HTM
Международный конкурс молодых критиков русской поэзии

Цитаты и классики

Оскар Уайльд как критик. Психология писательства.

Обсудить

Цитаты из произведений

На чтение русскоязычной части потребуется 2 часа 15 минут | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за февраль 2015 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2015 года

 

Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 4.03.2015
Оглавление

12. Писательские сферы. Жанры литературы.
13. Писательские сферы. О литературном стиле.


Писательские сферы. О литературном стиле.


 

 

 

Искусство невозможно без стиля, а стиль – без индивидуальности

 

But surely you would admit that the great poems of the early world, the primitive, anonymous collective poems, were the result of the imagination of races, rather than of the imagination of individuals?

Не станете же вы отрицать, что великие поэмы, созданные на заре мира, эти явившиеся в первобытные времена, лишённые авторства, коллективно слагавшиеся поэмы порождены воображением целых народов, а не отдельных лиц.

GILBERT. Not when they became poetry. Not when they received a beautiful form. For there is no art where there is no style, and no style where there is no unity, and unity is of the individual. No doubt Homer had old ballads and stories to deal with, as Shakespeare had chronicles and plays and novels from which to work, but they were merely his rough material. He took them, and shaped them into song. They become his, because he made them lovely. They were built out of music,

Джильберт. Только до той черты, пока эти поэмы не становятся истинной поэзией. Пока они не приобретают прекрасной формы. Потому что искусства нет там, где нет стиля, а стиля нет, если нет единства, единство же создаёт личность. Конечно, у Гомера были под рукой старые сказания и сюжеты, как и у Шекспира были исторические хроники, пьесы и новеллы, из которых он мог черпать, но ведь это всего лишь грубый материал. Их брали и создавали форму, чтобы они стали песней. Они становились достоянием того, кто их сделал прекрасными. Они являлись из духа музыки,

And so not built at all,

And therefore built for ever.

И потому являлись ниоткуда,

И потому являлись навсегда.

The longer one studies life and literature, the more strongly one feels that behind everything that is wonderful stands the individual, and that it is not the moment that makes the man, but the man who creates the age. Indeed, I am inclined to think that each myth and legend that seems to us to spring out of the wonder, or terror, or fancy of tribe and nation, was in its origin the invention of one single mind. The curiously limited number of the myths seems to me to point to this conclusion. But we must not go off into questions of comparative mythology.

Чем глубже погружаешься в изучение жизни и поэзии, тем отчётливее сознаёшь, что за всем достойным восхищения стоит творческая индивидуальность и не время создаёт человека, а человек создаёт своё время. Я даже склонен полагать, что любой миф или легенда, в которых нам видятся недоумения, страхи и фантазии племени или страны, в истоке своём являются творением какой-то определённой личности. Мне кажется, к такому заключению приводит удивительно небольшое число известных нам мифов. Но не следует нам погружаться в область сравнительной мифологии.

Простота – основа стиля

 

On literary style she has some excellent remarks. She dislikes the extravagances of the romantic school and sees the beauty of simplicity.

Ж. Санд сделан ряд ловких замечаний по поводу литературного стиля. Она не любила экстравагантностей романтической школы и обожала простоту.

‘Simplicity,’ she writes, ‘is the most difficult thing to secure in this world: it is the last limit of experience and the last effort of genius.’ She hated the slang and argot of Paris life, and loved the words used by the peasants in the provinces. ‘The provinces,’ she remarks, ‘preserve the tradition of the original tongue and create but few new words. I feel much respect for the language of the peasantry; in my estimation it is the more correct.’

«Простота, – писала она, – это самая трудно достижимая вещь в мире: это последний порог, достигаемый опытом и лишь последними усилиями гения». Она ненавидела сленг и жаргон парижской жизни, и любила речь крестьян и провинции. «Провинции, – замечала она, – сохраняют традицию натурального языка и создают весьма мало новых слов. Я весьма уважаю язык крестьян. Я считаю его наиболее правильным».

She thought Flaubert too much preoccupied with the sense of form, and makes these excellent observations to him – perhaps her best piece of literary criticism. ‘You consider the form as the aim, whereas it is but the effect. Happy expressions are only the outcome of emotion and emotion itself proceeds from a conviction. We are only moved by that which we ardently believe in.’

Она полагала, что Флобер слишком занят формой, и сделала ряд превосходных замечаний по этому поводу – возможно, не фонтанов с точки зрения литературного критицизма: «Вы рассматриваете форму как цель, когда на самом деле она лишь эффект. Удачные выражения рождаются как результат эмоций, а сами эмоции идут от убеждённостей. Нас может подвигнуть лишь то, во что мы сами верим».

Недостатки могут быть художественными, если они обдуманы

 

the faults are deliberate, and the result of much study; the beauties have the air of fascinating impromptus

недостатки – результат обдуманной работы, красоты восхитительно пахнут impromptus

Ясность и затемнённость в поэзии

 

Action takes place in the sunlight, but the soul works in the dark. There is something curiously interesting in the marked tendency of modern poetry to become obscure. Many critics, writing with their eyes fixed on the masterpieces of past literature, have ascribed this tendency to wilfulness and to affectation. Its origin is rather to be found in the complexity of the new problems, and in the fact that self-consciousness is not yet adequate to explain the contents of the Ego

Действие происходит при свете дня, душа же шарится в потёмках. Любопытно было бы понять явно обозначившуюся тенденцию современной поэзии быть тёмной. Многие критики, читая современную поэзию глазами прошлой, приписывают эту тенденцию произволу и пижонству. Её источник скорее может быть обнаружен в сложности новых проблем, и в том факте, что самосознания ещё недостаточно для объяснения Ego

The unity of the individual is being expressed through its inconsistencies and its contradictions. In a strange twilight man is seeking for himself, and when he has found his own image, he cannot understand it. Objective forms of art, such as sculpture and the drama, sufficed one for the perfect presentation of life; they can no longer so suffice

Единство индивидуальности выражается через её непостоянство и внутренние противоречия. Человек ищет себя в странном мерцающем свете, и когда он находит свой собственный образ, он не может понять его. Объективных форм искусства, как скульптура или драма, достаточно, чтобы представить нам жизнь в её совершенных формах, но их недостаточно для представления души современного человека

О сатире

 

Satire, always as sterile as it is shameful and as impotent as it is insolent...

