Для всех быть всем

 

Так довелось, что святому старцу Амвросию Оптинскому я ныне прихожусь земляком по месту его рождения. Как писателя, меня давно занимает личность и жизненный путь святого земли русской. Его афоризм – «Где просто – там ангелов со сто, а где мудрено – там ни одного» – ставлю девизом ко всему своему сочинительству.

6 декабря 2012 года в с. Большая Липовица Тамбовской области в честь 200-летия со дня рождения Амвросия Оптинского освятили новый храм Троицы Живоначальной. Храм построен на пожертвования земляков великого Святого.

Я посчитал обязанным себя откликнуться на юбилей земляка, Святого земли русской Амвросия Оптинского, в миру Александра Михайловича Гренкова, повестью, что и предлагаю вниманию читателей.

 

На чтение потребуется 3 часа 40 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

И Лекса остался один в этом царстве небесной синевы, цветущих лип да натужно жужжащих пчёл. Походил по пасеке. Посмотрел, как отец и дед собирают ульи. Положил досочку на стол, поработал рубанком. Липа поддавалась легко, закручивалась ровная длинная стружка. Обработав так с десяток досочек, отложил рубанок, посидел на столе, всматриваясь в цветущую липу, в сотни вьющихся и ползающих по цветкам пчёл. С малолетства зная пасеку, уже не удивлялся трудолюбию этих упорных насекомых. Этих творцов благодати.

Вспоминался один случай, произошедший с ним на пасеке. Во сне ли было, на яву ли, теперь Лекса не мог сказать утвердительно. Как-то, когда он сидел на пне и внимательно рассматривал, как трудятся пчёлы, его занятие прервал внезапно появившийся старец. Он положил свои руки на голову Лексы, и Лекса вдруг ощутил теплоту, ласку и доверие, какие могут идти только от матери и отца.

– Покажу я тебе, где сокрыта земли нашей тайна, – ласково сказал старец. – Смотри зорче.

И видит Лекса, как из дупла вылетели три золотые пчелы. Первая пчела села на правую ладонь старца, вторая – на левую, а последняя пчела села на лоб старца.

Старец объяснил, что пчела на правой руке будет собирать знания, полученные из опыта и честного труда, пчела на левой руке будет собирать и беречь красоту, а пчела, что села на лоб, будет хранить и крепить веру. И когда их соединит круг вечности, расцветёт край наш русский, и откроется великая тайна, схороненная до времени.

Старец так же пропал бесследно. Оставил Лексу с самим собой, со своими мыслями.

И представилось Лексе, как обильна лесами матушка-Русь. Сколько ценного в её полях, лугах, лесах, водах. А люди что-то не вполне соответствуют своей устроенностью этим богатствам. Не вполне. Так что же мешает человеку быть такими же вот, как эти пчёлки? Ему больше надо, чем им? Много больше? А из стремления к большему и большему что-то получается не вполне пригодная жизнь. Почему так? Что, создавая человека, Бог хотел от него? В чём тут замысел Божий? С пчёлкой – всё ясно. А вот с человеком ясности нет. Какое-то особое он создание. Не как всё в природе.

 

Прилёг в шалаше на подсохшую луговую траву. Душновато уже сделалось, но травный дух был настолько приятен, так кружил голову, что оставлять его, выходить из него – это свыше сил всяких.

Вдруг Братка заорал истошно, промчался туда-сюда мимо шалаша.

– Что ты, что ты! – выскочил Лекса из шалаша. – Кто тебя?

Братка скакал по кустарникам, сбивая с себя пчёл.

«Рой, – догадался Лекса, – рой на него сел. Ну, дела. Что ж теперь?»

Братка вынырнул из кустов и стремглав помчался к воде. Сходу с обрывчика прыгнул в речку. И там только спасся от пчёл.

Подбежав к речке, Лекса увидел, как Братка весь погрузился в воду и только высовывал нос из воды, чтобы набрать воздуха. Пчелы недолго вились над собакой, сбились в клубок и перелетели за речку, в луга. Рой явно ушёл, теперь его не остановить. Почему-то миновал роевни, не пошёл в них.

