Для всех быть всем

 

Так довелось, что святому старцу Амвросию Оптинскому я ныне прихожусь земляком по месту его рождения. Как писателя, меня давно занимает личность и жизненный путь святого земли русской. Его афоризм – «Где просто – там ангелов со сто, а где мудрено – там ни одного» – ставлю девизом ко всему своему сочинительству.

6 декабря 2012 года в с. Большая Липовица Тамбовской области в честь 200-летия со дня рождения Амвросия Оптинского освятили новый храм Троицы Живоначальной. Храм построен на пожертвования земляков великого Святого.

Я посчитал обязанным себя откликнуться на юбилей земляка, Святого земли русской Амвросия Оптинского, в миру Александра Михайловича Гренкова, повестью, что и предлагаю вниманию читателей.

 

На чтение потребуется 3 часа 40 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Утро начиналось всё с того же: молитва, завтрак, приём прихожан.

Поглядев в окошко, Амвросий сказал кельнику:

– Рано ещё, а они уже возле оградки. Одни стоят, сгурбились, другие сидят на земле. Иосиф, там вон с маленькой девочкой женщина, зови её первой, пусть заходит.

Женщина и девочка с ней лет четырёх или пяти вошли. Женщина припала на колени, давила на плечо девочки, чтобы и та стала с ней рядом. Но девочка во все глаза глядела на старца и не обращала внимания на мать.

– Зовут-то тебя как, красавица? – ласково спросил Амвросий и положил ладонь на головку девочки.

– Аня, – чуть слышно ответила девочка.

– Аня, – повторил за ней Амвросий. – Будь ты Анна, будь Аннушка, не будь Анета. В Анетах пути нету! Правда это?..

– Правда.

– Ну вот и мило. А у меня сестрёнка Аннушка, хорошенькая такая, теперь уже совсем большая. Вот и ты будешь Аннушкой. Вырастешь большая, красивая, тебе мамушка твоя и батюшка твой жениха доброго найдут.

– Она у нас хорошая, отче, да вот головка у неё стала болеть. Помоги нам, век будем благодарны.

– Помоги, – эхом отозвалась за матерью Аннушка.

– Как не помочь такой умнице, такой красавице. А головка может болеть от роста её. Растёт в ней все, развивается, кровь не успевает за ростом, вот головка и болит.

Амвросий все держал руку на голове девочки, поглаживал её круговыми движениями.

– Молоко и сметана у вас своя? Своя. Вот что, Аннушка: мы с тобой заведём бутылочку, нальём в неё парного молока – никому не дадим, сами будем пить. Ты парное молоко любишь? Нет? Хоть и не любишь, да бери себе парного молока и пей его, когда остынет. Уж ты давай ей, мамушка, вволю, а то и сверх воли хорошенького молочка, давай, ведь она больная. А парное молочко её сделает весёленькой, ягодка ягодкой будешь у нас. А когда ты старенькой станешь, то Аннушка тебе кружку молока или водицы подаст. Так оно и идёт, так оно и цепляется всё одно за другое. Ты мать, молока ей давай, а сама ладонь свою на головке её держи, гладь, гладь её, умненькую. Как тепло в ладони почувствуешь, так остановись. И снова, и снова покруживай.

Мать и дочка, поцеловав Амвросию руки, удалились.

 

У входа в келью женский голос недовольно выговаривал:

– Надо же, сколько приходится ждать его. Куда дело годится, – горячилась молодая женщина. – Знала если бы, что здесь так принимают, так ни за какие коврижки не поехала бы сюда. Уговорили: посети батюшку Амвросия, посети батюшку Амвросия…

Женщина не договорила. Дверь широко открылась. Старец с ясным лицом предстал на пороге и громко спросил:

– Кто здесь нетерпеливые, пойдите ко мне.

Приблизился к молодой женщине, взял за руку и повел к себе. Беседовали минут десять.

– Говори, что привело тебя ко мне?

– Душа привела, – ответила молодка. – Часто в смущении она находится. Всё у меня есть, я не бедная, а вот душой, кажется мне, неустойчивая. Как душу мне укрепить?