Сатира всегда стерильна, когда она безобидна, и бессильна, когда она оскорбляет

О риторике в критических статьях

 

Eloquence is a beautiful thing but rhetoric ruins many a critic, and Mr. Symonds is essentially rhetorical

Элоквенция прекрасная вещь, но риторика руинирует критики, а мистер Симондс риторик по своей сущности

Роль правильно подобранных деталей в описании

 

La passion, elle-même, gagne à être vue dans un milieu pittoresque

Страсти много выигрывают, когда они выступают в живописных декорациях

Искренность и здравость суждений

 

Sometimes, we admit, we would like a little more fineness of discrimination, a little more delicacy of perception. Sincerity of utterance is valuable in a critic, but sanity of judgment is more valuable still

иногда мы предпочли бы меньшей тонкости в анализе, и большей в суждениях. Искренность высказывания очень ценна в критике, но здравость суждений всё же ценна более

Художественные особенности Вергилия и его переводов на английский язык

 

Si on la regarde simplement comme un poème, elle offre de nobles et durables traits de beauté, de mélodie et de force; mais elle ne nous fait guère comprendre comment l'Énéide est l'épopée littéraire d'un siècle littéraire. Elle tient plus d'Homère que de Virgile, et le lecteur ordinaire ne se douterait guère, d'après le rythme égal et entraînant de ses vers, à l'allure si vive, que Virgile était un artiste ayant conscience de lui-même, le poète-lauréat d'une cour cultivée.

Если «Энеиду» рассматривать просто как поэму, она обладает всеми благородными чертами образца жанра, мелодией и поэтической силой, но при чтении моррисова перевода совсем не видно, что «Энеида» – литературная эпопея литературной эпохи. Перевод более отдаёт Гомером, чем Вергилием. Так что читателю, ловко скользящему по тихим волнам равномерного ритма и восхищающемуся живым аллюром стихов, кажется, будто Вергилий был не более чем профессиональным поэтом, этаким придворным воспевателем добродетелей при просвещённом дворе

Elle est de même pleine de modernismes bien tournés, de charmants échos littéraires, de tableaux agréables et délicats. De même que Lord Tennyson aime l'Angleterre, Virgile aimait Rome: les grands spectacles de l'histoire et la pourpre de l'empire sont également chers aux deux poètes, mais ni l'un ni l'autre n'a la grandiose simplicité, ou la large humanité des chanteurs primitifs, et comme héros, Énée est manqué non moins qu'Arthur.

Перевод также напичкан под завязку модернизмами, аллюзиями современной нам литературной эпохи. Получается, что Вергилий любил Рим на манер любви Теннисона к Британской империи: захватывающий спектакль переживаемой истории, пурпур империи – все это дорого этим поэтам. Но где, скажите мне, у того и другого мощная человечность примитивных певцов? Эней в таком плане ещё меньше герой, чем аристократизированный Артур.

Принципиальные трудности передачи латстиха в англязыке

 

Le mètre qu'a choisi M. Charles Bowen est une forme de l'hexamètre anglais, avec le dissyllabe final contracté en un pied d'une seule syllabe. Certes il est marqué par l'accent, et non par la quantité, et bien qu'il lui manque cet élément de force soutenue que constitue la terminaison dissyllabique du vers latin, et qu'il ait, dès lors, une tendance à former des couplets, la facilité à rimer qui résulte de ce changement n'est pas un mince avantage. Il semble que la rime soit absolument nécessaire à tout mètre anglais qui cherche à obtenir la rapidité du mouvement, et il n'y a pas dans notre langue assez de doubles rimes pour permettre de conserver ce pied final de deux syllabes.

Метр, который выбрал Боуэн – это форма английского гекзаметра, стягивающего двухсложник в одну стопу. Такой размер определяется ударением, но не количеством слогов. Хотя у подобного размера нет той силы, которая есть у единой двухсложной стопы, свойственной латинскому стиху, и вследствие отсутствия которой английский размер переходит в куплеты, он имеет свои преимущества. Кажется, что рифмовка, которая абсолютно необходима для поддержания цельности всякого английского стиха, позволяет достаточно хорошо передать парными рифмами ту плавность, которую латинскому стиху сообщают концовки двухсложной стопы.

Другие элементы в переводах Вергилия

 

La traduction, par Sir Charles Bowen, des Églogues et des six premiers livres de l'Énéide n'est guère l'œuvre d'un poète, mais malgré tout, c'est une traduction fort agréable, car on y trouve réunies la belle sincérité et l'érudition d'un savant, et le style plein de grâce d'un lettré, deux qualités indispensables à quiconque entreprend de rendre en anglais les pastorales pittoresques de la vie provinciale italienne, ou la majesté et le fini de l'épopée de la Rome impériale

Перевод этим сэром Боуэном эклог и первых 6 песен «Энеиды» это никакая не поэзия, но, несмотря на это, вещица приятная для чтения, поскольку в ней корешуются писательское простодушие и полная грацией эрудиция учёного, то есть те два свойства, которые необходимы всякому, кто взвалит себе на плечи труд передать в английском забавы милых пастушков италийской пасторали или величие имперской эпопеи Рима.

