Семнадцать с половиной сентиментальных историй про любовь, смерть, еду и каннибализм

Мы ждали, когда что-то произойдет. Каждая выносила стул и усаживалась перед крыльцом своего дома. Когда тетушка Мэй умерла, ее стул и дом остались стоять, просто теперь они пустовали. Шел дождь или снег, распускались, а спустя некоторое время желтели листья, но теперь нас вместо троих стало двое.

Бывают времена, когда все старое лучшее уже подошло к концу, а новое еще никак не начнется. Но мы ждали совсем не этого, мы просто нуждались в том, чтобы что-то случилось. Смерть тетушки Мэй была не в счет – она ведь тоже ждала. По нашей улице, исключительно пыльной большую часть года, никто не проезжал – ни скрипучая бочка с водой, ни проржавевший, но все равно, предел детских мечтаний – велосипед. Иногда в песке оставались наши следы, когда нас зачем-то одолевала охота перейти на другую сторону, где начинался заросший полынью овраг.

С задних дворов мы слышали, что там вдалеке течет жизнь, но мы не хотели искать ее где-то еще, мы ждали, когда она придет к нам. В городе нас называли не иначе как полоумными старыми девами. Ветер, разумеется, доносил до нас слухи, но мы досадовали только на бедность фантазии тамошних кумушек.

Сидя перед своим домом, хорошо было вечерами пить чай, а в полдень – разгрызать яблоки, прежде аккуратно счищая с них тонкую кожицу. Все шло своим чередом, вернее, никуда не двигалось, стояло на месте. Вертелись только стрелки часов, но и они дважды в сутки возвращались к началу, так что мы почитали это за сущую чепуху.

Все шло своим чередом, когда однажды по нашей улице двинулись танки. Два старых, потрепанных, не менее проржавевших, чем детские велосипеды, которые, впрочем, никогда сюда не заезжали, гиганта. Мы спросили солдат: «что?»

Они ответили:

– Все.

И оказались правы. Гусеницы застряли в пыли и больше не двинулись. У них было радио, но сюда не доходили никакие его волны, у них был приказ, но они потеряли пакет, который не успели еще вскрыть. Дула танков отлично подошли, чтобы натянуть веревки – развешивать наше общее белье. Талия моей сестрицы слегка расплылась, а живот значительно округлился, хотя она все отрицала. Мы больше не ждали. В наших домах не осталось ни одной поломанной вещи: все было починено, выброшено, либо пущено на починку другого.

Нас увлекло вязание – тоже приятное занятие, если проводить за ним время, сидя рядом с крыльцом своего дома. Солдаты не уставали прохаживаться туда и сюда, вглядываясь в один и другой конец нашей богом забытой улицы. Но мы знали, их ожидание тоже когда-нибудь кончится.

Чего станут ждать наши дети? Того, что мы последуем за тетушкой Мэй, дабы освободить им побольше места на тесной улице между тремя домами и заросшим травой оврагом? Капрал говорит: они подождут, чтобы научиться ходить, чтобы сбежать прочь отсюда. Но сам он почему-то по-прежнему здесь. Наверное, во всем есть какой-то смысл.