– Вопрос твой не нов, он каждого тревожит. Если не укрепить дух и душу человека, то дай ему хоть горы денег, но у него не будет ни радости, ни счастья до тех пор, пока человек не обретёт правую, здравую и истинную веру. Потому что, если человек потеряет деньги, – это не беда. Если человек потеряет здоровье, – это полбеды. Если человек потеряет веру, – это настоящая беда. Но если человек имеет истинную веру, как крепкий фундамент своей жизни – он имеет всё, потому что он имеет в душе Бога.

Женщина вышла от старца тихая, в слезах.

 

А у ограды собралась группа женщин в ожидании приёма. Пожилая с болезненным лицом женщина, сидя на пне, рассказывала:

– Вот уж на каких больных ногах я приковыляла от самого Воронежа. Сомнения у меня нет – старец исцелит. А, не дойдя до монастыря, заблудилась я. И уж выбилась из сил, милые вы мои, и в слезах упала на сваленное бревно. Гляжу, старичок какой-то идёт. В подряснике и скуфейке. Спросил меня, о чём это я слезами уливаюсь, а я ему одно: от самого Воронежа иду, а тут с дороги сбилась, в монастырь мне надо. Он меня выслушал, успокоил и указал клюкой направление. Пошла я в указанную сторону, за кусты зашла, а он вот он, монастырь-то, а до него рукой подать.

Женщину выслушали, посоображали, кто бы это мог быть, что за старик такой. Одна предположила, что это мог быть лесник.

– Лесник монастырский тут неподалёку живёт.

Другая по-своему рассудила:

– А мог и послушник какой ни то быть.

– Не, – возразила третья, – послушники – они молодые. А она говорит – старичок.

На крылечко вышел знакомый келейник и громко спросил:

– Где тут Авдотья из Воронежа?

Все молчали, переглядывались. Служка повторил свой вопрос громче, прибавив, что её зовёт батюшка.

– Голубушки мои! Да ведь Авдотья из Воронежа, я сама и есть! – воскликнула рассказчица с больными ногами.

Все расступились, Авдотья, проковыляв до крылечка, скрылась за дверью. Минут через пятнадцать она вышла из домика в радостных слезах.

– Чудо-то какое, милые вы мои! Старичок, указавший мне дорогу в лесу, это никто иной, как сам отец Амвросий. А может, кто-либо, уж очень на него похожий.

Думали, судили-рядили: кто есть в монастыре, похожий на самого Амвросия? Всех перебрали, нет, и рядом поставить некого. Верили и не верили Авдотье, а она убеждать и переубеждать никого не стала.

 

Тем временем ещё одна женщина рассказывала своё:

– Батюшка мне велел читать по записке всё моё. В келье горели лампадки и маленькая восковая свечка на столике. Читать по записке было темно и некогда. Я сказала, что припомнила, и то спеша, а затем прибавила:

– Батюшка, что сказать вам ещё? В чём каяться? Забыла что-то. Старец упрекнул меня в забывчивости неуместной. Но вдруг встал с постели, на которой лежал. Сделав два шага, он очутился на середине кельи. Я невольно на коленях повернулась за ним. Старец выпрямился во весь свой рост, поднял голову и воздел руки кверху, как бы в молитвенном положении. Мне представилось в это время, что стопы его отделились от пола. Я смотрела на освещённую его голову и лицо. Помню, что потолка в келье как будто не было, он разошёлся, а голова старца как бы ушла вверх. Это мне ясно представилось. Через минуту батюшка наклонился надо мной, изумлённой виденным, и, перекрестив меня, сказал:

– Помни, вот до чего может довести покаяние. Ступай.

Старец раз и навсегда запретил мне говорить о том, что я узрела. Я вышла от него, шатаясь, и всю ночь проплакала о своём неразумии и нерадении.

