Не все о себе

* * *

Кто пишет как дышит, а кто – как пердит,
но о наболевшем любой говорит.
А значит, когда геморрой у поэта –
он вряд ли опишет вам вечное лето.
Он всю свою боль изольет на бумагу –
глядишь, хоть чуть-чуть, да отпустит беднягу.
 

* * *

Ко мне ночами ходит грузный Муз,
садится на пол (стул его не держит)
и говорит о том, что наш союз
питает его лучшие надежды;
 
что скоро можно тиснуться в журнал,
что, мол, уже до сборника недолго,
что он уже и строки разобрал
по строфам, как велело чувство долга.
 
Сидит и ноет, и пойди его
смахни рукой, как трепетную фею!
Я с Музою бы справился легко,
а с этим Музом просто сатанею.
 
Послать б его подальше на Парнас,
к его пока мне неизвестной маме!
Но опасаюсь: вдруг потом Пегас
начнет ко мне стихи возить возами.
 
И, как чумной, все ночи напролет
строфу с строфой соединяю рьяно…
Не прерывайте юных Муз полет,
а то пришлют такую обезьяну!
 

* * *

Вот бы в ана-,
вот бы в био-,
впасть бы в ана-био-зэ;
чтобы в жилах кровь остыла,
шило выдернуть из зэ.
 
Утеплить свою берлогу,
лапу в пасть – и до весны
наблюдать порой немного
эро летаргические сны.
 
Вот бы чудно,
вот бы мило –
спать, пока не стает снег…
Жаль, так экономить силы
не умеет человек.
 

* * *

А все о себе, о себе, о себе...
Ни слова о том, что ко мне не относится,
о том, что другими порою заносится
на лист, жесткий диск и тэ дэ и тэ пэ.
 
Ни слова о том, что снежинки летят
и мягко на плечи людей опускаются,
что город уснул, фонарями оскалился,
что пуст у бомжа подзаборного взгляд.
 
Нет, все о себе, даже не о тебе,
о том, как нежны твои руки и волосы.
Сухие стихи, как газетные полосы,
шуршат под руками в безумной божбе.
 
Кого не писал бы я – бога, плебея,
себя лишь в словесный одену наряд...
И даже когда я покаяться рад,
мол, все о себе  – и тогда о себе я.
 

Кошка

Возле двери в стене – деревянной в кирпичной,
возле двери в стене – закрытой обычно –
кошка ловит мышей возле мусорной мульды.
Кошка ловит мышей – попадаются буквы.
 
Не хрустят на зубах отощавшего зверя
черепа грызунов возле запертой двери,
не в томате бычки в соответственной банке,
а харчки да бычки все в помаде цыганки.
 
Ей противен табак и невкусна бумага,
без ворон и собак нельзя сделать и шага.
Вход в подвал не забыт – заколочен решеткой
и за ухом болит клещевая чесотка.
 
Мелкий хищник ночной, отощавший без пищи,
твоим братьям давно люди были добычей.
Мы как будто вам мстим за давнишние страхи –
то усы подпалим, то подбросим к собаке.
 
Если б был Кошкин Бог, я б Ему помолился –
пусть ей чаще в пути попадается крыса,
пусть чесотка пройдет и собаки отстанут,
дети из озорства к ней пускай не пристанут.
 

Истерика. Любовь

Затем, что вечер празднует победу
и звезды, словно псы, бегут по кругу;
затем, что лик Луны заметил вьюгу,
на севере начавшуюся в среду
и на ЮВ спешащую угрюмо
замедлить ход весны; затем, что руки
трясутся вновь, но алкоголь невинен;
затем, что уши отрицают звуки,
а очи свет; и каждому мужчине
хотелось бы напиться и забыться,
а не как мне – забиться в темный угол,
но как марионетка в тятре кукол
предпочитаю бегать, торопиться,
Петрушка, блин!
 
…Такая вот петрушка,
что годы жизни трачены без толку.
Как детская нарядная хлопушка,
повесится бы где-нибудь на елку
от нефиг делать… Но Ты рядом, рядом,
Ты здесь, со мной, и оттого дороже.
Привязанность, которую не надо
стыдиться. Грех, который невозможно
не совершить. И Ты не грех, а благо.
И не «вся жизнь в Тебе», но Ты со мною –
и можно жить. И я навряд ли лягу,
пока со мной Ты, с кем-нибудь другою.
------
Фонарь в окне горит неугасимо,
и двор под ним, как площадь без народа.
И Ты со мной, и страх проходит мимо,
в какое б ни случилось время года.
 