Полежав ещё в воде и убедившись, что пчёл поблизости больше нет, Братка выскочил на берег и, не забегая в лес, берегом, вдоль воды ударился бежать домой. На призывы Лексы даже не оглянулся ни разу. Лекса чуть ли не в хохот смеялся:

– Ну, отдохнул на пасеке? Видно, не раз уже тебе доставалось от них, коль так легко спасение находишь. Они, брат, научат тебя дома сидеть. Эти научат.

 

Как же любил Лекса речку, свою Большую Липовицу! А какая она большая? То тут, то там вброд перейдешь. Бегучая, а потому чистая, потому дно её песком скрипучим, промытым да камешками цветными выстлано. Густо поросла по бережкам ивняками. Рыбка добрая резвится в струистой воде. Вон они,к раснопёрочки, окуньки, подлещики стайками снуют от бережка к бережку. А на быстринках голавлики стоят, будто упираются лбами в напористую воду. Стоят долго, пошевеливая плавниками и хвостами. А вон и щучка гоняет за молодью. Завидев её, молодь брызгами разлетается в стороны, из воды выпрыгивает. Как же ей не выпрыгивать, страшная щучка, и жить хочется. А в ивняках птичье раздолье. Всякая мелкая птичка гнездится в непролазных зарослях. Трудно её здесь взять хищной птице. Да и зверёк не каждый отваживается охотиться в зарослях. Попискивают птички, поют на разные голоса каждый свою песенку. Соловьев здесь несчётно. Но уже изредка какой из них прощёлкает, вспомнит песенные денёчки и ноченьки. У соловьёв птенцы вывелись. И всё, не до песен соловью, кормить надо потомство своё. Они вон как клювики раскрывают, как цветочки жёлтенькие качаются над гнездом, завидя отца с добычей, кормом для них. Много им корма надо, чтобы успели они вовремя вырасти, чтобы до холодных зорь на крыло поднялись, а вскоре и отправились дружно в дальние тёплые стороны.

Жизнь, жизнь кругом: на земле, на небе – везде жизнь. Всему порукой солнышко – создательница и хранительница жизни кипучей, живой. И любовь. Любовь рыбки, птички, пчёлки. Ничего-то нет и не было бы на свете белом без любви всеобъемлющей. Без любви божеской к произведению своему…

 

Лекса разделся, помолился и ступил в воду. А холодна она, быстрая. Медленно вышел на середину речки. И было ему здесь всего-то по пояс. Поплавать, можно сказать, вовсе негде. А на омута ниже по течению идти не хотелось.

И другая речка вспомнилась ему, предстала перед глазами. Весенняя, ледоходная. Ночью шум пошёл от речки. Лёд подняло и поломало. И понесло его к низовьям. Перед мостом же льдины упёрлись в сваи, плотно набились, тёрлись одна о другую, крошились, ломались. А как день установился солнечный, как подогрело солнышко, так Лекса и отправился разлив посмотреть, походить по берегу, встречая и провожая весеннюю воду.

Дошёл до моста. Слышит, дети кричат: «Спасите! Спасите!» Бросился к мосту, а там на льдине два парнишки лет по пять жмутся друг к другу и кричат что есть силы. Сбросил пиджак и побежал по сгуртовавшимся льдинам к мальцам. Одного отнёс к берегу, за другим ринулся. А льдины играют под ногами. Второго парнишку подхватил, а до берега не донёс, подыграла под ногами льдинка, оскользнулся на ней. Бросил мальца на большую льдину, а сам не успел ступить на нее, под воду ушёл. Вынырнуть хотел, а затылок в льдины упирается, не поднять их. И занырнул под льдинами к сваям. На последнем воздухе сваи миновал, вынырнул уже по другую сторону моста, на чистой воде. Воздух ловит, ловит и никак не поймает. А течение несёт его.

