Луна высоко

 

 

В этом мире истинны только те мысли, которые приходят в голову утопающему, пытающемуся спастись. Всё остальное – риторика, поза и, в сущности, фарс.

Хосе Ортега-и-Гассет.

 

 

 

 

Бревенчатый дом, утонувший в зелени, – это декорация к деревенской мелодраме, герои которой обязаны расхаживать с духовностью наперевес, хотя на самом деле они ходят с наглостью наперевес и бутылкой в кармане. Бутылки нет. Он ставит на стол чашку с цикорием, выходит в сени, которые неизвестно почему привык называть коридором, и откидывает два тяжелых дверных крючка. Поблизости лают собаки. Он стоит на каменной ступеньке и подозрительно озирается. Это пожилой мужчина в серых брюках из плащёвки и серой рубашке с коротким рукавом. (Будем называть вещи своими именами: мужчины пятидесяти – шестидесяти лет являются и называются пожилыми, а вовсе не «мужчинами зрелого возраста»). Он всё еще неплохо выглядит, хотя его в прошлом спортивная фигура безнадежно испорчена. Лучше бы он пил не цикорий, а водку или разбавленный ацетон, как большинство окружающих: алкоголикам проще сохранять стройную фигуру, и это почти единственное, что им удается сохранять. Виски начинают седеть, взгляд серый и злой. Он смотрит на забор, высокий и частый, но местами покосившийся. Паскудные собаки снаружи пытаются перепрыгнуть через калитку; им это не удается, и они роют землю вокруг с целью пролезть под перекладинами. Какого черта им здесь надо? Что им всем нужно от его личного дома?

No pasaran. Они не пророют. Скорее масоны пророют тайный ход под Кремлем и выкрадут президента, усыпив его эфиром (он читал об этом в газете, желтой, как его дом). Он не в силах представить себе, что чужие псы весело поскачут по грядам, разрывая когтями землю и превращая огород в кладбище домашних растений. Они хотят жрать? Пусть их кормят пьяницы-хозяева. Он резко захлопывает обитую железом дверь, накидывает крючки и открывает дверь, обитую войлоком и ведущую обратно, к недопитой чашке.

 

То, что балки в здании подвального клуба неожиданно выкрасили в красный цвет, можно истолковать как подсознательную провокацию агрессивно-сексуальных инстинктов. Люди валом повалят в клуб, про который знают, что там легко можно подснять кого-то, хотя нормальный человек и без того знает места, где можно перепихнуться; а если посетители будут устраивать драки, охрана в итоге может наполучать премий за хорошую работу. Главный разниматель будет ходить с гордым пьяным видом (охране можно проносить с собой спиртное, а посетителям – нет). И т. д. Фрейд всем надоел, это да, мы уже видим, как технари, гуманитарии, пролетариат и безработные образуют колонну и орут: «Нам надоел Фрейд! Мы хотим чистого и светлого!» – как будто Фрейд всю жизнь пропагандировал грязное и темное. Просто для специалистов трактовки вроде вышеприведенной – всего лишь приятное дуракаваляние, разминка мозгов, как для профессионального литератора – сочинение матерных стишков, а для математика – решение школьных уравнений. Фрейд заставлял нас опуститься до уровня «простейших», с той разницей, что простейшие размножаются делением, и даже они не придают процессу размножения той значимости, о которой писал Фрейд. Является ли это «темным» (см. выше)? – Нет, это является «простейшим». Впрочем, «темным» можно назвать всё, что угодно, и что угодно можно назвать, как угодно, это было известно еще до Фрейда. Сашу можно назвать дурой, на том основании, что она ждет в холле придурка, но это не совсем правильное основание – это фундамент, а не весь дом.

