Для всех быть всем

 

Так довелось, что святому старцу Амвросию Оптинскому я ныне прихожусь земляком по месту его рождения. Как писателя, меня давно занимает личность и жизненный путь святого земли русской. Его афоризм – «Где просто – там ангелов со сто, а где мудрено – там ни одного» – ставлю девизом ко всему своему сочинительству.

6 декабря 2012 года в с. Большая Липовица Тамбовской области в честь 200-летия со дня рождения Амвросия Оптинского освятили новый храм Троицы Живоначальной. Храм построен на пожертвования земляков великого Святого.

Я посчитал обязанным себя откликнуться на юбилей земляка, Святого земли русской Амвросия Оптинского, в миру Александра Михайловича Гренкова, повестью, что и предлагаю вниманию читателей.

 

На чтение потребуется 3 часа 40 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Перед самым закатом солнца завиднелось село. Липовица. Дядя Матвей жил на улице, которая торцом выходила к тракту. Он хотел проехать дальше своей улицы, но Лекса остановил его:

– Ты к дому правь, дядя Матвей. А от твоего дома я низами пройду пешочком к себе. Хочется в лугу побыть. Там у вас лава-то сохранилась?

– Лава-то? Подновили весной, перильца поставили. Как же, то ребятишкам надо поближе куда стрекнуть, то самим в храм или на базар… В лугу тропку держим. Летом и зимой…

Остановились у ворот усадьбы дяди Матвея. Лекса извлёк из-под сена баульчик, попрощался с дядей. Баульчик не тяжёлый: свёрточек со снедью, свёрточек с гостинцами, некоторая одежда да книг пяток – томик стихов Пушкина, томик басен Крылова и три церковные книжицы.

– Зашёл бы, – пригласил дядя Матвей, – с ребятами моими повидался бы. Они как чуть, так всё о тебе поговаривают: наш Лекса, наш Лекса. Двоюродные ведь. По половине крови общей.

– Я к вам зайду, дядя Матвей, проведаю, как же. Попозже. А пока – домой. Хочу поскорее дома быть.

 

На крыльцо вышла жена дяди Матвея.

– Прибыл, Матвей? И с конягой? Как она?

Сошла к повозке. Вместе они заходили вокруг молодой лошади.

– А это кто с тобой приехал? Что-то не признала я.

– Да Лекса наш, Михайла сынок. Из города. На базаре встретились. Он всё искал, с кем ему до дома добраться, ну, на меня и вышел.

– Что ж не зазвал-то его? Повидались бы.

– Зазывал. Отнекнулся он, говорит, домой хочу. Ловкий мужик вымахал. Здоровый. А не в нашу родню, наши-то все белобрысые, приземистые, как говорят – комлевые, а эти все в Гренковых пошли, не в мать, даже девки все в Гренковых: высокие, жилистые, как смоль чёрные. Будто цыгане в роду у них были.

– Это правда твоя, правда, отец, – согласилась женщина, – вашего, зоринского, в их роду ничего нет. Дерзкие ребята. И девки-то срывистые вон какие. Как чуть что не по ним, так глаза-то их угольные ажник огнём полыхнут. Натуристые. Все в деда Фёдора да в Михайлу.

 

Лекса спустился в речке. Тропка вывела его на шаткую лаву из жердей. Вода бежала о самый край лавы, местами заливая её. Остановившись на середине, присел на корточки, опустил ладони в воду. Казалось, что он гладит эту подбегающую к нему и отбегающую от него речную чуть прохладную водицу. «Ну, здравствуй, здравствуй, реченька. Ты всё такая же бегучая, всё такая же неугомонная. Сколько же тебя прибыло и убыло, пока я был вдалеке от тебя. Милая ты моя. Молчунья ты моя. Во сне и наяву всё-то тебя вижу, всё с тобой беседую. Поживу здесь, приходить буду к тебе, вволю свидимся да посвиданимся. Бежи, бежи своим путём. И меня помни. Помни и знай, что Лекса любит тебя, денно и нощно помнит о тебе. И ты его не забывай. Не забывай…»

Перейдя по лаве, Лекса остановился возле густого ивняка, поставил баульчик на землю, встал на колени и помолился над речкой, молитвой встречая и провожая воду, провожая долгий июньский день:

 

Свете тихий святыя славы
Бессмертного Отца Небесного,
Святого блаженного,
О, Иисусе Христе...
Пришедше на запад солнца,
Видевши свет вечерний,
Поём Отца, и Сына,
И Святого Духа, Бога,
Достоинecи во вся времена
Петбыти гласы преподобными,
Сыне Божий, живот даяй,
Тем же мир Тя славит.

 

На заливной луг ложилась ночная прохлада. Над зарослями ивняка поднимался лёгкий туманец. То день был полон солнца, света, зелени и небесной синевы, а то на землю легко пал вечер, как бы утишил ярый свет, давая отдых всему живому на земле. И казалось Лексе, что он один, всего один есть на этой тишайшей земле. Один. Нет, не один, он с Богом. Бог был в нём, в Лексе, вокруг него и высоко-высоко, там, где замирает вечерний сумрак, где он переходит в звёздное пространство. И Лексе было хорошо, легко на душе от этого божественного присутствия.

 

Улица, где стоял храм, где стоял родительский дом, была тиха. Только изредка перелаивались собаки. И среди их редких голосов Лекса услышал голос Братки. Густой, низкий бас любимой собаки. И Лекса не сдержался, нарушил тишину вечера, свистнул призывно, как это он умел. Братка затих, явно вслушиваясь. Лекса свистнул ещё раз, ещё. Он знал, если Братка не на цепи, то бросится со всех ног встречать его. Не прошло и минуты, как послышался стремительный бег тяжёлой собаки, её дыхание.

Братка с разбега ткнулся в Лексу, поднялся на задние лапы, передние лапы положил на грудь Лексы, обдал лицо горячим дыханием. Лекса обхватил собаку за шею, прижал к себе, зашептал:

– Ну, встретил? Соскучился? Какой ты… Здоровяк. Силища. Ух-х-х, горячий.

Братка дотянулся до лица Лексы, лизнул его горячо. Лекса отклонил голову:

– Ну, ну, хватит тебе уж, хватит. Пошли, пошли домой. Хороший ты мой…