La traduction de Sir Charles Bowen ne rend guère ce qui fait la qualité propre du style de Virgile, et çà et là par une inversion maladroite, elle nous rappelle qu'elle est une traduction. Néanmoins, à tout prendre, elle est extrêmement agréable à lire et si elle ne reflète pas parfaitement Virgile, du moins elle nous apporte bien des souvenirs charmants de lui.

Этот перевод почти не передаёт особенностей вергилиева стиля, а неудачная инверсия постоянно тыкает читателю в морду, что он имеет дело именно с переводом. Тем не менее, в целом перевод весьма приятен в чтении, и если он не отражает Вергилия, то по крайней мере, для знакомого с подлинником, он навевает приятные воспоминания об этом поэте.

Другие переводчики Вергилия

 

Dryden était un véritable poète, mais pour une raison ou une autre, il n'a point réussi à saisir le vrai esprit virgilien. Ses propres qualités devinrent des défauts lorsqu'il assuma la tâche de traducteur. Il est trop robuste, trop viril, trop fort. Il ne saisit point l'étrange et subtile douceur de Virgile et ne garde que de faibles traces de sa mélodie exquise.

Драйден был настоящим поэтом, но по той или иной причине его постиг полный крах при переводе Вергилия. Он пытался научить римлянина изъясняться своим собственным драйденовским стилем, а это для переводчика последнее дело. Драйден слишком мужиковат, слишком напорист, слишком вульгарен. И конечно, не ему было ухватить удивительную тонкость Вергилия, что ещё сильнее подчёркивают попытки ухватить мелодичность стиха римлянина.

D'autre part, le Professeur Conington fut un admirable et laborieux érudit, mais il était dépourvu de tact littéraire et de flair artistique au point de croire que la majesté de Virgile pouvait être rendue par la manière carillonnante de Marmion, et bien qu'Énée tienne beaucoup plus du chevalier médiéval que du coureur de brousse, il s'en faut de beaucoup que la traduction de M. Morris lui-même soit parfaite. Certes, quand on la compare à la mauvaise ballade du Professeur Conington, c'est de l'or à côté du cuivre.

Другой переводчик, профессор Конингтон, представлял собой тип замечательного и очень скрупулезного эрудита, но он настолько был лишён литературного такта и всяких покушений на артистичность, что было бы глупостью предполагать, что ничем, кроме абсолютного провала, не могут закончиться его попытки передать величественность Вергилия колокольной трескотнёй средневековых жестов. Хотя очень многое роднит Энея с средневековым рыцарем, намного больше, чем современного ковбоя, однако даже сам Моррис не очень преуспел на этом пути, пусть его перевод это золото по сравнению с потным кожаном баллад Конингтона.

Трудность передачи древнегреческого мелоса

 

Dans notre compte rendu du premier volume, nous nous sommes risqués à dire que M. William Morris était parfois beaucoup plus scandinave que grec, et le volume que nous avons maintenant sous les yeux ne modifie pas cette opinion.

В нашем отчёте о первом томе мы сильно рискнули, высказав предположение, что Моррис больше скандинав, чем грек, но тот том, который мы держим сейчас в руках, вполне подтвердил наши предположения.

De plus le mètre particulier, dont M. Morris a fait choix, bien qu'il soit admirablement adapté à l'expression de «l'harmonie homérique aux puissantes ailes» perd dans son écoulement, dans sa liberté, un peu de sa dignité, de son calme.

Более того, особенности выбранного Моррисом для перевода метра, хотя и прекрасно подходят к тому, что называется «гомерическая гармония на мощных крыльях», совсем не катит по гладкости, свободе, развязанности оригинала, и даже его достоинству.

Ici, il faut reconnaître que nous sommes privés de quelque chose de réel, car il y a dans Homère une forte proportion de l'allure hautaine de Milton, et si la rapidité est une des qualités de l'hexamètre grec, la majesté est une autre de ses qualités distinctives entre les mains d'Homère.

Здесь нужно признать, что мы лишены этим переводом очень многого от реального Гомера, ибо тот мчится возвышенным аллюром Мильтона. Но если скорость это одно из качеств греческого гекзаметра, величественность – другое из его достоинств, столь мощно заигравшее в руках Гомера.

Toutefois ce défaut, si nous pouvons appeler cela un défaut, paraît presque impossible à éviter: car pour certaines raisons métriques un mouvement majestueux dans le vers anglais est de toute nécessité un mouvement lent, et tout bien considéré, quand on a dit tout ce qu'on pouvait dire, combien l'ensemble de cette traduction est admirable!

Во всяком случае, этот дефект перевода, если мы его назовём дефектом, кажется, совершенно невозможно избежать: потому что по вполне понятным метрическим свойствам величественная поступь английского стиха предполагает медленность. Всё же, рассмотрев все «за» и «против», мы должны признать перевод великолепным!

Si nous écartons ses nobles qualités comme poème, et ne l'examinons qu'au point de vue du lettré, comme elle va droit au but, comme elle est franche et directe!

Если мы отвлечёмся от этих стиховых качеств, и рассмотрим перевод с точки зрения вклада в историю литературы, то он попадает прямо в цель, чётко в десятку!

