпусти меня, Мара, пожалуйста.

– Нет, Ося, не отпущу! – повернув к нему распухшее от слёз лицо, отрезала Мара. – И меня не волнует, сможешь ты или нет... да и куда ты пойдёшь? Ни кола у тебя, ни двора... Живи здесь... а меня можешь не любить: люби ЕЁ, – кивнула она в сторону люльки.

 

Время было тяжёлое, послевоенное, с жильём очень туго. Ютились они вчетвером в полуподвальной квартирке, принадлежащей её матери, и была Мара права: не было у её мужа ничего, и негде было голову ему преклонить. Ну, и остался он жить с ней в холодном миру. Уходил, возвращался, снова уходил, но Мара ничего ему не говорила. А потом он встретил ТУ, и тогда началась меж ними открытая война, и вместо семейного счастья, жизнь её с Иосифом превратилась в сущий ад, потому что, сколько тот ни просил развода, она ему его не давала, и сколько он её ни мучил, ни провоцировал своим отношением, она терпела, страдала, рыдала и опять терпела... Только бы не оставить дочку без отца.

Так прошла большая часть их жизни, и прожила ее Мара красивой и нетронутой, почти девственницей, а Иосиф, презирая её и бунтуя, всё же насовсем не уходил, и у Элечки, хоть и росла она в обстановке слёз и скандалов, были оба – и мама и папа. Зато у Мары глаза, чуть что, были на мокром месте.

– Нервы расшатались, – объясняла она интересующимся, – надо будет попить валерьянки.

Но валерьянка уже давно ей не помогала...

 

– Мама, папа, давайте все сфотографируемся! – голос дочери выдернул Мару из воспоминаний. – Сначала юбиляры! Встань вот здесь... ПАПА! МЫ ДЕЛАЕМ ОБЩУЮ ФОТОГРАФИЮ: СТАНОВИСЬ РЯДОМ С МАМОЙ И ОБНИМИ ЕЁ, ПОЖАЛУЙСТА! – кричала Эля, перекрывая играющий на эстраде ресторанный ансамбль. – Все! Улыбнитесь и НЕ ДВИГАЙТЕСЬ!

– Подожди, Элечка, я все губы, наверное, съела... дай-ка мне твоё зеркальце... впрочем, не надо, я так, – Мара вытащила из ридикюля помадный тюбик, сделала, как она выражалась, «поцелуйный ротик», привычно мазнула по нему красным и, пожевав-пошлёпав пересохшими губами, размазывая красноту, объявила: – Ну вот, совсем другое дело: теперь я готова, – подумав про себя: «А вообще-то какое значение это имеет... кому какая разница, накрашены у меня губы или нет... ЕМУ ведь это безразлично».

Приподнявшись со своего стула, Иосиф обнял Мару за то, что когда-то было талией и, раздвинув губы в неестественной улыбке, они оба застыли в позе. Несмотря на почтенный возраст, его объятие сохранило молодую крепость. Марино сердце кольнуло застарелой болью. Ах, как ей в своё время не хватало его объятий...

– ТАК, ПРЕКРАСНО, НЕ ДВИГАЙТЕСЬ! ЕЩЁ ПАРОЧКУ! – Эля продолжала щёлкать фотоаппаратом.

 

«Она всегда была командиром, – подумала Мара, – всегда добивалась, чего хотела. Не то, что я, дура заплаканная».

 

Ей вспомнился их спор перед уходом в ресторан. Тема спора была крайне неприятной. Эля познакомилась с кем-то и влюбилась по уши. Всё было бы ничего, если б не тот факт, что она была замужней женщиной с детьми, а предмет её любви – на девять лет моложе и тоже семейный: им обоим было что терять. И как же в приличных семьях такое может быть? Не дай Господь, зять узнает или жена того молодого идиота… Маре было страшно даже о таком думать.

– Не делай этого, Эля, – взывала она, – подумай о детях! И о Гэрри... у тебя такой прекрасный муж... зарабатывает, не гуляет... и дом – полная чаша!

