Ницше «у-у-у» Пелевина или Охота на Оборотней

(продолжение, обязанное роману «Священная Книга Оборотня»)

Располюсовывая, располовинивая себя на Лису и Волка, Пелевин… охотится на самого себя. Таким оригинальным способом он сам себя постигает, учит и даже имеет. Надобно хорошо знать, что постижение своего мужского и женского есть необходимейший этап в любом духовном познании. И это познание отнюдь не конфликта, как столкновения равнозначных начал, а познание их естественных взаимоотношений, иерархии между двумя способами бытия, между практикой и теорией, между делом и словом.

О мировоззрении Лисы я сказал предостаточно, так что давайте ещё немного приобщимся к чисто мужской доктрине практического реализма, которой придерживается всякий Волк:

«Это палец. О том, что он есть, рассуждать не надо. Он и так перед глазами. На него достаточно просто указать пальцем»,

«Не попрекай меня необразованностью. Мои знания относятся к другой области, практической, и поэтому они гораздо ценнее твоих, теоретических»,

«Я бумаг не люблю. На бумаге оно всегда хорошо выходит, а в жизни…сам видишь»,

«Превращаясь в волка, Александр терял способность разговаривать»,

«Я прагматик. Моё дело нефть пустить»,

«Потому что потерять Образ Божий, стать волком и не иметь денег – невыносимо и немыслимо, и такого не допустит Господь, от которого я отрёкся»J,

«Мужчина куда ближе к животным во всех своих проявлениях: издаваемых запахах и звуках, типе телесности и методах борьбы за личное счастье».

Практический реализм выражается в приоритете опыта и ощущений, основанных на реальном соприкосновении с внешним миром, над любыми внутренними, всегда вторичными инсинуациями мыслей и чувств:

«Чудеса с давних пор настраивают меня на ироничный, чтобы не сказать презрительный лад»,

«Читать мысли нельзя, этого никто не умеет. Потому что ничего похожего на отпечатанный текст ни у кого в голове нет. А ту непрекращающуюся мыслительную рябь, которая проходит по уму, мало кто способен заметить даже в себе. Поэтому читать чужие мысли – все равно, что разбирать написанное по мутной воде вилами в руке сумасшедшего»,

«Если всё самое важное заключается в нас самих, то зачем же был бы нужен внешний мир? Если он не способен тебя ничем удивить, то, конечно, достаточно сидеть у стены на пыльном коврике для медитации, отталкивая набегающие мысли, как пловец мертвых медуз. Ставя крест на внешнем мире, ты ставишь крест и на самом себе. В мире есть еще много золотых рыбок…»,

Я предлагаю всем охотникам хорошо запомнить эту живительную формулу-метафору практического реализма: «В этом мире есть ещё много золотых рыбок». Так звучит девиз продолжающейся жизни с её главным качеством – будущностью, постоянной охотой. Пелевину – огромная благодарность за такую позицию, совпадающую с позицией Ницше и отвергающую всякую усталость и творческий тупик постмодернизма:

«Есть тысячи троп, по которым еще никогда не ходили, тысячи здоровий и островов жизни. Все еще не исчерпаны и не открыты человек и земля человека.

Бодрствуйте и прислушивайтесь, вы, одинокие! Неслышными взмахами крыл веют из будущего ветры; и до тонких ушей доходит новая весть.

Вы, сегодня еще одинокие, вы, живущие вдали, вы будете некогда народом: от вас, избравших самих себя, должен произойти народ избранный и от него – сверхчеловек.

Поистине, местом выздоровления должна еще стать земля! И уже веет вокруг нее новым благоуханием, приносящим исцеление, – и новой надеждой!»

Практическому реализму с его приматом прямого действия (Волку) сегодня противостоит полчище женского словоблудия, текстов, Лис. Писательство, графоманство как таковое (здесь я не делаю исключения и для себя) является проявлением именно женской психической функции, отражающую недостаточность сил для действия, сублимирующей действие в словоблудие. Деррида: «Стиль или неповторимая словесная экзальтация есть сугубо Женское, а наивернейшим проявлением Женского является Текст. Пишет всегда женщина и пишется именно женщина. И, сама того не понимая, каждым актом писательства Женщина кастрирует Мужчину».