Она очень похожа на мужчину, стоявшего на пороге деревянного дома. У нее тип внешности, характерный для тех мест, где этот дом расположен. Люди, живущие там, – как правило, потомки татаро-монголов или оседлых цыган. Они среднего или невысокого роста, темноволосые, в чертах лица – что-то неуловимо восточное. Все они считают себя русскими и люто ненавидят приезжих. Упомянутая область граничит с Московской; то, что о ней иногда пишут в столичных газетах, выдумано от начала до конца. Саше на вид лет восемнадцать, на самом деле – около двадцати двух. У нее волосы цвета темной бронзы, серо-голубые глаза и очень светлая кожа. Черная футболка скрадывает ширину ее плеч, и она кажется обыкновенной изящной девушкой с фигурой, не «испорченной» тренажерным залом.

Придурка нет. Наверно, в сортире очередь.

Ах да, у нее есть огромный недостаток: она не пользуется косметикой. Ей это неинтересно. То, что ей неинтересно делать, она старается не делать совсем. Звучит страшно и почти неправдоподобно, но она (конечно, для своих лет), – внутренне свободный человек. За счет врожденной и развитой воспитанием силы воли и врожденного равнодушия к огромному количеству вещей. В это равнодушие можно не верить, как можно не верить в существование флегматического темперамента вообще. Ведь девушка этого возраста предлагается обществу как создание патологически чувствительное и чувственное; это скорее проблемы общества, чем девушек. В холле курить официально нельзя, но она знает, что можно, и достает из сумки пачку сигарет. Немедленно появляется старый козел.

Эти так называемые «молодежные демократические» клубы полны старья. Ввиду демократичности, туда пускают кого попало, кроме густопсовых кавказцев, которых подозревают в пособничестве Бен Ладену, и в чем попало, кроме костюмов Адама и Евы. Старые козлы воображают себя пастухами, сгоняющими в стадо молодых козочек; в роли кнута выступают деньги. Дома козлы никому не нужны (они в очередном разводе), в «дорогой танцевальный» клуб их не пустят, в пивную возле обочины им не хочется, а здесь они могут отвести душу. Старый дурак неприкрыто пьян и одет в старый джинсовый костюм, хотя ему больше подошел бы саван.

– Эй, девчонка, – говорит он, – угости сигареткой.

Саше не нравится его тон и вид, но она протягивает ему сигарету. Он истолковывает ее вежливость на старокозлиный манер и пытается ее приобнять. Она отводит его руку и отходит в сторону.

– Ты, девчонка, – мгновенно заводится он, – ты что, офигела, что такая стала разборчивая?! Ты хоть знаешь, кто я?

– Дяденька, подите вон, – холодно отвечает она. Ей плевать на него, ее вообще трудно прошибить. Если бы ей предложили выбрать для него вид казни, она бы сказала всего лишь: распылить (как в известной антиутопии). Без всяких садомазо-мучений несчастных жертв. Просто чтобы не было. Не хрен коптить небо. – Как психолог я могу поставить вам диагноз: растормаживание психических реакций. Так что я немного знаю, кто вы.

– Ты… сказала, что я псих?! – больше всего дяденьку задело то, что его назвали дяденькой.

– Я сказала, что я психолог.

 

Психолог должен смягчать любой конфликт, даже самого неприятного и неадекватного человека пытаться расположить к себе. Не бойтесь потратить время на улаживание конфликта. Результат окупит ожидания.

 

Из лекций.

 

На фиг это надо?

 

Надпись на полях.

 

Охранник ушел в служебный туалет, и дядька просек это. Он, желая воспользоваться моментом, шипит:

– Ах ты, сука! Я тебя сейчас отведу в туалет и окуну твоей хорошенькой головкой в унитаз!

 

Агрессивно-реактивный психоз на почве прогрессирующей импотенции и боязни надвигающейся старости.

 

Мимо проходят пьяные люди, которым по фиг. Их много. Им много на что по фиг.

«Stay with me , baby !» – орет с танцпола голос Литы Форд. Издали танцпол представляется как что-то черное, пляшущее на фоне монументально-красного (напомним, это балки). Если выкурить косяк, то впечатление – как от картины Босха. Каждая нота врезается в пространство слуха, будто кирпич в деревянную стену. Кирпичные крошки нот рассеиваются в воздухе и сливаются с дымом. Откройте подвальные окна: нечем дышать.