Elle est, à l'égard de l'original, d'une fidélité qu'on ne retrouve en aucune autre traduction en vers dans notre littérature, et pourtant cette fidélité n'est point celle d'un pédant en face de son texte: c'est plutôt la magnanime loyauté de poète à poète.

Он, если отэкзаменовать его с помощью оригинала, покажет, что в стихах этой верности не достигает ни один из имеющихся переводов. И однако это верность не педанта – это скорее лояльность одной поэтической души к другой.

Архаизмы у Гомера и в переводе

 

Lorsque parut le premier volume de M. Morris, nombre de critiques se plaignirent de ce qu'il employait de temps à autre des mots archaïques, des expressions peu usitées qui ôtaient à sa traduction sa simplicité homérique.

Когда появился первый том подрецензируемого, большинство критиков жаловалось, что он нет-нет да и тиснет в перевод какой-нибудь архаизм, которые совершенно отдаляют его от гомеровской простоты.

Toutefois ce n'est point là une critique heureuse, car si Homère est, sans contredit, simple dans sa clarté et sa largeur de visions, dans sa merveilleuse faculté de narration directe, dans sa robuste vitalité, dans la pureté et la précision de sa méthode, on ne saurait, en aucun cas, dire que son langage est simple.

Эта критика неправильная, ибо если Гомер без вариантов прост и ясности в изложении, в широте своего взгляда на вещи, в неотклоняемости от сути повествования, в осязаемой жизненности, в чистоте и точности метода, это ни в коем случае ещё не значит, что его язык прост.

Qu'était-il pour ses contemporains?

Был ли он прост для своих современников?

En fait, nous n'avons aucun moyen d'en juger, mais nous savons que les Athéniens du cinquième siècle avant J.C., trouvaient chez lui bien des endroits difficiles à comprendre, et quand la période de création eut fait place à celle de la critique, quand Alexandrie commença à prendre la place d'Athènes, comme centre de la culture dans le monde hellénique, il paraît qu'on ne cessa de publier des dictionnaires et des glossaires homériques.

В самом деле, у нас нет никаких возможностей судить об этом наверняка. Но мы-то знаем, что уже в V в до н. э. афиняне находили у него весьма трудные для понимания места. А когда творческая жилка у греков уступила критической, когда Александрия потеснила Афины в качестве культурного центра эллинистического мира, похоже, не переставали публиковать словари и глоссарии к гомеровским текстам.

D'ailleurs, Athénée nous parle d'un étonnant bas-bleu de Byzance, d'une précieuse de la Propontide, qui écrivit un long poème en hexamètres, intitulé Mnémosyne, plein d'ingénieux commentaires sur les passages difficiles d'Homère, et c'est un fait évident qu'au point de vue du langage, l'expression de «simplicité homérique» aurait bien étonné un Grec d'autrefois.

Между прочим, Афиней (170-230 н. э.) рассказывает нам удивительности о каком-то синем чулке, смешной драгоценной из Пропонтиды, которая написала длинную поэму в гекзаметрах, озаглавленную Mnémosyne и переполненную остроумными комментариями на заковыристости Гомера. Так что, с точки зрения языка, выражение «гомеровская простота» тогдашних греков весьма бы позабавила.

Quant à la tendance qu'a M. Morris d'appuyer (??) sur le sens étymologique des mots, trait (??) commenté avec une sévérité assez superficielle dans un récent numéro du Macmillan's Magazine, cela nous paraît parfaitement d'accord non seulement avec l'esprit d'Homère, mais avec l'esprit de toute poésie primitive.

Что касается той тенденции, которую мистер Моррис пытается проводить в лексическом плане и которая излишне сурово критикуется Macmillan's Magazine, то она нам кажется не только продуктивной в отношении Гомера, но и в отношении всей примитивной поэзии.

Il est très vrai que la langue est sujette à dégénérer en un système de notation presque algébrique, et le bourgeois moderne de la cité, qui prend un billet pour Blackfriars-Bridge, ne songe naturellement pas aux moines dominicains qui avaient jadis un monastère au bord de la Tamise, et qui ont transmis leur nom à cet endroit.

Само собой, что язык весьма склонен трансформироваться в систему понятий, весьма смахивающую на алгебраическую. Наш буржуа, беря билет до Блэкфрайер-Бриджа [дословно: мост чёрных братьев], ни сном ни духом не думает о доминиканских монахах, чей монастырь когда-то располагался на берегах Темзы и чьё имя перешло в название городка.

Mais il n'en était pas ainsi aux époques primitives.

Но в эпохи, называемые нами примитивными, все обстояло не так.

On y avait alors une conscience très nette du sens réel des mots.

Тогда ещё было ощущение реального смысла слов.

La poésie antique, en particulier, est pénétrée de ce sentiment, et on peut même dire qu'elle lui doit une bonne partie de son charme et de sa puissance poétique.

Античная поэзия, в частности, была насквозь пронзена этим духом, и, можно сказать, что именно ему она обязана своим шармом и поэтической мощью.

Ainsi donc ces vieux mots et ce sens ancien des mots, que nous trouvons dans l'Odyssée de M. Morris, peuvent se justifier amplement par des raisons historiques et, chose excellente, au point de vue de l'effet artistique.

Таким образом, употребление старых слов в этом старинном духе, которое мы находим в «Одиссее» М. Морриса, может быть полностью оправдано как с точки зрения исторической, так и поэтического эффекта.

Pope s'efforça de mettre Homère dans la langue ordinaire de son temps, mais à quel résultat arriva-t-il? Nous ne le savons que trop.