Vagina dentatа. Выражаясь словами как раз уже кастрированного Александра, который потерял охоту к сексу, поскольку у него на причинном месте вырос коготь: «Что страшнее атомной бомбы? Пизда с зубами!» Такие вот развесёлые символы современности и изощренные способы кастрации. Очень важно видеть и понимать эту тенденцию современности, когда мужские начала начинают повсеместно и активно проступать в особях женского пола. Однако всё мужское проявляется в женщине как симулякр, притворство, копирование и подражательство мужскому, т.е. всегда как отражённое, не подлинное, ей не соответствующее, и потому не приносящее ей счастья. Для насилия или для любви надо быть рожденным в соответствующем поле. «Прав был Чехов – женская душа по своей природе – пустой сосуд, который заполняют печали и радости любимого».

Практический реализм Пелевина, как сугубо мужская идеология силы и здравого смысла, утверждается именно Волком, потому что (еще и еще раз) восприятие трансформации, которым пользуется этот Оборотень неизмеримо превосходит трансформацию восприятия, которым пользуется Лиса. Реально лишь изменение реальности, в том числе своей собственной природы. «Мужчина должен сначала одурачить, убедить себя, и только тогда он становится способным убеждать других. Он честнее – ибо верит в то, что делает. Женщина же в глубине не верит в то, что творит». Мужское начало вообще делает всё проще и чище, подобно тому, как «становятся проще и чище слова в детской книжке, набранные крупным шрифтом».

Притворство же Лисы/Писателя для Волка/Деятеля, видящего её насквозь, выглядит смешным и мучительным. Именно оно приводит в итоге к бессилию, раскаянью и пустоте, закамуфлированной любовью. У Лисы нет той волчьей силы, того «огромного количества мужской энергии», черпаемой из бесконечного источника инстинкта смерти, которая позволила бы ей превратить свою выдумку в действительность, которая позволила бы ей «убедить саму себя в реальности своих выкладок». Вот почему внушаемые Лисой иллюзии, приводят только к ослаблению и печальным духовным последствиям как для неё самой, так и для всех тех существ, на которые она направляет свою недостаточно сильную энергию обмана:

«Когда Любовь, мировая женская суть, убивает чистого зверя в мужчине, превращая Волка в Собаку, у этой собаки в глазах остается странное спокойствие, в котором отчаянье уравновешенно яростью»,

«Только сейчас я понял, в чем смысл сказки Аленький цветочек. Любовь не преображает, она просто срывает маски. Я думал, что я принц. А оказалось… Вот она, моя душа»,

«Был такой большой, серый, грубый. Собирался солнце сожрать. И сожрал бы, наверное. А теперь лежит у моих ног мирная черная собачка, спокойная и тихая, и просит над ней не подтрунивать. Вот оно – облагораживающее влияние хранительницы очага. Отсюда и пошли цивилизация и культура. А ведь я даже и не предполагала, что могу оказаться в этой роли»,

« – И как я, русский офицер, дошел до такой жизни?

– Да ладно тебе, какой ты русский офицер? Так, бригадир мокрушников.

– Вот оттого то у меня и все проблемы, что ты меня любишь.

Эти слова были чистой правдой».

Пелевин с мужской прямотой заявляет, что Любовь есть самовнушенное Притворство, высшая форма женского притворства, обессиливающий обман, женский опиум для мужского начала. Послушайте Лису еще раз и внимательно: «Наша сущность в том, чтобы постоянно притворяться. А если моя сущность в том, чтобы притворяться, значит, единственный путь к подлинной искренности (Любви? – Д.Ф.) для меня лежит через притворство». Витальна ли Любовь для женщины? Пусть каждая женщина сама себе ответит на этот вопрос:-).