Любовь эпилептоида

Я люблю тебя. Меч из ножен!
Подходите, враги, не прячьтесь!
Я сегодня тобой стреножен,
но и в этом я вижу счастье.
 
Предо мной и гранит – бумага,
если страсть позвала в дорогу.
Без любви мне не сделать шага,
но, влюбленный, – я выше Бога.
 
Я добьюсь тебя, сколько б это
мне не стоило трат и нервов.
Утащу тебя с края света,
прахом лягу, но выйду червой!
 
Но, когда со мной будешь рядом, –
мне не смей отказать и взглядом!
 

Любовь шизоида

Наша любовь бесконечна, как звездное небо.
Ты – моя Ева, Лилит, ты – моя королева.
Прежде времен сотворения мира, у края
мы уже были, любили друг друга, я знаю.
 
Вечно растущего Древа весенние ветви,
мы Саваофа с Софией достойные дети,
словно Орфей с Эвридикой, как Дафнис и Хлоя.
Наша любовь глубока, как бескрайнее море.
 
И, подчиняясь великим и древним законам,
вижу твое отражение в русских иконах,
вижу твое отраженье в Изиде и Нике –
время лишь множит изменчивой Женщины лики.
 
Только, молю, соответствуй канонам богини –
с честью носи Вечной Женщины славное имя!
 

Любовь психастеника

Прекрасна только зрелая любовь,
к которой мы подходим постепенно;
не та, когда взбесившаяся кровь
рвет напрочь зазевавшиеся вены,
 
не страстное подобие того,
что делает наркологов богаче,
не «жизнь на плаху ради одного
лишь взгляда» – я привык любить иначе.
 
Моя любовь стабильна, как скала,
ровна, как путь луча в пустом пространстве.
Я не беру подачек со стола
безумства в романтическом убранстве.
 
Я выстроил любовь как твердь, как храм –
от прочих бурь я укрываюсь там.
 

Сонет о вечной любви

Не мысля друг без друга ни Вселенной,
ни – Боже упаси!  – самих себя,
они не лгали, часто говоря,
что чувства их вовек не будут тленны.
 
И время шло незримо, постепенно...
Но срок пришел – и мачты корабля
их разлучили. Дальняя земля
Ему была назначена надменным
 
указом свыше. Письма и звонки
летели часто. Но ему – станки,
а ей – бумажки... Возраст, и пора бы
 
иметь семью, детей ... И через год
боль кончилась... У Ней – растет живот,
а у Него в постели часты бабы.
 

* * *

В разгаре Калиюги, но до плясок
сторуких Шив; до разрушенья Трои
фугасными снарядами; до масок
под шишаками русского покроя; –
 
мы жили до – достатка и уюта,
до гонки по спирали за наживой;
до ядерного грозного салюта.
 
И потому сейчас с тобою живы,
что и в разгаре Калиюги знали
(спасибо Иоанну Богослову),
что как бы ни ярилась Рагнаради,
но все-таки в начале было Слово.
 

* * *

Жду тебя… Остальное проходит мимо,
остальное вокруг – словно клочья дыма,
остальное – как призрак, глядящий в темя.
Жду тебя. Ускоряю делами время.
 
Жду твоих шагов в коридоре длинном.
Жду, как скрипнет дверь. Но минуты, глиной
разминаясь в пальцах, ползут часами
и встают меж нами… Встают меж нами…
 
Жду – и кровь разгоняю быстрей, и чаще
возникают мысли о той напасти
или той беде, что бывает рядом.
Жду тебя, подгоняя минуты взглядом.
 
Жду тебя, начиная ходить по стенам.
Жду так жадно, что кровь закипает в венах.
Жду так сильно, что рвется на части крыша.
Вот – шаги в коридоре… Твои!.. Все ближе!
 
 

* * *

…Отмучился, скажут. Откинул копыта – и в путь.
А я попрошу, чтоб пустили хотя б на чуть-чуть:
любимой жене сообщить.                                                                         
                                        Не печалься, родная.
Я в даль ухожу, о которой ни капли не знаю,
но верю – увидимся вновь. Без тебя одиноко
и в адском огне, и в чертогах у Господа Бога.