Поп усилился положить Гомера в прокрустово ложе обыденного языка своего времени, и достигнутый им результат известен нам слишком хорошо.

Pour M. Morris, qui emploie ses archaïsmes avec le tact d'un véritable artiste, et à qui ils semblent venir d'une façon absolue, spontanément, il a réussi, par leur moyen, à donner à sa traduction cet air non pas de singularité, car Homère n'est jamais piquant, mais de romanesque primitif, cette beauté du monde naissant, que, nous autres modernes, nous trouvons si charmants et que les Grecs eux-mêmes sentaient si vivement.

Мистеру Моррису, который использует эти архаизмы с тактичностью подлинного артиста, то есть когда пышет ощущение, что они приходят спонтанно, сами собой, и выражают мысль тем единственным способом, каким она только может быть выражена, удалось придать своему переводу вид, конечно, не особенности, ибо Гомер никогда не был пикантным, но примитивной романтики, этой красоты мира только что рождающегося, который мы, люди модернячие, находим таким обворожительным, и который уже и греки чувствовали столь живо.

...

 

Особенности гомеровской поэзии

 

Quant à citer des passages d'un mérite particulier, la traduction de M. Morris n'est point un vêtement fait de haillons cousus ensemble, avec des lambeaux de pourpre, que les critiques prendraient comme spécimens.

Что касается цитирования отрывков из моррисова перевода, то тут дело швах, ибо его перевод отнюдь не похож на одежду, сшитую из разных кусков, ветоши вперемежку с пурпуром, что критики привыкли приводить как образцы стиля.

La valeur réelle en est dans la justesse, la cohésion absolue du tout, dans l'architecture grandiose du vers rapide et énergique, dans le fait que le but poursuivi est non seulement élevé, mais encore maintenu constamment.

Реальная ценность здесь в точности эпитета, в подогнанности целого, в грандиозной архитектуре, слепленной из быстрого и энергичного стиха, которой достигается поставленная цель.

Il est impossible, malgré cela, de résister à la tentation de citer la traduction donnée par M. Morris du fameux passage du vingt-troisième livre, où Odysseus esquive le piège, tendu par Pénélope, que son espérance même du retour certain de son mari rend sceptique, alors qu'il est là, devant elle.

Невозможно однако, в полном противоречии с только что высказанным мнением, не попытаться процитировать из данного Моррисом перевода знаменитого пассажа из 23-й книги, где Одиссей избегает западни, расставленной Пенелопой. Когда его верная жена, вроде бы уверенная в его возращении, вдруг обуялась сомнением именно в тот момент, когда вот он, живой и целёхонький, стоит перед ней, будто таким и был.

Pour le dire en passant, c'est un exemple de la merveilleuse connaissance psychologique du cœur humain que possédait Homère. On y voit que c'est le songeur lui-même qui est le plus surpris quand son rêve devient réalité.

Чтобы рассказать об этом мимоходом, нужно великолепное знание психологии человеческого сердца, которым в совершенстве владел Гомер. В этой сцене воспроизведён эффект очумелости мечтателя, когда он оказывается вдруг лицом к лицу со своей осуществленной мечтой.

Ces douze derniers livres de l'Odyssée n'ont point le merveilleux du roman, de l'aventure et de la couleur que nous trouvons dans la première partie de l'épopée.

Двенадцать последних книг «Одиссеи» – это уже не роман о чудесном, о приключениях, роман, насыщенный живописными подробностями, каковым эпопея о странствиях была в первой своей части.

Il n'y a rien que nous puissions comparer avec l'exquise idylle de Nausicaa, ou avec l'humour titanique de l'épisode qui se passe dans la caverne du Cyclope.

Здесь нет ничего, похожего на то, что может сравниться с изысканной идиллией Навзикаи, или с титанским юмором эпизода, того, в циклоповой пещере.

Pénélope n'a point l'aspect mystérieux de Circé, et le chant des sirènes semblera peut-être plus mélodieux que le sifflement des flèches lancées par Odysseus debout sur le seuil de son palais.

В Пенелопе не наблюдается загадочности Цирцеи, и пение сирен покажется более мелодичным, чем свист стрел, швыряемых Одиссеем на порог своего дворца.

Mais ces derniers livres n'ont point d'égaux pour la pure intensité de passion, pour la concentration de l'intérêt intellectuel, pour la maestria de construction dramatique.

Но эти последние книги не имеют равных себе во всей эпопее по интенсивности страсти, по концентрации интеллектуального напряжения, по мастерству драматической конструкции.

En vérité, ils montrent très clairement de quelle manière l'épopée donna naissance au drame dans le développement de l'art grec.

Они отчётливо показывают, до какой степени эпопея послужила прародительницей искусству греческой драмы.

Le plan tout entier du récit, le retour du héros sous un déguisement, la scène où il se fait reconnaître par son fils, la vengeance terrible qu'il tire de ses ennemis, et la scène où il est enfin reconnu par sa femme, nous rappellent l'intrigue de mainte pièce grecque, et nous expliquent ce qu'entendait le grand poète athénien, en disant que ses drames n'étaient que des miettes de la table d'Homère.

Общий план рассказа, возвращение героя переодетым, сцена, где он даёт себя узнать своему сыну, страшная месть, которую он навлекает на своих врагов, и, наконец, сцена узнавания своей женой – всё это чётко напоминает нам интригу типичной греческой пьесы. Вчитываясь в то, что разворачивает перед нами великий античный поэт, мы приходим к осознанию того, что греческая драма – не более чем крошки с гомеровского стола.