Алхимическая реакция – прививка женской Любви к мужскому, дикому дереву Насилия (или наоборот, в зависимости от пола) – есть извечная тема духовных исканий и… психической неустойчивости человека. Вариантов последствий здесь масса, от кастрации до поэзии :-), но надо признать, что без этой алхимии жизнь человека невозможна: в своих гендерных крайностях человек погибает очень быстро от само-уничтожения или от само-разложения. Тот же Ницше прекрасно это понимал, говоря о высшем человеке как о «звере изворотливом и хищном, обреченном лгать…», или «не в том опасность для сильного, что станет он добрым, а в том, что стает он наглым и разрушителем». Однако стоит всё же осознать, что Любовь для мужчины есть побочный, женский подвой, а Насилие – тот самый дичок, который питает привитое дерево, и что сила человека любого пола в практической жизни определяется всё же его способностью к Насилию. Способность же к Любви всегда лишь следует этой первичной мужской способности. Иерархия здесь очевидна: слабые особи и любят слабо. Состояние Любви приходит к мужчине только на его уровне силы и только как отдохновение, как актуализация его женского подвоя на вершине достигнутого им максимума. Любовь для мужчины есть тот женский ограничитель, тот психологический фиксатор, который проявляет его силовой или витальный уровень в данный период его становления. Рим, дошедший до пределов своей тогдашней способности к насилию, неминуемо должен был завершиться христианской доктриной Любви, а также и восстанием рабов, потому что Любовь есть женский психический механизм пребывания, завершения, фиксации, расцвета и увядания некоего периода возрастания силы человеческой психики, основанного на актуализации её мужских начал. Но для движения дальше неизбывно потребуется новое мужское усилие, новое начало, новое Насилие, и, прежде всего, над самим собой. Ницше: «Да, эту тайну поведала мне сама жизнь, имя которой, сдается мне, – женщина. «Смотри, – говорила она, – я всегда должна преодолевать самое себя! Иначе я умру. Я, жизнь, есть борьба, и становление, и цель, и противоречие целей; ах, кто угадывает мое сердце, угадывает также, какими кривыми путями и диковинными странами я должна идти! Чтобы ни создавала я и как бы ни любила я созданное, – скоро должна я стать противницей ему и моей любви: так хочет моя воля к жизни, моя воля к власти».

Доктрина практического реализма в духе Ницше настаивает на необходимости именно продолжительности, а не силы высших состояний. Именно продолжительность нового уровня силы составляет суть любого духовного достижения. Вот как об этом превосходно и совершенно иными словами сказал Виктор Пелевин:

«Надо постоянно видеть свои истины. Понимать их вновь и вновь. Обычно, если ты что-то понял, ты уже никогда не сумеешь понять это снова именно потому, что ты все как бы уже знаешь. А в истине нет ничего такого, что можно понять раз и навсегда. И когда мы думаем, что поняли, мы уже снова потеряли. Понимать надо вновь и вновь, секунда за секундой, непрерывно. Очень мало кто на это способен. Если ты что-то понял, то это не значит, что ты будешь понимать это через два дня. У тебя останутся мертвые корки слов, а ты будешь думать, что в них по-прежнему что-то завернуто. Так думают все люди, они всерьез верят, что у них есть духовные сокровища и священные тексты».

Вот еще раз и опять другими словами та же формула: «На волчью метаморфозу тратилось огромное количество энергии – куда больше, чем расходовали на клиента мы, лисы. Из-за этого волки не могли долго оставаться в зверином теле». «Волком он мог быть только короткое время, а собакой – сколько угодно».

Но не Оборотень-Волк как потенциальный Сверхоборотень, а именно умалённый любовью Волк, превращаясь в позорного Пса (насмешника и разрушителя), страшен в своем практическом реализме, научаясь реально и радикально прекращать любую реальность, в том числе и свою:

«– С собой я это сделал в первую очередь. Сразу после лампочки. Иначе какой я Пиздец?

Речь шла о серьезном метафизическом акте,

–А как ты это делаешь? (имеется в виду Пиздец – Д.Ф.)