– «Подумать о детях», говоришь, – Эля щёлкнула зажигалкой и прикурила, жадно затянувшись сигаретным дымом. – Детям это не повредит... они не должны ничего знать. А Гэрри... ты ведь знаешь моего Гэрри... Да, он хороший человек, отец, семьянин, но, боже, какой он все-таки сухой! Я для него не существую как женщина: его интересуют только его компьютеры и велосипед, – она курила с лихорадочной поспешностью, нервно жестикулируя, хотя, вроде, спешить было некуда. – Ну да, дети... нас связывают дети... дети и дом, но больше ничего... А я так, бесплатное приложение... никаких точек соприкосновения. Это длится уже очень давно. И не спим мы тоже уже очень давно. Ему как будто бы это не мешает, а я так больше не могу! И вообще, а кто подумает обо мне, мама? Я ещё ведь совсем не старая женщина... неужели ты не понимаешь?!

– Понимаю, Элечка, очень даже понимаю. Я тоже когда-то была молодой, но... но я всегда думала, прежде всего, о ТЕБЕ! – всхлипнула Мара. – И зачем ты так много куришь?! Побереги своё здоровье...

– Ну и что хорошего? Ты всю жизнь прострадала, а теперь жалеешь, ведь правда? – и, не дожидаясь ответа, продолжила: – А я так, как ты, НЕ ХОЧУ! Не хочу жалеть ПОТОМ! А много курю, потому что... потому что курю! Ты вот вечно плачешь, а я – курю, – криво усмехнулась Эля.

 

– Так я же для тебя, Элечка, страдала... хотела, чтобы у тебя был ПАПА, ведь это так важно для девочки, – Марины всхлипы участились, переходя в непрерывное хлюпанье.

– Ну, ещё важно, какой этот папа! – взвилась, как ужаленная, Эля. – Не за всякого папу стоит страдать! Знаешь ли ты, сколько раз, слыша ваши скандалы, я мечтала, чтобы ОН от нас ушёл... или даже умер... в общем, главное, чтобы исчез и чтобы прекратились эти вечные крики... или чтобы ты наконец-то перестала плакать и выгнала бы его к чёрту, на хрен к его бабе! Думаешь, я ничего этого не знала?! А себя б привела наконец в человеческий вид. Ты ведь уже на женщину не была похожа... а ещё не старая была, жизнь могла свою устроить... тем более что он дома редко бывал и времени мне уделял немного, а потом, когда чуть подросла, то я вообще могла спокойно без папы обходиться! Так что не сваливай это на меня... не во мне дело! – выпалив всё, она двумя глубокими затяжками втянула в себя остатки дыма из полупотухшего окурка, обжигая горло и кончики пальцев.

– Ну, если б не авария, – всхлипнула мать.

– А что авария?! – Эля растёрла окурок о пепельницу и сердито выдула из себя клуб дыма. – Авария тебя спасла... дала тебе всё, о чём ты мечтала: внимание окружающих, папину заботу, дружную семью... или иллюзию таковой... впрочем, какая разница? Да, она искорёжила твой позвоночник, но ведь насколько твоя жизнь стала лучше... разве не так? Папа... он носится с тобой как с писаной торбой, ухаживает как за малым дитём, всё делает, все дороги забегает... согласись, если б не та авария, такого в жизни бы не случилось...

– Возможно, – Мара вздохнула, – возможно, его просто совесть мучает, и он платит мне за все годы своих издевательств надо мной... но ты знаешь, я его уже давно простила и больше не держу зла. Ему ведь со мной тоже, наверное, было несладко и, может быть, я была не совсем права, не давая ему развода... хотела насильно заставить с собой жить, а ему надо было совсем другое, или другую... и он, возможно, тоже по-своему страдал в клетке, в которую я его посадила... я много об этом в последнее время думаю... и меня иногда даже мучает совесть... и потом он ведь старше меня, и... и мне страшно даже подумать, – она опять заплакала.

– Ты боишься его потерять? – Элин голос немного смягчился.

– Ну а как ты считаешь? Он ведь мои ноги, мои руки... ты же видишь, как я еле-еле ползаю: скоро вообще ходить не смогу... без него я... что со мной будет, если... кому я нужна? У тебя вот своя жизнь... работа, муж, любовник... а у детей твоих – и подавно... очень нужна им не говорящая по-английски старуха в инвалидной коляске, – всхлипывала Мара, утирая глаза бумажным платочком. – Вот скоро совсем приду в негодность, и ты меня выкинешь в мусор за ненадобностью... дата на мне уже почти просроченная...

– Ну ладно, мама, не драматизируй, пожалуйста... ой, как ты любишь чувствовать себя жертвой!