– Попробуйте, – говорит Саша. Он пытается схватить ее за талию. Дядька среднего роста и выглядит хлипким: такие дядьки спьяну особенно злы. Она выкручивает ему запястье, и он медленно опускается на колени. Если у вас есть сила, вы иногда можете позволить себе обходиться без психологических штучек.

– Сука, – чуть растерянно говорит дядька. Он не понял, как это случилось, как он оказался на полу, но он понимает, что если дернется, то будет еще больнее.

Возле Саши материализуется неизвестный блондин и орет:

– Мать вашу, это еще что? Отпусти, бля, быстро!

Из сортира выходит охранник и смотрит на это. Саша отпускает дядьку: хватит с него. Пьяный блондин в упор не видит охранника и готов на нее накинуться. Вокруг собирается некая пародия на толпу. Так как клуб «демократический», толпа не безмолвствует:

– Мать твою!..

– ... твою мать!

Жирный охранник подползает, как навозный жук. Ему нелегко передвигаться: он привык во время работы сидеть на черном стуле у входа. За его спиной в дымном воздухе четко вырисовываются ступеньки вверх. Дверь открывается. Для женщины, стоящей на пороге, это, в данный момент, ступеньки вниз. Она кажется высокой, но, спустившись, оказывается такого же роста, как Саша (1, 65). Она в чем-то легком и черном, ее темно-каштановые волосы подрезанными волнами опускаются на щеки. К ее прозрачно-зеленым глазам офигенно подошла бы зеленая тушь, но ресницы у нее настолько черные, что любая тушь на них будет выглядеть незаметно. Улыбка на секунду приподнимает уголки ее губ.

– Иди отсюда, – говорит она блондину. Уходит почему-то охранник. Не будем углубляться в дебри загадочной мужской логики.

– Это мой тесть, – угрюмо бросает блондин. Он с трудом удерживает пьяного дядьку. Тот готов взорвать планету и улететь в открытый космос, где никто не знает о его позоре.

– Ты понял, что я сказала? – спрашивает молодая женщина, поправляя на плечах палантин с черными кистями.

Парень утаскивает тестя вверх по ступенькам. Охранник благодарно смотрит ему вслед и засыпает на стуле: уже утро.

– Закомплексованная сука! – орет сверху дядька.

 

Видимо, не закомплексованная женщина должна была позволить избить себя до полусмерти и сказать за это «спасибо».

 

Вообще, если вы сочетаете в себе ум, приятную внешность и силу воли и не скрываете это, вас обязательно рано или поздно назовут закомплексованной. Либо в ваше существование никто не поверит. О вас будут сочинять легенды, например, что сильной вы только прикидываетесь, а волосы у вас на самом деле крашеные. Вместо вас будут видеть некий фантом. Да поможет вам Бог, а лучше просто эмигрировать.

– Это мой бывший любовник, – говорит молодая женщина, – по старой привычке слушается меня если не с первого, то со второго раза. Он из тех, кто достоин быть только бывшим. А ты тоже привыкла, чтобы тень одного мужчины падала на другого, или годами терпишь рядом с собой одну и ту же надоевшую рожу?

– Я тут жду своего придурка, – отвечает Саша.

– Ты правильно сделала, что не позвала его. Это было бы смешно. Мне нравятся люди, умеющие за себя постоять.

Она подходит к девице, стоящей возле гардероба рядом с другими девицами и бокалом вина, аккуратно отбирает бокал, секунду смотрит в ее изумленные глаза и протягивает ей купюру стоимостью в несколько бокалов.

– Извини, – ласково говорит она и возвращается к Саше. Кажется, она чувствует себя в клубе как в собственной спальне, а на Сашином лице всегда лежит печать легкой отрешенности. Саша ничего не стесняется, ничего не боится, но ее как бы слегка здесь нет. Это черта психологии ученого, и ничего с этим делать не надо.

– Взрослые дядьки, а ведут себя, как восьмиклассники, – говорит Саша.