– А я вот как попала к батюшке Амвросию, – начала свой рассказ благообразная тихая женщина. – Была я батюшки Макария духовная дочь, часто наезжала в Оптину к нему. Вдруг приходит известие о кончине Макария. Не могу выразить и теперь своей скорби. Это известие убило меня совсем. В Оптиной я никого больше не знала, ни к кому не обращалась, кроме своего старца. Отца Амвросия я вскользь видела, когда он проходил из скита в монастырь по поручению батюшки Макария. Он мне казался совсем молодым, да ещё красивой наружности. Тут же прослышу, что батюшка Амвросий заступил место по старчеству отца Макария, и что множество народа идёт к нему. Полное негодование и какая-то ревность, обида наполнила мое сердце. Вот уж нашли, к кому обращаться! – говорила я себе, – такой красивый да молодой... Прошло несколько дней моего пребывания в Оптиной, потянуло меня пройтись по излюбленной дорожке в скит и к Святым воротам. Иду одна по скитской дорожке, полная скорбных дум и негодования на молодого красивого иеромонаха Амвросия. А навстречу целое шествие следует за Амвросием. Я нарочно отошла в сторону, чтобы не быть вынужденной подойти под благословение. Думала, пройдут и меня не заметят. Поравнявшись со мной, вдруг старец отделился от народа и быстро подойдя и заглянув мне в лицо, благословил меня большим крестом. Благословив, он пошёл своей дорогой. Вероятно, батюшка Амвросий шёл в монастырь к вечерне. Я долго стояла, как вкопанная. Затем на другой день решилась пойти в скит, попроситься исповедоваться у батюшки Амвросия. Теперь уже я не боялась, что батюшка молод и красив, а его удивительная прозорливость в моём устроении душевном привлекла меня к нему. Стоило только мне попасть к батюшке Амвросию, как я открылась ему также всей душой, как и старцу Макарию.

 

После полудня келейник Иосиф вошёл в келью и увидел старца сидящим на постели, с глазами, устремлёнными в небо, и лицом, осиянным радостью.

– Батюшка, ещё пришёл народ.

– Какой народ?

– Белевские, тульские, рязанские, костромские и прочие. Всех не упомнишь

– Что ж, давай принимать «все народы», которые пришли к нам.

Вошла богатая помещица. Она не первый раз посещала Амвросия, но с трёхлетней дочкой пришла впервые. Пока взрослые беседовали, умненькая девочка, предоставленная себе, осмотрела батюшкину келью, побывала во всех углах, и, заскучав, стала среди кельи, сложила на груди ручки, и жалостливо глядя на Амвросия, заговорила, подражая взрослым:

– Бедный старичок! Такой он старенький, всё на постельке лежит, комнатка у него маленькая, игрушек у него нет, ножки у него болят, бегать не может. А у меня игрушек много. Всяких. Хочешь, старичок, я зайчиков привезу поиграть тебе?

Амвросий, а за ним и мать рассмеялись.

– Привези, привези, девочка, – радостно улыбался Амвросий, поглаживая ребенка по голове, – вот уж какая ты хорошая, какая у тебя душа добрая, взяла и пожалела дедушку.

 

Приняв всех, Амвросий запросился на прогулку.

Недалеко от домика Амвросия ждали крестьяне, по всему их виду, настоящие пахари. И когда Амвросий вышел, то тут же подступили к нему:

– Мы костромские мужики, – сказал один из них. – Прослышали, что у тебя ножки болят, так вот тебе мягонькие лапотки и принесли.

И они подали Амвросию тонкие валенные сапоги.

Ласковая улыбка и выражение благодарности осветили лицо Амвросия.

Возвращаясь с прогулки, Амвросий взошёл на крылечко и, опираясь рукой на перильца, обернулся лицом к двум молодым людям. Один стоял против него, но ничего не говорил. Амвросий приветливо спросил у второго юноши, где он учится, и сказал ему, чтобы он продолжал свои занятия. Затем он спросил первого:

– Веруешь ли в Бога, в Святую Троицу?

– Кажется, верую, – отвечал юноша, – кажется, могу сказать, что верую.

Амвросий же сказал тихо:

– Никогда ни с кем не спорь о вере. Не надо. Потому что никому ничего не докажешь, а сам только расстроишься. Не спорь.