– А я и есть жертва, – неожиданно мягко согласилась Мара, – вся моя жизнь была жертвой... а всё потому, что я дура. Мои родители, знаешь, были в близком родстве... вот и родилась я такой: красивой, но дурой. Твоя бабушка, моя покойная мама, была намного умнее... она мне не раз говорила: «Марочка, да отпусти ты его с богом, тебе ж легче станет... перестань так мучить себя», – а я не понимала её, спорила, пыталась доказать, что, не в пример ей, смогу удержать своего мужа. Вот и доказала... но какой ценой?!

– Ну что попусту говорить: уже поздно... поезд ушёл, – сказала Эля, обняв мать за подрагивающие плечи.

В общем, очень неприятный получился разговор.

 

Яркий свет вспышки вернул Мару к ресторанной действительности.

– Мама, ну ты опять невпопад моргнула! Придётся ещё раз... – услышала она голос дочери.

– Ещё раз, так ещё раз, – согласилась Мара, с трудом сдерживая слёзы. – Это жизнь прожить ещё раз нельзя, а фотографии щёлкать можно сколько угодно.

– Ты о’кей, мама?

Мара кивнула.

Сделали ещё несколько снимков. После юбиляров фотографировались все присутствующие в разных составах: юбиляры с дочкой, юбиляры с внуками, юбиляры с друзьями и, наконец, все гости вокруг сидящих в центре Иосифа и Мары.

Подали кофе, два вида торта и блюдо с пирожными ассорти. Произнесли ещё несколько тостов, затем поднялся и сам юбиляр, дрожащей рукой вытащил из кармана пиджака смятый тетрадный листок. Обратившись к Маре, он промямлил:

– Я тут кое-что написал... для тебя... это не совсем тост, а стих... просто, не будучи поэтом... и вообще, он не совсем весёлый... может, лучше, если ты его сама прочтёшь про себя, – он протянул ей листок.

– Ну да, я оставила дома мои хорошие очки и ничего не вижу... читай ты, – сказала она.

– Да, давай читай... letsread it! – поддержали остальные.

Иосиф читал, запинаясь, и без интонации в голосе, но Маре почему-то казалось, что за его монотонностью кроется напряжение чувств:

«Тебя любил, но странною любовью,
Которую не смог я показать,

Обрёк тебя на долю вдовью,

Хотя был жив: не смог простить, обнять»

Мара достала из сумочки носовой платок и громко высморкалась. Монина супруга последовала её примеру.

«Прости, что о любви сказать не мог,
Как мне б хотелось, как тебе нуждалось.

Прости за слабость, муки и порок.

Тебе родная, трудно доставалось...»

My Gary could never write anything like this[15], – взгрустнула Эля, – хотя, к чему это всё сейчас? Слова и только... а жизнь прошла.

«Хочу сказать спасибо с запозданьем,
Хочу сказать, как я тебя ценю,

За то, что не дала семейному огню

Угаснуть ты от слёз твоих рыданий...»

Иосиф кончил читать и, положив листок в карман пиджака, сел на своё место. Мара сидела как истукан, и только слёзы тихо скатывались по её щекам. Никто не знал, что сказать, но тут, к счастью, опять загрохотала музыка, говорить стало невозможно, и неловкость момента улетучилась.

What did Grandpa say? Why is she always crying? – шепнула внучка на ухо матери. – Isn’t this suppose to be a happy occasion?[16]

 

Ужин подходил к концу.

– Так вам завернуть что-то или, может быть, всё? – поинтересовался официант у юбиляра.

– Да как супруга решит, – кивнул тот в сторону юбилярши.

– Конечно, заворачивайте всё... что добру пропада... – Мара осеклась на полуслове, – впрочем, нет, не надо... не надо заворачивать... пусть пропадает себе на здоровье! А что?! – рассмеялась она в ответ на недоуменные взгляды гостей. – Надоело всё сохранять да сохранять... надо жить проще... а это значит, избавляться от просроченного.

Неожиданно на неё снизошли лёгкость и спокойствие, отошли мысли и воспоминания, исчезла обида и ощущение тяжёлой глыбы, придавливающей её книзу. Появилось желание двигаться... показалось, что, если только захочется, то даже можно будет взлететь. Странно, но теперь всё вдруг стало казаться намного лучше, хотя ничего не изменилось: и зал, и еда, и шум, и ситуация.

Супруги Левинзон выразительно переглянулись.

 

Объявили «белый» танец:

– Дамы приглашают кавалеров!