En traduisant, en vers anglais, ce splendide poème, M. Morris a rendu à notre littérature un service qu'on ne saurait estimer trop haut, et on a plaisir à penser que même si les classiques venaient à être entièrement exclus de nos systèmes d'éducation, le jeune Anglais serait encore en état de connaître quelque chose des charmants récits d'Homère, de saisir un écho de sa grandiose mélodie et d'errer avec le prudent Odysseus «autour des rives de la vieille légende».

Переводя в английский стих эту великолепную поэму, Моррис оказал громадную услугу нашей литературе, которую трудно переоценить. Приятно думать, что если мановением какой-нибудь палочки злого волшебника вдруг все классики исчезнут из нашей системы образования, юный англичанин будет всё равно в состоянии познакомиться с хорошестями гомеровского рассказа, схватить за жабры эхо грандиозной мелодичности и поплутать с хитроумным Одиссеем по берегам старой легенды.

Понять Шекспира можно лишь в сценическом воплощении

 

I know that there are many who consider that Shakespeare is more for the study than for the stage. With this view I do not for a moment agree. Shakespeare wrote the plays to be acted, and we have no right to alter the form which he himself selected for the full expression of his work. Indeed, many of the beauties of that work can be adequately conveyed to us only through the actor's art.

В наше время много развелось таких, для кого Шекспир – это предмет изучения, а не сценического воплощения. С такими я ни на секунду не могу согласиться. Шекспир писал пьесы, чтобы они игрались. И мы не имеем права изменять форму, которую он выбрал для наиболее полного выражения своей работы. Многие из красот этой работы могут догнать до нас только через игру актёра.

As the knights and nobles moved across the stage in the flowing robes of peace and in the burnished steel of battle, we needed no dreary chorus to tell us in what age or land the play's action was passing, for the fifteenth century in all the dignity and grace of its apparel was living actually before us, and the delicate harmonies of colour struck from the first a dominant note of beauty which added to the intellectual realism of archæology the sensuous charm of art.

Когда рыцари и нобили перемещаются по сцене в развевающихся робах мирного времени или закованы в военную сталь, нам не нужен унылый хор, чтобы оповестить нас, в какое время и в какой стране идёт действие. XV век во всём достоинстве и грации своего одеяния – вот он перед нами. Мастерски подогнанная гармония цветов с первой же ноты действа обдаёт интеллектуальный реализм археологии чувствуемым шармом искусства.

...

 

The part of Harry Percy is one full of climaxes which must not be let slip. But still there was always a freedom and spirit in his style which was very pleasing, and his delivery of the colloquial passages I thought excellent, notably of that in the first act:

Такой персонаж как Генри Перси – кульминационный для пьесы, избежать упоминания о котором нельзя. В этом персонаже сочетаются свобода и дух, столь восхищающие читателя и зрителя. А диалогические реплики у Шекспира превосходны, особенно в первом акте:

What d' ye call the place?

A plague upon't – it is in Gloucestershire;

'Twas where the madcap duke his uncle kept,

His uncle York;

Как, как называется место?

Ё моё – Глостершайре, что ли.

Эт’ где этот идиот герцог был за главного,

Его дядя Йорк

Об описательности шекспировских пьес как вынужденной уступке несовершенству театра

 

But as regards the description, to those of us who look on Shakespeare not merely as a playwright but as a poet, and who enjoy reading him at home just as much as we enjoy seeing him acted, it may be a matter of congratulation that he had not at his command such skilled machinists as are in use now at the Princess's and at the Lyceum.

Многие из нас скорее читатели, чем зрители, и для них Шекспир скорее поэт, чем драматург. Эти считают благодатным обстоятельством, что в руках Шекспира не было таких искусных постановщиков эффектов, которые сегодня есть почти в любом лондонском театре.

For had Cleopatra's barge, for instance, been a structure of canvas and Dutch metal, it would probably have been painted over or broken up after the withdrawal of the piece, and, even had it survived to our own day, would, I am afraid, have become extremely shabby by this time. Whereas now the beaten gold of its poop is still bright, and the purple of its sails still beautiful; its silver oars are not tired of keeping time to the music of the flutes they follow, nor the Nereid's flower-soft hands of touching its silken tackle; the mermaid still lies at its helm, and still on its deck stand the boys with their coloured fans.

Допустим, будь клеопатрова баржа сооружена из брезента и бессемеровской стали, она была бы переделана или пошла на слом после снятия спектакля с репертуара. А если бы каким-то чудом и дожила до наших дней, то годилась бы разве в музеи по причине своего крайнего примитивизма. В то время как благодаря шекспировским метафорам её золотая корма горит тем же неугасимым цветом, и так же прекрасны её пурпурные паруса (The barge she sat in, like a burnish'd throne,

Burn'd on the water: the poop was beaten gold;

Purple the sails, and so perfumed that

The winds were love-sick with them). Серебряные вёсла всё так же отбивают в уключинах такт для флейтистов на судне (the oars were silver,

Which to the tune of flutes kept stroke, and made

The water which they beat to follow faster,

As amorous of their strokes), а нереиды всё так же голубят своими нежными пальчиками грубый каркас корабля, или шелковистый, как обозвал его сам Шекспир (Her gentlewomen, like the Nereides,

So many mermaids, tended her i' the eyes,

And made their bends adornings). А русалка на носу всё ещё одета в свою золотистую каску (at the helm

A seeming mermaid steers: the silken tackle

Swell with the touches of those flower-soft hands,

That yarely frame the office), а пацаны всё ещё махают на палубе разноцветными баннерами (The fancy outwork nature: on each side her

Stood pretty dimpled boys, like smiling Cupids,

With divers-colour'd fans, whose wind did seem

To glow the delicate cheeks which they did cool,

And what they undid did).

