Кенозерские сказки

Про часовню-то? Так вон она – Никола-на-горке. Сходи к ней, небеса погляди. И тропинка выкошена, и рушники бабы носят-меняют. А что про ту, лесную? Кто тебе вообще рассказал? Не ходят туда добрые люди. Давно не ходят. Оттого она и покривилась вся. Что о ней говорить…

Вот, Никола Угодник уже почти триста лет нас бережёт. Хорошая у него часовенка на горке, душевная. От чего бережёт? Смешные ты вопросы задаёшь. Мы ж не в городе живём. У нас свой уклад. Вон, только вспомнить снег позапрошлой весной. Картошку-моркошку… да, всё, считай, что в мае в землю закопали, всё поморозил. Мне куда за помощью идти? В городской гидрометцентр за двести вёрст? К Николе только и дорога. Жизнь-то у нас в лесах такая, каждый сам за себя. Один Угодник Божий за всех. Попросишь его, глядишь, к вечеру уж моросит дождик… или наоборот, на озере непогода унялась, и можно выходить. Так-то.

Про Гришкино урочище мы не очень… Дед мой рассказывал, что поставили его после империалистической. Ещё до революции. Трохины или Трошкины строили, уж не помню, как звали-то. Давно их не осталось в деревне. Питерские они. К нам как попали? Не от добра, понятно. Кто ж сюда своей волей поедет? Бежали. Вот и добежали до нас. А дальше уже и некуда. Тут все беглые. Кто из первых, те от Ивана Васильевича бежали, из новгородских. Из новых – те от революции. Этим летом, вон, тоже мужик… Видишь, там, у озера? Он Берендеевых дом чинит. Недавно пришёл. Молчит, откуда и зачем. Ясно, что беглый. Дом-то брошенный, но крепкий еще, если крышу перекрыть… По-всякому бывает. Шерстобоевы в том большом доме – те старообрядцы, от Никона сюда пришли. Люди ведь от хорошей жизни не бегут, понимаешь? А отсюда бежать уж и некуда. Самый, стало быть, край здесь. И мы здесь, на краешке, живём помаленьку.

Вот ведь, кто о чём, а вшивый… говорю же, не любим мы Гришкино урочище поминать. А тебе всё о нём надо. Поставили ту часовню не к добру. Образа там непонятные. Сами эти Трошкины и расписали кое-как. До сих пор проглядывают с досок-то. Страхолюдные. Язык не повернётся образами их называть. Ну и главная доска, вроде алтарной там была, – просто жуть. Её потом, как часовню совсем забросили, при советской власти, Онисим-печник себе забрал. Кирпичи формовал на ней. Прочная доска, толстенная. До сих пор, поди, у него. Ну, он-то помер давно. Дай-ка вспомнить... Году в восемьдесят шестом или седьмом. Сходи, спроси у дочки его, Анны Онисимовны. Если уж неймётся тебе. Покажет она доску-то. Если на растопку не пошла ещё.

Так-то никто сроду в Гришкином урочище свечки не ставит. Но просить его о чём-то своём люди похаживают. До сих пор. Но никто ведь тебе не признается, что был там. Такой народ. Скрытный. Никто не ходит, а тропинка не зарастает. Как такое может быть?

Часовни-то деревянные ещё царь Пётр запретил ставить. Чтоб не молились кому попало. А ходили чтоб все в церковь, как положено. Чтоб под присмотром, значит, были. Но у нас тут сроду церквей не строили. Крошечные деревеньки-то. А надо ведь не только строить, но и батюшку какого-никакого держать. А где нам его держать? Тут сами, бывает, зубы на полку… Вот и строили люди… Как могли да что могли. Царь-то далеко. А лес – вот он.

Лес ведь он только с виду, под солнышком, такой тихий да красивый. А поглубже зайдёшь и всё. Человек там ничему не хозяин. Не гость даже. Тать. То грибы тянет, что поближе, то ягоды. Уж про дичь молчу. Для тебя она, положим, дичь, а для леса – своя кровь. Отдаст ли? Ты б отдал? Лес не прост, ты не думай. Люди рубят его и тут же строят часовенку. Чтоб святой от Бога приглядывал за ними, оберегал. От медведя, от непогоды, от бури на озере, да и от чего другого… Озеро глубоко, и тоже не наше. Ходи по краешку, зачерпывай помаленечку. Так-то.

А Гришкино урочище оно не про то. Не заступничества там люди ищут. Бывает, поругался кто-то или обидел… вот идёт в Гришкино. Помню, мельница была у нас, на Понежке, маленькой речке, что в Почь впадает. Мельник был тоже, кстати, из староверов, Ермил-мельник, так и звали. Хоть и старовер, да непрост. Про мельников и нечистого недаром, поди, люди говорят. В общем, отсыпалось у него всего понемногу. Короба такие были или двойное дно где-то, не знаю. Но муки или крупы у него всегда недоставало чуток. А проверить… как ты проверишь? Однажды обиделась на него вдова Дёмина. Мужик-то её из лесу не вернулся в тот год. Почему, не знаю. И откуда нам знать? Если б вернулся, сказал бы… В общем, обидел он женщину сильно. Видать, не только обвесил, баба-то она была красивая. И Дёмина тогда в Гришкино урочище свечку снесла. Да убрус вышитый на алтарную доску. И что ты думаешь? Нет больше мельницы. Не прошло и недели. На Покров день так и сгорела. И Ермил с ней. Вот кому хорошо, посуди-ка? Ближайшая мельница тогда была на двадцать вёрст ниже по речке. А от Ермиловой сейчас и не осталось ничего, не ищи, не найдёшь.

Вот так и пошло. Вроде одна у нас часовенка, Никольская. А люди говорят – две. Нехорошо это. Про Гришкину все и спрашивают. Гришкиным-то урочищем её не сразу прозвали. Была она Егорьевская. Трошкины так говорили, когда строили. Святому Георгию, значит, посвящённая. Только однажды был у нас почтальон районный, ещё до советской власти. Тогда царя уже, вроде, не было, а новой власти до нас ещё дела не было. А почта работала. Как без неё? Почтальон, человек образованный, глянул нашего Егория, перекрестился и сказал, что никакой это не Георгий Победоносец. Тот должен быть молодой, без бороды. Да на коне, да с копьём, да ещё и с драконом. А у нас старик бородатый, глазами чёрный. Гришка Распутин, не иначе. Знаю, говорит, что он был большой человек. Но святости не достиг. А то и вовсе колдун.

Это всё мне дед рассказал. Дед мой тоже из староверов, с понятием. А мы-то ведь уже при нынешней власти росли. Поговорить обо всём можем, а верить… хотелось бы. Плохо без веры, понимаешь… Но где взять её? Страх один. Вот и ходим к Николе Угоднику. А урочище с той поры так и стало Гришкиным.