А из пуза карапузы…

 

 

Безсюжетное повествование о существовании,
безсодержательных записок огрызки,
бессмысленные заметки о детках –
Просто вылилась капля чего-то,
мелковато, а все же работа...

 

 

 

 

Место действия – Посередине, между детской и туалетом

Время действия – ночная пора.

Действующие лица –

лицо спящее и сопящее,

лицо сонное, но непокорное,

лица раздраженные и преднамеренно бессонные.

 

Было уже одиннадцать часов. Гриша безмятежно дрых, раскидав по сторонам пухлые ножки и ручки. Щеки его плавно перетекали в подушку, слипшиеся реснички периодически вздрагивали под напором осаждающих его мелкое неокрепшее воображение сновидений. Павлик злобно косил из-под одеяла в сторону уходящей матери. «А я не буду спать, – заявил он и, душераздирающе зевнув, добавил – ко мне сон просто не идет, и глаза никак не закрываются». Зарывшись в одеяло, он нервно заелозил, активно дрыгаясь задницей и близлежащими территориями.

– Ты дрыгайся поменьше – сон и придет – посоветовала мама и прикрыла за собой дверь.

Через минуты дверь вздрогнула, приоткрылась и высунулась невыразимо печальная физиономия.

– Я писать хочу – угасающим голосом произнес Паша, топая мимо сидящих на диване родителей и обреченно завистливым взглядом кося на телевизор. Хлопнула крышка унитаза и унылая фигура снова показалась в поле зрения. Фигура двигалась очень медленно и окончательно обездвижела у телеэкрана.

– Паша, марш в кровать – гаркнул папа.

– Я пить хочу – проныл Паша и, насупившись, взглянул на родителей.

– Пей чай – протянула мама свою кружку.

– Сама пей свой вонючий чай – отпихнул сын кружку и, надув губы, уставился в телевизор.

– Что тебе надо тогда?

– Пепси.

– Нет пепси.

– А я без пепси не пойду. Пепси – веселее вместе. А без него мне тоскливо.

– Иди в свою комнату и тоскуй там.

– Молочка тогда – смилостивился Паша и, заметив, что мама отошла к холодильнику, осторожно присел на стульчик, потом, поелозив попой, уселся на него основательно и с интересом стал следить за событиями, разворачивающимися на телеэкрана. Страдание на мгновение прекратило грызть изнутри его душу, но возобновило свое жестокое дело при звуке противного маминого голоса:

– Пей молоко и спать.

Паша горестно сморщился, осторожно отхлебнул и изрек с философским видом:

– Ты все говоришь, и говоришь, мама. Ты зачем столько говоришь?

– Предлагаешь мне заткнуться?

– Ага, предлагаю. Заткнешься?

– Не дождешься. Пей быстрее, уже поздно.

– Я не могу быстрее, у меня не в то горлышко пойдет. – и Паша интеллигентными мелкими глотками принялся прихлебывать молочко, правдиво и грустно тараща глаза на родителей. Они пристально глядели на него.

– Бутерброд хочу – простодушно заявил Паша.

– Нет. Ты уже зубы почистил.

– Тогда печеньку.

– Нет.

– А что дашь?

– По заднице могу.

– Не надо. – Паша мрачно отвернулся и, забыв про молоко, принялся меланхолично ковыряться в носу.

– Паша, допивай молоко и иди спать.

– Не хочу молока. У меня уже живот от него болит.

– Иди спать тогда.

– Какать хочу.

– Иди какай.

Паша вяло приподнялся со стула и с трудом волоча ноги, двинулся к туалету. Через минуту вернулся и уселся на стул:

– Не какается что-то – сообщил он, облокотившись на стол и укладывая невеселую рожицу в ладошки.

– Спать тогда иди.

На лице опять возникло выражение непреодолимой тоски.

– Там страшно.

– Что там страшного? Там светло. Гриша спит.

– Страшно – упрямо повторил Паша, и не думая вставать со стула.

– Ну-ка быстро в кровать. Я приду сейчас.

Он медленно сполз на пол и, кряхтя от напряжения, стал приподниматься на ногах. Встав, он обессилено вздохнул и обреченно посмотрел на родителей.

– Спать – безжалостно приказала мать.

Плечи опустились еще ниже, руки повисли вдоль туловища, на мордочке отобразилось отчаянье. Взгляд, полный надежды и неверия, метнулся в сторону отца.

– Спать – жестко подытожил папа.

Паша понуро направился к двери. Последний страдальческий взор кинул он на родителей, но, не найдя поддержки, отвернулся и скрылся в недрах своей комнаты.

Было двенадцать часов.

Через пять минут он появился снова. Безмолвно встал посреди комнаты и затравленно переводил глаза с отца на мать, с матери на отца.

– Паша, в чем дело? – нетерпеливо спросила мама.

– Писать хочу. – уныло сообщил он.

– Ты только что писал.

– Опять хочу. У меня писек много, они наружу хотят. Еще какакть хочу. Когда письки наружу хотят, какашки тоже за ними бегут… Какашки – лучшие друзья писек. – дав развернутую характеристику всех процессов, происходящих в его организме, он решительно прошествовал в уборную, глядя прямо перед собой.

– Не получилось – разочарованно протянул он, вернувшись в гостиную и предельно честно посмотрев на родителей.