Yet lovely as all Shakespeare's descriptive passages are, a description is in its essence undramatic. Theatrical audiences are far more impressed by what they look at than by what they listen to; and the modern dramatist, in having the surroundings of his play visibly presented to the audience when the curtain rises, enjoys an advantage for which Shakespeare often expresses his desire.

Как бы ни были заковыристы у Шекспира описательные пассажи, они по самой своей сути не сценичны. Театральная аудитория скорее впечатляется глазами, чем ушами. Так что современный драматург, который может сделать измысленное видимым, явно побивает Шекспира, обладая тем, чем тот бы желал обладать.

It is true that Shakespeare's descriptions are not what descriptions are in modern plays – accounts of what the audience can observe for themselves; they are the imaginative method by which he creates in the mind of the spectators the image of that which he desires them to see. Still, the quality of the drama is action. It is always dangerous to pause for picturesqueness.

Конечно, шекспировские описания – это лишь отчёты о том, чего современная публика может узреть своими персональными глазами. Эти описания взывают к воображению зрителя, чтобы возбудить перед глазами его души картины, которые тот бы желал видеть в натуре. Эссенция драматического произведения – действие. Весьма опасно останавливать его ради красивых слов.

О персонажах «Гамлета»

 

A great critic at the beginning of this century said that Hamlet is the most difficult part to personate on the stage, that it is like the attempt to ‘embody a shadow.'

Хэзлитт, критик, небезызвестный в начале нашего XIX века, возомнил, что Гамлет – одна из самых трудных ролей на сцене. Играть её – это всё равно что попытаться воплотить тень на сцене.

I cannot say that I agree with this idea. Hamlet seems to me essentially a good acting part, and in Mr. Irving's performance of it there is that combination of poetic grace with absolute reality which is so eternally delightful. Indeed, if the words easy and difficult have any meaning at all in matters of art, I would be inclined to say that Ophelia is the more difficult part. She has, I mean, less material by which to produce her effects. She is the occasion of the tragedy, but she is neither its heroine nor its chief victim. She is swept away by circumstances, and gives the opportunity for situation, of which she is not herself the climax, and which she does not herself command.

Меня трудно уговорить на эту точку зрения. Лично мне Гамлет кажется очень хорошей для воплощения ролью. В исполнении м-ра Ирвинга по крайней мере налицо комбинация поэтической грации с абсолютной реалистичностью игры, что всегда подкупает. Если уж настаивать, что есть слова трудные и простые для сцены, то роль Офелии здесь, мне кажется, переплюнет гамлетову. Пьеса даёт ей гораздо меньше материала для сценических эффектов. Она важна для трагедии, но она здесь ни героиня, ни главная жертва. Она сметена обстоятельствами и обогащает красками и оттенками драматические коллизии, но ни их возникновение, ни развитие не в её полномочиях.

...

 

I believe one of our budding Hazlitts is preparing a volume to be entitled ‘Great Guildensterns and Remarkable Rosencrantzes,' but I have never been able myself to discern any difference between these two characters. They are, I think, the only characters Shakespeare has not cared to individualise.

Я думаю, один из литературных отпрысков Хэзлитта мог бы состряпать целый волюм под заголовком «Великолепный Гильденстерн и замечательный Розенкранц», но сам я никогда не был способен увидеть разницу между этими персонажами. Наверное, из всех шекспировских характеров эти единственные, которые не поддаются индивидуализации.

...

 

There is just one other character I should like to notice. The First Player seemed to me to act far too well. He should act very badly. The First Player, besides his position in the dramatic evolution of the tragedy, is Shakespeare's caricature of the ranting actor of his day, just as the passage he recites is Shakespeare's own parody on the dull plays of some of his rivals. The whole point of Hamlet's advice to the players seems to me to be lost unless the Player himself has been guilty of the fault which Hamlet reprehends, unless he has sawn the air with his hand, mouthed his lines, torn his passion to tatters, and out-Heroded Herod.

Ещё на одном персонаже хочу заострить внимание читателей. Первый Актёр ведёт свою роль чересчур хорошо. Надо бы играть похуже. Первый Актёр, кроме той роли, которую он играет в развитии драматического действия пьесы, является ещё и шекспировской карикатурой на резонерствующего актёра своего времени, подобно тому как читаемый им отрывок – это пародия самого Шекспира на скучные пьесы его современников. Вся соль гамлетовых советов была бы наложена в пустоту, если бы Первый Актёр не был сам повинен в тех недостатках, в каковых его обличает Гамлет, то есть, если бы он не пилил воздух руками, не глотал строк, не рвал страсть в куски, словом, не переиродовал самого Ирода (Speak the speech... But if you mouth it... I had as lief the town crier spoke my lines. Nor do not saw the air too much with your hand... it offends me to hear a robustious fellow tear a passion to tatters... It out-Herods Herod).

The very sensibility which Hamlet notices in the actor, such as his real tears and the like, is not the quality of a good artist. The part should be played after the manner of a provincial tragedian. It is meant to be a satire, and to play it well is to play it badly.

Вся эта чувствительность, которую Гамлет замечал у актёра, типа реальных слёз и всё такое, это вовсе не качества хорошего артиста. Роль в пьесе должна играться так, как её играют провинциальные трагики. Игра Первого Актёра должна быть сатирой, и играть здесь следует плохо [мне кажется, Уайльд неправ: играть нужно хорошо, но играть хорошо плохую игру – это не одно и то же, что играть плохо].