 

И будто Бог послал помощь Лексе: дед Степан Миломаев мимо шёл, нёс из леса жердину, крики заслышал, подбежал. Увидел Лексу в воде, помог, жердину бросил, поймал Лекса конец жердины, а дед Степан и повел его к берегу. Вывел к сухому и приказал:

– Бегом, малый, что есть силы в тебе, бегом до дому лети. А дома под шубу и на горячую печь. А мать тем временем баню пусть топит.

И помчался, и полетел Лекса к дому. Одежонку сбросил с себя, влез в дедов овчиный тулуп и на печь.

– Что, Лекса, что случилось? – заспрашивала мамушка, подойдя к печи и разбирая его мокрую одежду. – Иль в воду попал?

А у Лексы зубы стучат, колотит его холод, ни тулуп, ни печка горячая не согревают.

– Мамушка, баню, баню мне топи. Так дед Степан Миломаев велел. В речку я сорвался. Ребятишек спасал.

Мать подалась баню топить. Беда ведь, сын в холоднющей воде побывал.

– Ребятишек он спасал. Спаситель какой. Самому десятый годок не минул, а он – спасать.

Баню жарко натопила. Соседку покликала, помочь попросила. Положили на палати Лексу, на камни воды поплескали, вениками походили по нему.

Потом стали травами горячими обкладывать. Мочат травы в кипятке, подержат их и обкладывают ими спину, грудь, бока. Как травы чуть остынут, так снова обваривают, снова обкладывают. А Лекса жара не чует, Лексе не горячо, его озноб бьёт. Долго парили, выпаривали холод из его костлявого тельца, и опять в тулуп завернули, в дом отнесли, на печь положили. Мёд развели молоком и пить, пить заставили. Нет-нет Лексу пот прошиб. Мокрым он в тулупе сделался.

– Ну вот, ну вот, пот прошиб, теперь легче станет. Пусть поспит теперь, сколько захочет, – говорила соседка, собираясь домой.

Дед с отцом пришли. Пораспросили мамушку. Все им обсказала, как дело было. Помолились они в горенке перед образами, попросили Господа Бога о сохранении и исцелении сына.

 

Только к вечеру проснулся Лекса, слез с печи. И не поймёт, на самом ли деле в доме темно или это ему так кажется. К столу его позвали, а он идет с раскинутыми руками, чтобы не налететь на что-либо. Увидели это дед и отец и речи лишились. Поняли: слепой парень-то. И так, и сяк ему перед глазами делают, и туда, и сюда посмотреть велят, он головой крутит, а видеть – ничего не видит. Покормили Лексу и опять на печь.

Ослеп Лекса. И нездоровье его гнетёт, то в жар бросает, то в дрожь. Почти два месяца на печи просидел. Ему и поесть-то стали на печь подавать. Беда. Испортился малый, ослеп. Дед докторов привозил. Осматривали они, говорили:

– Остуда – это пройдёт. А вот глаза…

И плечами пожимали:

– Всё в воле Божьей.

 

Не оставил Бог Лексу нездоровым, калекой. Прозрел он. Сначала медленно возвращалось зрение, туманило глаза. Но день при дне всё отчётливей видел он белый свет. Вскоре и лица стал видеть. И читать начал понемногу. Правда, книги у него отбирали, говорили:

– Пока не читай, пока рано тебе.

И всё бы ничего, да вот суставы на ногах и руках болеть стали. Как чуть остынет, так ломота в суставах начнётся. Глаза восстановились, а суставы до сих пор заявляют о себе, иногда так заявляют-напоминают, что не знает, как руки, ноги положить, чтобы удобно им было. По всей ночи криком кричат суставчики. Вот какая она, весенняя водица коварная. Снеговая, яд-вода.

Лекса погладил воду, будто успокаивал ее:

– Да не виновата ты. И я не виноват. Детей надо было снять с льдины. Ушли бы в воду – не вынырнули бы. Как же, иначе мне нельзя было.