– Это как секс, только наоборот. Трудно объяснить. Как говорится, глаза боятся, а руки делают. Хотя руки тут ни при чем – дело, сама понимаешь, в хвосте. Мне даже смотреть не надо. Задуматься достаточно. Но в детали я пока не вник…»

В позиции «наоборот» к сексуальному инстинкту находится именно инстинкт смерти, танатос, мужское начало, вникнуть в магические детали актуализации которого в человеческой психике еще лишь предстоит тем, кто продолжает познавать сверхчеловека.

Итак, вот вам еще один способ охоты на волков, чисто женский, весьма опасный и чреватый непредсказуемыми последствиями: Lovушка для Волков под названием Любовь. Только не думайте, что я претендую на исчерпывающее описание внутренней алхимии кастрации мужчины любовью. Я лишь подтверждаю блестящую точность этой формулы. Давайте еще раз поближе рассмотрим эту лисью lovушку:

«Когда долго смотришь в глубь себя, понимаешь, что там ничего нет. Как можно чего-то хотеть для этого ничего? Если разобраться, нигде нет ничего настоящего. Есть только тот выбор, которым ты заполняешь пустоту. И Сверхоборотень – это тоже пустота, которую можно заполнить чем угодно. И когда ты радуешься за другого, ты заполняешь пустоту любовью. Если тебе нужен смысл жизни, то лучшего тебе не найти. Только не забывай, что и любовь такая же пустота, как и всё остальное. К этой пустоте ничего не может прилипнуть. Её ничего не может коснуться, потому что стоит убрать то, чем её заполнили, и она снова станет такой как раньше».

Попадаться в эту lovушку или нет, – пусть каждый Волк решает для себя сам. А удачливые Лисы пусть охраняют свою добычу с видом часового у порохового склада, ибо каждый истый мужчина есть что-то вроде динамита. Тем же, кто никак не может понять эту мужскую близость к безграничной энергии инстинкта смерти, энергии небытия, как источнике вечно ребячливого/молодого и сокрушительного мужского духа, предлагаю поразмышлять о последних мужских игрушках – ядерном оружии и космических полётах. Может тогда блеснут перед вами новые мужские истины о том, что Женщина уже не «самая опасная игрушка» (Ницше) и что даже с зубами в одном месте она отнюдь не «страшнее атомной бомбы». Послушай, Виктор, внимательно.

Эти «хитро-мудрые» и «сами не понимающие над чем смеющиеся» Лисицы не так страшны, как хотят казаться. Судьба их незавидна. Ни забеременеть, ни доставить мужчине удовольствие они, увы, не могут, а смех их никого не может убить. Ни один Волк не станет воспринимать их всерьез, ну разве только ради известных удовольствий :-). Бесконечное притворство заведомо подточило их силы, и путь их теперь лежит лишь в иные миры (ну или в старость, усталость духа). Пусть перед дорожкой туда они еще немного послушают того, кого никогда не хотели слушать, потому что никогда не могли понять – Фридриха Ницше:

«Зажав нос, шёл я, негодующий, через все вчера и сегодня: поистине, дурно пахнут пишущим отребьем все вчера и сегодня! Как калека, ставший глухим, слепым и немым, так жил я долго, чтобы не жить вместе с властвующим, пишущим и веселящимся отребьем», ибо «странно звучит моё слово для всех чернильных рыб и лисиц пера, и когда жил я у них, я жил над ними. Оттого и невзлюбили они меня. Лёд в смехе их».

Лиса – это состояние духовного тупика, неустойчивого равновесия между Волком и бесхвостой обезьяной. Суть этого переходного состояния – ускользание от самого себя и от любых возможных оснований. Поэтому для Лисы всегда актуален вопрос «Что делать дальше?», звучащий в каждом её тексте. А поскольку смысл и цель любой сути – это утверждение себя и своего образа жизни, я сейчас точно отвечу на вопрос об истинных устремлениях Пелевина и подобных ему Лисиц. Их цель и смысл – это демонстрация и трансляция миру собственной лисьей безосновательности и пустоты, не способной к наполнению или золочению себя ни собственными, ни чужими смыслами.

