Для всех быть всем

 

Так довелось, что святому старцу Амвросию Оптинскому я ныне прихожусь земляком по месту его рождения. Как писателя, меня давно занимает личность и жизненный путь святого земли русской. Его афоризм – «Где просто – там ангелов со сто, а где мудрено – там ни одного» – ставлю девизом ко всему своему сочинительству.

6 декабря 2012 года в с. Большая Липовица Тамбовской области в честь 200-летия со дня рождения Амвросия Оптинского освятили новый храм Троицы Живоначальной. Храм построен на пожертвования земляков великого Святого.

Я посчитал обязанным себя откликнуться на юбилей земляка, Святого земли русской Амвросия Оптинского, в миру Александра Михайловича Гренкова, повестью, что и предлагаю вниманию читателей.

 

На чтение потребуется 3 часа 40 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Встав с постели, Лекса совершил утреннюю молитву. Посмотрел за окно на установившийся уже день. После завтрака решил сходить на пасеку. Ждал, когда мамушка позовёт к столу.

На этажерке, искусно сплетённой из ивовых прутьев, стояли книги. Просматривая их по корешкам, остановился на одной: «О пчеловодстве», автор П. И. Прокопович. Книга мало заинтересовала, но то, что дед явно руководствуется в своем пасечном деле трудами опытного пчеловода – это пришлось ему по душе.

Позавтракав, поговорив с мамушкой, засобирался на пасеку.

– Вольника этого, Братку, с собой возьми, – сказала мамушка. – Это чего вытворяет? На привязи вечер был, от дома всё голос подавал во все стороны. А как тебя зачуял, так ошейник долой с себя и утёк. Какой! Как задумает, куда ему надо, так вытянется весь в струнку, ровный сделается, прямой, ну, ошейник-то с него и сходит. И он пошёл по своим делам. Бери с собой, его не остановишь, следом за тобой уйдёт. А Белку пусть дед домой ведёт. Она не такая вольница, как этот.

Лексе приятно было слушать увещевания мамушки, а Братка будто понимал, что говорят о нём, жался головой к ноге его, подставлял то одно ухо, то другое под ласковое почёсывание.

 

Дорога была с детства известна. Пчеловодов в Липовице один или два, а угодий для медосбора много. Главное – липовый лес вдоль речки. Широкой полосой тянется он в сторону Падов, до самого впадения Большой Липовицы в Цну. Деревья зрелые, необхватные, от обильного цвета жёлтые стоят, высокие, сажен по пятнадцати и больше. Каждая такая липа при доброй погоде чуть ли не пуд мёда дает. Гренковская пасека из года в год стоит при повороте речки, а от пасеки вправо и влево липовые угодья. Отец Фёдор привык мёд брать липовый, особо ценный. Соты отожмут, отстоится мед, сделается светло-зелёным, с желтизной, и дух липового цвета держит долго, годами хранят мед в холодном погребе, а дух этот не покидает его. Гренковский мёд славится в округе. Ему и при продаже скупщики цену хорошую дают. Все монастыри в округе – Трегуляйский, Сухотинский, даже Козловский и Мамонтовой Пустыни, не говоря о Тамбовских, – заказывали много мёда у отца Фёдора. И отжатым мёдом, и сотовым снабжали Гренковы монастыри. Лекса знал и горд был за дедов промысел. Одно упоминание, что мёд гренковский несравним с другими медами далеко за пределами Липовицы, заставляло его уважать дело, отца Фёдора и отца Михаила.

Идти пришлось недолго. От леса в их сторону с громким лаем покатилась белая собачонка. Братка рванулся ей навстречу. Встретились они, заходили кругом друг возле друга, обрадовались, повизгивают от переполнивших их чувств. На опушку вышли отец Фёдор, Михаил. А за ними и Аннушка.

– Лекса! Братишечка, – побежала Аннушка навстречу. – Родненький! Пришёл!

Она с разбегу ткнулась в брата. Лекса подхватил её на руки, закружился, целуя сестру в щёки, в нос, в глаза.

– Отпусти-ка его, девонька, дай нам с ним пообняться, – сказал отец Фёдор и обнял внука, троекратно расцеловались.

