Ночь у костра

 

 

 

Тихо у пруда.

В устье ручья, где серебряные, холодные струи заканчивают свой бег, соединяясь с тёмной, ленивой, никуда не текущей водой, бобры поставили плотину. Слышно бывает всплески. Это мохнатый бобр нырнул, плеснув хвостом по воде.

 

Небо, уже не яркое, всё ещё лазоревое в вышине, с опадающей на землю темнотой, и стихающим ветерком. Шевелятся кусты, шуршит лягушка в траве и кивает ветвями ива при последних утихающих порывах.

Темнота глядит любопытными глазами, а кажется, будто – недобрый у неё взгляд, будто есть за ней всегда кто-то ещё, кто спрятан до срока.

Затопали ежи-топтуны, зашевелились в траве, и слышно их фырканье.

Крики ночных птиц, странные, плачущие, будто от холода заставляют повести плечами, прислушиваясь.

Становится неуютно.

 

Старик берёт спички в глубоком кармане, заготовленный загодя мох и зажигает на нём, в ворохе соломы и сухих прутиков яркий, быстрый огонёк. Пламя вылизывает чернеющую подстилку, занимается на ворохе лучин, но мало его ещё, и может оно угаснуть совсем, тогда подсыпает дед щепок, и огонёк растёт, устремляется вверх, блестя в глазах и создавая волшебные тени.

 

Вот уже горит и хворост вовсю, и пора бросать поленца для жаркого костра.

 

– Акк! – ёкк! – доносит слабый ветерок обрывки выкриков.

Это конные пастухи, завидев костер, перекликаются промеж собой.

 

Дед Илья кладёт сбоку огня брёвнышко, чтобы на ночь оставались угли и немного тепла и, расставив треногу, спускается к пруду, к мосткам.

У воды, встав на колено на краю широкой доски, где берут воду рыбаки, пастухи, да случайный путник, дед задержался и замер на мгновение.

Красота слияния звёзд в небе и на воде, обращение уходящей во тьму природы в загадочный, усыпанный далёкими огнями, мир – остановило его, заставило замереть перед картиной таинственного мирозданья.

По небу, по звёздам, планетам и проглядывающему в вышине Млечному пути пошли волны и рябь.

Старик зачерпнул воду и вынул вверх, с натугой, уж не молод, полный котелок, постояв, глядя на колыхающийся в воде ночной небосвод, понёс свою ношу на пригорок, к весёлому костру.

 

Голоса становились ближе. Возвращались пастушки.

Дед развязал зубами полотняный мешочек с пахучей крупой.

Заворчало нутро человеческое, захотелось положить в рот ложку горячей, благоухающей каши или наваристого супа.

 

 

 

Отсыпал меру в котёл и стал чистить бережно, как только старики умеют,

крупную картошку – срезая тонко шкурку, выковыривая каждый глазок

острым ножиком. Очистил, зачерпнул миской лишку воды из котла и промыл в ней картошку. Нарезал кубиками разной толщины, как положено в поварской науке. Это чтоб и развар был, и кусочки – на разный вкус.

Подождал чуть и бросил в котёл.

 

Недолго на хорошем-то огне закипает.

И вот уже забулькало, закружило пену, запахло – уж не на огонь только, а и на запах стали съезжаться конные.

 

– Как там, дед, варево?

– Угощенье – первый класс! – отвечал дед Илья, – Тыква, сало, ананас…

Две лягушки, три индюшки, куфня хранцузская, матри не сблюй…

 

Мужики судачат радостно, проголодались…

Кони храпят, фыркают громко, к воде хотят. Пошли поить.

А небеса разверзлись, мать честная!

Каждую звездочку уже видать, да Млечник-то – рушником через голову, да сквозь всё небо и Стожары сияют…

А у них то – скопище – звёзда на звёздочке и звёздной пылью пересыпано.

Жар идёт от него, и вправду, ладони можно греть этим светом.

 

Вот и кони напоены, стреножены, и черные их громадины, бросая тени, стоят в стороне. Прямо слоны, а не лошади, меняет их вид огонь костра.

Колышутся, блестят и шевелятся тенями их удивительные, ладные тела.

 

Старик побросал уж тушёнку, да лаврушку, да перец горошком, а еще раньше – луковицу большую покрошил, с корешками.

Корешки свои у деда, особые, а вкус дают – будь здоров!

Пальцы себе объешь, коли голоден.

 

Навалились дружно на еду, только постанывают от удовольствия, хвалят.

– Могуч повар, век другого не надо.

Радостно старику, когда угодишь вот так-то, приятно…

Хлебает весело, вместе со всеми и посматривает уже на свой чубук.

 

Своими руками из вишни вырезал, сколько уже лет назад – и не помнит дед. Много чего повыветривалось из головы, немудрено – чай, восьмой десяток уж, а всё крепок, живёт на воздухе, пил в меру всегда, и не тужит, и в ночное ещё ходит со всеми.

 

Добавка роздана, опустел котелок, брошены в стопку миски. Ослабел народ. Перекурить желает, пока чай будет закипать.

Достаёт дед Илья любимый чубук, отсыпает самосада ядрёного и дымит, ровно индеец какой.

Все завидуют, но никто не просит – дай, мол, дёрнуть. Не любит этого дед, злится, чего, дескать, удовольствие рушить?

 

 

 

– Матушка сказывала, – говорит старик, глядя на небеса, – Стожары те, буде, звёздная кузня, их ещё Ясли зовут. Куют там небесные братья, кузнецы-молодцы, да так, что звёздная пыль летит, горячая, светлая…

Куют там большие светила, а мелкие искрами отскакивают, и кузнецы эти – все в звёздной пыли: светятся у них глаза, и руки, и носы их, и вся одёжка ею перепачкана.

 

Замолчал старик, и все смолкли.

– Эх… – промолвил дед Илья, – А ить, когда-нить полетят туды люди. Всё узнают. Да не мы это будем. Кончится жизнюшка наша ранее того. А жаль…

 

Засверкали ярче небесные фонари и фонарики, пробежал холодок ночной…

И вышла к ним тишина, лишь костёр трескал, да рыба в воде играла, да сопели кони. Грели Стожары своим чудным отдалённым светом – ласково и просто, спокойствие давали.

Мол, не печалься, мир твой незнаем…и ты полетишь…Куда твоя душенька ринется, как от привязи своей уйдёт? Кто знает? Хочется людям увидать звездную кузню, да жизнь свою, видать, не на то тратят…

Однако, сбудется мечта. Конечно, увидят…

 

И ты увидишь… всему – своё время…

 

 

 

По мотивам повести А. И. Мусатова «Стожары» (1946)