Романснебес

 

 

 

Жак Филипп Вожен был профессиональным парижским нищим. Он не был бедным человеком. У него было и собственное жилье – небольшая двухкомнатная квартирка на окраине Парижа, и счет в банке, куда ежемесячно переводили деньги квартиранты, снимающие его жилье, и взрослые, вполне успешные, дети, которые готовы были обеспечить его старость, при условии, что он перестанет бродяжничать и просить милостыню. Нищим Жак Филипп был не от безысходности. Он был нищим по призванию души.

В этот день он, как обычно, сидел в одном из переулков, недалеко от площади де Голля, прямо на горячем тротуаре. К полудню жара стала невыносимой, и улицы Парижа, обычно многолюдные из-за блуждающих бесцельно туристов, опустели. Люди предпочитали проводить время не под невыносимо палящим солнцем на улице, а где-нибудь в тенистом парке или прохладном кафе. Но за долгие годы своей нищенской жизни Жак Филипп научился не обращать внимания на такие мелочи, как погода.

Ему иногда бывало холодно, но жару он переносил абсолютно спокойно, и когда прохожие в знойные дни готовы были снять с себя не то что одежду, даже кожу, Жак Филипп, без особых мук, сидел в шерстяном дырявом свитере и черном твидовом пиджаке. Свою коричневую шляпу с полями Жак Филипп любил и берег, как музыкант – хороший инструмент. Иногда Жак Филипп задумывался над тем, сколько его шляпа видела денег, и тогда он улыбался – ни один богач не носит на голове такую дорогую шляпу!

Но, сказать по совести, Жак Филипп задумывался не часто. Он придерживался мнения, что мысли только мешают жить, а полное отсутствие мыслей, достичь которого, кстати, очень не просто, делает человека необычайно выносливым и зорким.

Однако в кругу таких же нищих бродяг, как он сам, Жак Филипп слыл весьма умным и ученым человеком, его даже называли "профессор", или "профессор Жакфи", и, когда у Жакфи было настроение поболтать, бродяги, открыв рот, слушали его рассуждения о жизни.

Но сегодняшняя жара, казалось, расплавила мозг, в нем уже физически не могла зародиться хоть какая-то мысль, и Жакфи замер, как рептилия, потеряв ощущение времени и пространства, глядя, не моргая, на желтый фасад здания на другой стороне улицы.

Ему было безразлично: подаст ли ему сегодня кто-нибудь или нет, если он сегодня не заработает ни франка, то не сильно огорчится. В такую жару даже огорчаться тяжело.

Перед застывшим взглядом Жакфи пролетела монетка и упала в его шляпу. Жакфи машинально пробормотал:

– Merci et que le Dieu vous manifeste son faveur*. [* Спасибо, пусть явит вам Господь милость свою (фр.). <Переводы с французского языка далее не оговариваются. – З.Г.>]

Но не увидев перед собой никого, Жакфи резко поднял голову, пытаясь понять, кто же бросил ему монету. Над его головой не было ничего, кроме раскаленного от зноя неба.

Жакфи встал и отошел в сторону на три шага, чтобы внимательно посмотреть на окна дома, перед которым он сидел. Может, кто-то бросил ему монету из окна – ради шутки, упражняясь в меткости? Но балконы дома были пусты, а окна наглухо закрыты.

– Que’est ce que c’est ce miracle!* [* Что за чудеса!] – пробормотал Жакфи, и вдруг мысль, внезапно посетившая его, сделала то, что не могла сделать тридцатиградусная жара, – Жакфи вспотел.

Он подбежал к шляпе и взял монету в руки. Монета была странной, старинной. Повертев монету в руках, Жакфи понюхал ее, попробовал на зуб, а потом спрятал в карман и пошел прочь, забыв на тротуаре шляпу. Впрочем, она ему больше была не нужна. Жак Филипп понял, что у него начинается новая жизнь. Разве он может просить милостыню у людей, после того, как ему подал Бог?