Следом за дедом и отец потискал сына:

– Ну, молодец. Форменный казак. А, бать, – обратился к отцу Фёдору Михаил, – мужик-то какой разделался. Скажи ты на милость, откуда что взялось…

 

Все вмести вошли под липы, прошли к просторному шалашу, присели на лавку за длинный дощатый стол. Глядели и не могли наглядеться все трое на Лексу, а он – на всех троих. Аннушка вьюном вилась возле брата.

– Гляжу на тебя, Лекса, и всё большим уважением проникаюсь ко всему роду своему, – говорил отец Фёдор, удовлетворённый видом внука. – Казаки мы. Как есть казаки. А примесь чёрная у нас – это от прародительницы нашей. Казаки-то исстари походами ходили на иностранцев, злато, серебро, шелка приносили домой. Пленных женщин молодых приводили. Какой уж пращур наш – того не знаю, привёл домой персиянку. Это после знаменитого похода в Персию. Привёл и женой своей сделал. Вот от неё и пошли все мы, тёмные, станом гибкие, как говорится, семижильные. А на тебя, Лекса, смотрю, а ты из всей родни нынешней нашей статью-то удался. Хорош, одним словом.

Лекса застеснялся от речи деда, перевёл разговор на пасеку:

– Как пчёлка работает?

– А ей чего ж, пчёлке-то? Бог её создал для этого. Работает, когда погода ей позволяет да цвета всякого много. Взяток несёт хорошо. Колода, которая подвешена для взвешивания, фунтов до двадцати в день привешивает. Заранее говорить, загадывать грешно, а так прикидываю, что по пудику с каждой колоды получим. Семьи легко перезимовали, сильные семьи, не успеваем новые колоды под рои ставить. Такие вот они, слава тебе Господи, дела у нас.

 

Отец Фёдор был явно доволен пасекой, рассказывал благостно, с теплотой в голосе.

– Новые правила начинаем заводить. Ныне вон от колод вроде бы уже отказываются. Читаю, учусь, как по-новому вести дело. Слышал, небось, про ульи? Вот норовим и на своей пасеке переводить пчелу из колод в ульи эти самые. Всех в одно лето не переведём, а сколько успеем. Кропотливое это дело – ульи вязать. Липу режем, колем на досочки, стругаем их и из досочек этих дома для пчёл делаем. Удобно. Верх съёмный. Доступно поглядеть внутрь, что да как там у них. А пчёлкам домики по нраву пришлись, в удовольствие своё обживают их. Вон уже две дюжины семей поселили в ульи эти.

– А всего сколько семей на нынешний день? – спросил Лекса.

– Да под триста. Немало. Успевай да успевай. Трое ребят наших сельских приходят. Я их научаю, как дело пасечное вести, ну, а они помогают в работе. Один из них, считай, свой уже.

Отец Фёдор взглянул на Аннушку, а она зарделась, опустила глазки, вскочила и убежала в шалаш.

– Скоро? – спросил Лекса, кивнув в след сестре.

– Да вроде бы на Покров согласились-сладились. Алексеем зовут. Семья справная, работящая. Да ты должен знать их. Деда Степана Миломаева помнишь?

– Ну как же не помнить. Я деду Степану очень уж обязан по сей день. Это ведь он меня тогда из речки-то вызволил, утонуть мне не дал. Как же мне не помнить его.

 

– Давайте так ныне поступим, – предложил дед Фёдор, – до полудня поработаем, а после полудня мы уедем домой. А ты, Лекса, на пасеке похозяйничаешь. Заодно отдохнёшь тут. Для отдыха место очень уж благодатное. А вечером тебе Аннушка поснедать принесёт. Да тут и заночует с тобой. А нам дома ещё дела есть. До Троицы со всем надо поуправиться. Хорошо бы дождичка Бог послал. Суховато делается.

– Дождичка? – переспросил Лекса. – А на самую Троицу и дождик пожалует.

– Откуда ты знаешь? – подала из шалаша голос Аннушка.

– Мелким знать не положено, – отшутился Лекса.

– Ой-ёй-ёй, крупный-то какой, – передразнила брата Аннушка и прыснула смеяться.

– На Троицу и дождю как не быть, – сказал отец Михаил. – Редкая Троица без дождя обходится. Я замечаю, что и пчёлка вялая делается. Летки запечатывает. Не иначе как к ненастью.

– Оно уж так, оно уж так, – согласился отец Фёдор. – Запрягай-ка, Михайло, лошадушку. А ты, коза-дереза, вылазь из укрытия, домой поедем.