Заиграла музыка... «Жил был художник один, домик имел и холсты, но он актрису любил, ту, что любила цветы», – затянула под пугачёвскую «фанеру» солистка ансамбля.

– Ой, это моя любимая песня! Пойдём, Ося, я тебя приглашаю, – Мара потянула мужа.

Юбиляр смущённо зарделся и повел её на полупустую танцплощадку. Там они как-то неуклюже обнялись и, прижавшись друг к другу, молча затоптались на одном месте. Эля с мужем топтались рядом. Гэрри, чуть ли ни силой вытащенный со своего места и почти на две головы выше, отрешённо улыбаясь и медленно передвигая ногами, смотрел поверх Элиной макушки куда-то вдаль. Одной рукой он еле дотрагивался до её пояса, другая висела как плеть. Танцевать Гэрри не умел и не любил, а считал это занятие чистой потерей времени. Эля, разумеется, вела.

«И что он за мужчина? Хоть бы в глаза ей раз заглянул, – мысленно возмутилась Мара, обидевшись за дочку. – Отмороженный он какой-то, настоящий манекен. Чего удивляться, что она влюбилась в того молодого идиота»...

 

– Что это за запах? – прервала она молчание.

– А тот одеколон, что ты мне подарила на день рождения, помнишь? – ответил Иосиф.

– Он же тебе не нравился...

– С чего ты это взяла?

– Ну, ведь ты им никогда не пользовался...

– Да, но это не значит, что не нравился... наоборот, я его берёг, – возразил Иосиф. – А знаешь, ты сегодня очень хорошо выглядишь... красивое платье, ну а брошка... и помада тебе идёт... носи этот цвет почаще.

Мара улыбнулась и прижалась к мужу тесней.

 

Песня закончилась, сменившись пошлым, бодрым шлягерным мотивчиком, но Мара с Иосифом, вцепившись друг в друга, продолжали топтаться на том же месте, следуя ритму предыдущей мелодии.

Эля смотрела на них сквозь плёнку застилающих глаза слёз и думала, что, возможно, её родители всё же, по-своему, любили друг друга, и, может быть, их жертвы не были напрасными, а имели какой-то смысл...

– Элечка, детка, а можно мы заберём оставшуюся еду? – услышала она Монин голос. – Всё равно ведь выкинут, а жалко... там наверняка на неделю еды осталось... шашлыки вкусные... и вообще... селёдка под шубой замечательная. Твоя мама дура, что не берёт...

– Не обижайся, но она действительно дура, – подтвердила его супруга. – С какой стати добро выкидывать?!

– Миллион, миллион, миллион алых роз, – невпопад с музыкой напевала юбилярша, вдыхая аромат мужниного одеколона...

 

 

 


 

[5]О том, почему мы здесь собрались сегодня  

 

[6] Пятьдесят лет! Это же та-а-ак долго!

 

[7] Невероятно! И как только можно эту русскую еду есть?! Она же плавает в жиру...

 

[8] Фу, какая гадость!  

 

[9] Я сейчас вырву!

 

[10] Тише, Джэйсон, не кричи... сними свои противные наушники!

 

[11] Они могут тебя услышать

 

[12] Ты это серьезно?! Они ведь не знают английского...

 

[13] Ну и что? Пожалуйста, веди себя прилично!

 

[14] А, неважно...

 

[15]Мой Гэрри никогда бы не смог так написать…

 

[16] Что дедушка сказал? Почему она плачет? Разве мы не отмечаем радостное событие?

 

 

 


Оглавление

2. Бабы – стервы
3. Белый танец
4. Женская красота
602 читателя получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.08 на 07.10.2024, 14:31 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com (соцсеть Facebook запрещена в России, принадлежит корпорации Meta, признанной в РФ экстремистской организацией) Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com (в РФ доступ к ресурсу twitter.com ограничен на основании требования Генпрокуратуры от 24.02.2022) Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


50 000 ₽ за статью о стихах



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Герман Греф — биография председателя правления Сбербанка

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

01.10.2024
Журнал НЛ отличается фундаментальным подходом к Слову.
Екатерина Сердюкова

28.09.2024
Всё у вас замечательно. Думаю, многим бы польстило появление на страницах НОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
Александр Жиляков

12.09.2024
Честно, говоря, я не надеялась увидеть в современном журнале что-то стоящее. Но Вы меня удивили.
Ольга Севостьянова, член Союза журналистов РФ, писатель, публицист



Номер журнала «Новая Литература» за август 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!