– Они не взрослые, – отвечает молодая женщина и пьет из бокала. – Мы всегда их старше. Каждая из нас рождается в возрасте трех тысяч лет. Главное – это понять.

На ее лбу появляется тонкая морщинка, и Саша понимает, что она действительно старше, чем кажется: ей уже очень хорошо за двадцать, а скорее всего, немного за тридцать.

– Мне нравится этот возраст, – говорит она. – Хотя американки лучшим возрастом считают сорок.

– Да, это классно. Я, наверно, столько всего пойму к сорока годам. Я буду жутко умной, – Саша смеется.

– Будешь, если ты так сказала. Хочешь вина? – с такой теплотой, как эта женщина, на Сашу смотрели только лучшие подруги, мать и обожаемая всеми приличными людьми в институте пожилая преподавательница-диссидентка.

 

Мешать вино и пиво не стоит.

 

Медицинский факт.

 

То ли открыли окна и включили вентилятор, то ли сейчас она просто не замечает дыма. Вместо него по всему помещению стелется мягкий золотистый свет. Такое бывает, когда сделаешь несколько затяжек марихуаны. Саше кажется, что это уже не подвал. Это просто несколько стен; неважно и неизвестно, где они и в каком порядке расположены. Возможно, они медленно сужаются до треугольников, хотя на самом деле нет.

– Я бы хотела, – рассеянно говорит незнакомка, – чтобы в тебе была частичка души Всевышней.

– Что?..

– А ты не знаешь? Когда-то на Востоке власть имущие решили объявить, что у женщин нет души, потому что иначе не могли ощущать себя власть имущими, и зараза их мыслей поползла с Востока на Запад. Тогда Всевышняя ушла и оставила их такими, какие они есть, и это было почти худшее, что она могла для них сделать. Но в любом воздухе и на каждом шагу есть частичка ее души, и каждая может взять ее.

 

Коллективно-бессознательное по Юнгу.

 

Юнг не писал такого.

 

Еще бы он это написал.

 

Саша отбрасывает волосы, упавшие на лоб.

– Интересно, – говорит она. – В мифологии всегда есть немного правды.

– Что ты подразумеваешь под словом «правда»?

– Все определения этого слова, указанные в словаре.

– А что ты будешь делать, когда наступит время выкинуть словари?

– Я всегда найду, что делать.

– Я надеюсь. Вспомни обо мне, пожалуйста, когда будет совсем паршиво.

Саша уже слышала нечто подобное. Когда хозяйка-алкоголичка выгнала ее с квартиры, она поехала ночевать на вокзал, где подозрительный тип в татуировках накормил ее и даже ничего не украл, а только предупредил, что она его вспомнит года через три. Наутро она стащила из ларька газету объявлений, нашла отдел аренды и поехала по одному из адресов – договариваться о съеме, и больше его не видела. Наверно, он планировал грандиозное ограбление, благодаря которому о нем узнают все. Наверно, у него не получилось.

Из сортира выходит придурок. Озирается, ища глазами Сашу.

– Пашку Устинова встретил, – сообщает он. – Выкурили по косяку. Говорит, Судаков всё еще в дурдоме.

Вслед за ним выходят другие, оставляя дверь приоткрытой. В воздухе повисает неуловимый запах травы. Неплохо. Куда только охрана смотрит? (Охрана смотрит сны).

Придурок приучен к тому, что Сашу можно и нужно оставлять одну. Она умеет позаботиться о себе и не выносит принуждения. Она сама так решила. Свобода – это еще лучше, чем трава.

– Ваш дым уже давно до танцпола тянется, – укоризненно говорит Саша. – Я уже надышалась, блин, вашего дыма. А если кто ментам звякнет?

– Ой, блин, да тут никто уже не соображает ничего.

– Пошли домой, – говорит Саша. Они снимают однокомнатную квартиру.

– Пошли. Зашибись оттянулись перед отъездом.

Никого, кроме них и спящего охранника, в холле уже нет.