Розенкранц и Гильденстерн

 

 

Great passions are for the great of soul, and great events can be seen only by those who are on a level with them.

Великие страсти доступны только великим душам, а великие события видны только тем, кто поднялся до их уровня.

 

Of all this Guildenstern and Rosencrantz realise nothing. They bow and smirk and smile, and what the one says the other echoes with sickliest intonation. When, at last, by means of the play within the play, and the puppets in their dalliance, Hamlet 'catches the conscience' of the King, and drives the wretched man in terror from his throne, Guildenstern and Rosencrantz see no more in his conduct than a rather painful breach of Court etiquette.

Розенкранц и Гильденстерн обо всём этом и не догадываются. Они лебезят и расточают улыбки, и каждый, как эхо, вторит словам другого с ещё более тошнотворной назойливостью. И когда наконец Гамлету удаётся при помощи своей пьесы в пьесе и шутовства марионеток «поймать в мышеловку» совесть короля и он заставляет несчастного в ужасе бежать, покинув трон, Гильденстерн и Розенкранц видят в поведении Гамлета всего-навсего довольно ощутительное нарушение придворного этикета.

 

That is as far as they can attain to in 'the contemplation of the spectacle of life with appropriate emotions.' They are close to his very secret and know nothing of it. Nor would there be any use in telling them. They are the little cups that can hold so much and no more. Towards the close it is suggested that, caught in a cunning spring set for another, they have met, or may meet, with a violent and sudden death.

Дальше этого они не могут продвинуться в «созерцании зрелища жизни с подобающими чувствами». Они близки к разгадке его тайны и не знают о ней ничего. И говорить им об этом было бы бесполезно. Они всего лишь маленькие рюмочки – вмещающие свою меру, и ни капли больше. Ближе к финалу нам дают понять, что, попавшись в силки, расставленные для другого, они умирают – или должны умереть – внезапной и насильственной смертью.

 

But a tragic ending of this kind, though touched by Hamlet's humour with something of the surprise and justice of comedy, is really not for such as they. They never die. Horatio, who in order to 'report Hamlet and his cause aright to the unsatisfied,'

Но, хотя гамлетовский юмор и сдобрил его оттенком неожиданности и справедливости, не суждено им и таким, как они, встретить такой трагический конец. Они никогда не умирают. Горацио, сдавшись на уговоры Гамлета:

 

'Absents him from felicity a while,

And in this harsh world draws his breath in pain,'

«...Нет, если ты мне друг, то ты на время поступишься блаженством.

Подыши ещё трудами мира и поведай про жизнь мою»,

 

dies, but Guildenstern and Rosencrantz are as immortal as Angelo and Tartuffe, and should rank with them. They are what modern life has contributed to the antique ideal of friendship. He who writes a new DE AMICITIA must find a niche for them, and praise them in Tusculan prose. They are types fixed for all time. To censure them would show 'a lack of appreciation.' They are merely out of their sphere: that is all. In sublimity of soul there is no contagion. High thoughts and high emotions are by their very existence isolated.

– умирает, хотя и не на глазах у публики, не оставив на земле брата. Но Гильденстерн и Розенкранц так же бессмертны, как Анджело и Тартюф, и составят им достойную компанию. Они олицетворяют то, что современная жизнь привнесла в античный идеал дружбы. Тот, кто напишет трактат De Amicitia [«О дружбе» (лат.)], должен найти им место и воспеть их в тускуланской прозе. Они – тип, существующий неизменно во все времена. Осуждать их – значит обнаруживать недостаток понимания. Они просто оказались вне своей среды: вот и всё. Величие души не прилипчиво. Возвышенные мысли и высокие чувства осуждены на одиночество по самой своей природе.

 

Об осовременивании произведения искусства

 

 

Miss Arnold was a most sprightly Maria, and Miss Farmer a dignified Olivia; but as Viola Mrs. Bewicke was hardly successful. Her manner was too boisterous and her method too modern. Where there is violence there is no Viola, where there is no illusion there is no Illyria, and where there is no style there is no Shakespeare.

Мисс Арнольд, наверное, самая бойкая из всех Марий, а мисс Фармер – самая достойная Оливия. А вот Виола миссис Бевик навряд ли может похвастаться успешной ролью. Она слишком громогласна и слишком современна. Где есть напор, там нет Виолы, где нет иллюзии – нет Иллирии, а где нет стиля, там нет Шекспира.

 

 

 

 


Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за февраль 2015 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт продавца»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите каждое произведение февраля 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 

Автор участвует в Программе получения гонораров
и получит половину от всех перечислений с этой страницы.

 


Оглавление

12. Писательские сферы. Жанры литературы.
13. Писательские сферы. О литературном стиле.

602 читателя получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.08 на 07.10.2024, 14:31 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com (соцсеть Facebook запрещена в России, принадлежит корпорации Meta, признанной в РФ экстремистской организацией) Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com (в РФ доступ к ресурсу twitter.com ограничен на основании требования Генпрокуратуры от 24.02.2022) Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


50 000 ₽ за статью о стихах



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Герман Греф — биография председателя правления Сбербанка

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

01.10.2024
Журнал НЛ отличается фундаментальным подходом к Слову.
Екатерина Сердюкова

28.09.2024
Всё у вас замечательно. Думаю, многим бы польстило появление на страницах НОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
Александр Жиляков

12.09.2024
Честно, говоря, я не надеялась увидеть в современном журнале что-то стоящее. Но Вы меня удивили.
Ольга Севостьянова, член Союза журналистов РФ, писатель, публицист



Номер журнала «Новая Литература» за август 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!