Сам Пелевин прекрасно постиг две простейшие гендерные составляющие человеческой сути, а также собственную тупиковую «ситуацию Лисы». Последствие такого познания – точка духовной бифуркации. Теперь Виктору предстоит тот самый, решительный выбор, который определит всё его дальнейшее творчество. Либо он (подобно Ницше) слушает своего Волка, пишет свой последний, сугубо мужской, монстриальный и потому сегодня никому непонятный и ненужный текст, т.е. заменяет бесконечную женскую тему пустоты единственно следующей из неё мужской темой грозного, сверхчеловеческого смысла, а затем, как и подобает истому мужчине, умолкает и действует. Либо он слушает свою Лису, следует за своей метанойей (искусственной или искренней, тут уж всё равно), и впадает в бесконечное повторение уже известного, женского, превращаясь в бесхвостую обезьяну и умолкая уже по-другому: прекращая существовать как значимый творец, который пребывает на самом пике практического дискурса о человеке. Именно такую тишину и слух к ней я имел в виду во вступительных признаниях к этому своему опусу.

В том, что он Виктор давно обернулся в Лису, в супер-продвинутую креатуру, никаких сомнений нет, – достаточно почувствовать, как автор нежно любит свою героиню. С волчьим хвостом и любовью в сердце можно быть только той, чья чакра расположена как раз между ними, – Лисой, двуполым Оборотнем, двуликим Янусом, влюбчивым Демоном. Однако всякая двуликость, двуполость, андрогинность есть отсутствие мужского преобладания, лишь хитрая клетка для Волка, лишь усиленное женское. Отсюда вся пелевинская театральность, притворство, непрекращающийся маскарад с целью скрыть свою неизживаемую женскую суть – пустоту, лишенность, болезнь (как отсутствие реального плода, ребенка). Это похоже на известное в психоанализе поведение невротика в начале терапии – амбивалентное, проникнутое страхом, что аналитик поймет подлинный характер его проблем, и потому подставляющему вместо них то одну, то другую фальшивку о себе, или ищущий с аналитиком близости как лучшего способа ввести его относительно себя в заблуждение.

Но таких Лисиц, которые слышат две песни сразу, уже пруд пруди. Будут ли Волки? Произойдет ли трансформация Виктора-Лисы в Волка или станет он охотником на него – вот в чем главный его вопрос.

Пока же Лиса всё еще спрашивает себя так: «А было ли превращение Александра в Волка реальным?» Даже после лишения девственности, она с трудом верит в произошедшее, никак не может осознать иную, мужскую реальность, проступающую сквозь привычное и тотальное женское притворство. Что тут поделаешь? Женская половина Пелевина, как ей и положено, всё-таки сомневается, оставляя себе пространство для гендерных маневров. Отсюда идёт и вся пелевинская ирония по поводу «мужского шовинизма». У меня же таких сомнений нет. Мне остается только вместе с Волком-Александром в очередной раз пристыдить и одновременно восхититься нашей милой Лисой, интуитивно и непосредственно обращаясь к её сокровенному, чисто женскому началу: «Милая, мы понимаем, что ты одним глазком смотришь на палку, а другим на того, кто её кидает. Достаточно бросить тебе пару палок, чтобы увидеть твоё очаровательное косоглазие. Существо ты красивое и несильное, и тебе, конечно, хочется не только усовершенствовать душу, но и пожить немного. Поверь: такая ты нам и нравишься, только на такую у нас и есть охота».

Не станем же отныне вместе с лисами пытаться искажать реальность, задавая вопросы о реальности чего бы то ни было, и особенно волков. Говорить надо как есть: волки есть, и потому на них есть охота. Только словами настоящего, дикого волка, как и любую реальность, не поймать. Охотник должен реально охотиться на волка, быть охочим до него.