– Ты пойдешь спать сегодня? – раздраженно воскликнула мама.

– Мне не спится никак – изобразив полную готовность к диалогу, Павлик пристроился на стуле.

– Ну-ка не усаживайся. Марш в кровать.

Павлик обиженно поджал губки, но не встал.

– Пить хочу – угрюмо пробормотал он.

– Пей молоко – сердито произнесла мама.

– Не хочу молоко. Хочу водички.

– Водичка только горячая. Пей чай.

Паша принялся макать язычок в кружку и оскорблено шмыгать носом.

– А я еще есть хочу – прохныкал он.

– Уже первый час ночи. Уже поздно есть.

– Хлебушка хотя бы – сиротливо протянул он.

– На, хлебушка. – мама сунула ему под нос кусок хлеба. Павлик с отвращением глянул на него и встал.

– Хлеб забыл – крикнула ему мама вслед. Но Паша лишь посмотрел волчьим взглядом, злобно наморщив нос, и молча исчез в глубине своих апартаментов. Через мгновение он вновь возник перед очами родителей. Физиономия его излучала теперь доброту и умиленную радость просветления.

– А я песенку сочинил – нежно проворковал он и лучезарно взглянул на потолок.

– Ну, спой – вздохнула мама.

Павлик встал в позу шестикрылого серафима, откинув назад все кудрявые лохмы и выдвинув вперед все расцарапанные руки и сладчайшим голосом пропищал:

– Фиалки, фиалки,

Подарю я мамке.

Самые красивые цветочки,

Самой любимой мамочке

По!

Да!

Рю!

Он шмыгнул носом, утер его ладошкой резким движением снизу вверх, и скромно, но с достоинством склонил вниз всклокоченную голову в ожидании похвалы. Папа, закрывшись носовым платком, трубно откашливался. Мама притянула к себе Пашу, чмокнула его в лоб.

– Очень хорошая песенка. Молодец. А теперь спать.

С Пашиной мордочки стерлось выражение доброты и благости, он с укором взглянул на мать.

– Спать, Паша.

Из недр глотки поднялся возмущенный рык. Паша запыхтел, зафырчал и, забухтев про себя ругательства, удалился в свою комнату.

Было двенадцать часов двадцать семь минут.

Через десять минут страшный шум потряс квартиру.

– Нет, он и сам не спит, еще и Гришу сейчас разбудит. –разъяренная мама кинулась в детскую.

Но Паша спал, привольно раскинувшись у дверей, реснички невинно покоились на румяных щечках и на ясном челе не отражалось ничего, кроме безмятежного блаженства ирреального бытия. А вокруг высились горы игрушек и огромный робот, придавленный его упитанной попой, издавал душераздирающие вопли, отстреливаясь по сторонам и распространяя вокруг сияние своих лазерных лучей.

 

Гриша стоит, крепко воткнув в землю свои коротенькие ножки, и перетаскивает сопли из ноздри в ноздрю. Рожица торжественная, глаза задумчиво– оживленные, безотрывно созерцают Павлика, выискивающего в почве червяков, обреченных на неминуемую трансплантацию. «Гринчик, ты красавчик» – прошептала я ему в экстазе безосновательного материнского восторга. «Паша ваш – красавчик. А я – Гриша» – недовольно бурчит он в ответ и громко шмыгает носом. Паша приподнял голову от земли и, согласно кивнув, снова углубился в раскопки. «Ты – мой ангел»– опять не сдерживаюсь я. «Ты – ангел, а я – Гриша» – ворчливо отзывается он, и, меняя выражение физиономии с безучастно-отрешенной на радостно-пакостливую, намазывает на мои джинсы свежедобытую козюльку. «Ну что за хам малолетний» – взвизгиваю я, хлопая его по ладошке. «Я не хам, это ты – хам какая-то, а я – Гриша.» – самодовольно ухмыляется он – Ты чо, не знала? Гри-ша. Понятно?». Макушка утыкается в небеса, ноги попирают землю, от земли и до неба простирается Гриша в самоценной целостности своего пузатого организма. Вширь растекается Паша, распластавшись по поверхности Земли и пытаясь обхватить заграбастыми ручонками необъятное. И я – рядышком. полным на то правом, кстати.

 

Послесловие.

Дети – сосредоточие всех мыслимых и немыслимых недостатков, заключенных в единый симпатичный и пухленький организм. Они ленивы, неразумны, эгоистичны, жадны, хвастливы, трусливы, неряшливы, безответственны и совсем не парятся по этому поводу. Пройдет время и сомнения в собственном совершенстве зародятся в их душах ( не без помощи окружающих, конечно) и, вследствие кропотливой работы над собой, они смогут стать трудолюбивыми, умными, жертвенными, щедрыми, скромными, смелыми, аккуратными, ответственными. Впрочем, они могут и не стать всеми вышеперечисленными, или стать ими частично и слегка. Дети могут все, ибо ребенок – это наличие безграничных возможностей при отсутствии критического самоанализа. Вспомните, что сказал поэт: «Глаза сияют светом неземным, кривятся губы в безмятежном мате…» и забудьте об этом – к чему слова, когда живое воплощение этих слов и так без конца мелькает у вас перед глазами и топает и топает без устали и без тени сострадания к кому бы то ни было, кроме себя. С полным на то правом, кстати.