Кровь, или Жила-была Ася

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за сентябрь 2022:

 

На чтение потребуется 5 часов 40 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Засы́пали споро.

Когда подъезжали к воротам, съехав с шоссе, раздалось визжание скорой, мчавшейся кого-то спасать. Под визг втащились в ворота. Открылась, из зелени вырезываясь, дорога. До горизонта на горе, нависающей над центральной магистралью страны, тянулась бесконечная череда надгробий одинаковых одиноко: светлая плита с изголовьем, поставленных армией для генералов и для солдат. Отличались надгробия цветом: ближе к воротам старые – потемневшие, дальше – светлей. На всех длинные сосновые серые иглы: на одних немного, на других толстый слой, надпись от чужих глаз укрывающий.

Заходило солнце. Темнело стремительно.

Ехали медленно, и она видела-слышала, отмечала и примечала. Приехали, всё пошло быстро. Прикантовалась бочка, протянув руку, сказала: «Представитель правительства», добавив ненужные звуки – фамилию. Привычка – должность вперёд, то ли щит, то ли меч.

Завели в халабуду, сказав: опознание. Открыли лицо.

Он, её мальчик, с малой ниточкой крови – от уголка рта до шеи.

Подумалось, если бы снимали кино, то следующий план: он, её мальчик, пятилетний, пухлогубый, ест громадный гранат, и тонкая ниточка красного сока от уголка рта до шеи.

Потом мальчики, мужики, старики подходили, переворачивали серые вёдра с землёй и обходили нарастающий холм. Земля, не прилипая, шурша, опадала, как мокрые листья из прошлой, навсегда отжитой-прожитой жизни.

В толпе мелькнула седая грива, седобородое лицо – один из её пациентов.

Вёдра кончились. Очередь истощилась. Повисла кромешная тишина, и вдруг – зашелестело и треснуло: большая ворона взлетела, захлопала крыльями, с ветки отсохшая шишка упала на землю.

И, спохватившись, стоявшие чуть в стороне, здесь и вроде бы не совсем, мальчики-солдаты в новой, не привыкшей к почти детскому телу форме подняли винтовки, целясь в заходящее солнце. Парень с двумя гробиками на погонах, так армейские называют знаки отличия младшего офицера, в форме, уже приспособившейся к телу, что-то сказал, и трижды раздались трескуче хлопки.

Впервые увидев его, своего мальчика, в форме, не удержалась от смеха: всё свисало, топорщилось, в тот же объём можно было втиснуть ещё одного пацанёнка. Провозившись вечер, довела убожество защитного цвета до удобоносимого вида.

Стояли, поёживаясь от холода. Тот, по кому звонили они, мог бы, раскачивая колокол, звонить и по ним. Стояли, скрывая холод и страх, опасаясь выдать себя: выплеснуть чувства наружу, словно раскрыть губ розовую беззащитную плоть. Стояли плотно друг к другу, боясь рассыпаться, разбиться на мелкие – не собрать, не склеить – осколки. В другое время тяготились предписанной близостью, всегда неслиянно болезненной. Стояли, задрав голову, юные кентавры, в тоску облачённые.

Мальчиков забирают в армию в возрасте переходном. Снизу – мужик мужиком: сильные волосатые ноги, мускулистый живот. Сверху – тонкие руки, узкая детская грудь без единого волоска, мягкие случайные, как трава на песчаном речном берегу, кустики на ребёночьем лице; незадолго до призыва он, её мальчик, впервые побрился.

В другой группе солдат узнала нескольких парней, которых когда-то она подвозила. Вместе с ними девочка в форме. Плакала, слёзы рукавом вытирая. Обрывки фраз доносились. По-русски он, её мальчик, её мёртвый кентавр, говорил с симпатичным, словно пушок на верхней губе, акцентом. Но когда горячился, акцент выпирал многодневной щетиной.

Он вытягивался стремительно, словно взлетал – из одежды и обуви, шалостей, глупых стишков, язвительных словечек, из замечательно гадкого утенка превращаясь в юношу не броско красивого, умного и тактичного. Превращался в принца на белом коне: встретить не довелось, вырастить – удалось. Не умея молиться, глядя на него, повторяла: «Господи, пошли ему незлую судьбу». Всегда хотелось добавить: «Не такую, как мне». Только эти слова представлялись ей неприличными. Не тот жанр. Точней сформулировать не могла, не хотела.

В армию не рвался: вставать чуть свет, спать-есть вместе со всеми, бегать-прыгать, когда и куда прикажут. Не рвался. Увильнуть – дело не сложное, проверено и испытано. Армия в таких случаях не слишком настойчива. На кой черт ей такие? Стоят дорого, а толку от них никакого. Она даже не намекала. Бесполезно. Неведомо, когда и откуда вселился болезненный, белоподкладочный, золотопогонный вирус чести, застенчивого благородства.

У одного из мальчишек в шеренге развязался шнурок. Однажды он, её мальчик, упал из-за шнурка, с тех пор осматривает обувь с носками, сбитыми от пинания. У другого не застегнута пуговица на ширинке – рич-рач, змейка, солдатам не полагался. Это словечко впервые услышала в магазине. Он, пятилетний, самостоятельно отправился за занавеску, надел новые брюки и страшно смутился, когда продавщица застегнула забытый рич-рач.

Прошлое помимо воли, подступая к горлу, ею овладевало. Там было неплохо, не больно, уютно. Но раздались колючие слова поминальной молитвы: «Да возвеличится и освятится». Подумалось: как гвозди, загоняемые в древесину. Гроба не было. Завёрнутое в талит, ритуальную накидку с обрезанными витыми шнурами, тело подняли с носилок и долго укладывали в могиле. Так в детстве, поджав ноги, усаживался в кресле, где нередко и засыпал, скорчившись, скрючившись, освобождая место в мире зияющей пустоте.

Немощный молитвенный баритон пытался взобраться выше, и, осекаясь, обрывался, словно застывал у обрыва. У неё боязнь высоты, и она одёргивала его, когда, очертя голову, лез повыше, покруче.

Кто-то подвёл, вложил в руку камешек, она положила. Хотелось уйти, убежать, но держали под руки – будто могла упасть; глупость, но не противилась: всё совершалось не по её сценарию, по чужому. Вырваться-убежать, диктовать свою волю, написать свой сценарий. Вместо этого стоит у холма, словно вырытого огромным кротом, а вокруг россыпь щебёнки. Однажды случайно набрели на карьер. Камнедробильная машина, в которую загружали огромные камни, грохоча и содрогаясь, остроконечную щебёнку выплёвывала.

Ей не было холодно. Но дрожала, прижимая к груди сухой мятый платок, дрожала, стараясь, чтобы не видели. Дрожит – бежит от незнакомой толпы, от выстрелов в солнце, от острой щебёнки, от запаха пота, от пыли – от всего, где не было его, её мальчика. Не было и не будет.

После этого самого длинного, бесконечного дня её жизни, начавшегося с известия о смерти, и до холма, до острого щебня, её укладывающаяся в простые разумные понятия жизнь завершилась. Прошлое не исчезло. Даже стало ближе, родней. Только понятные, словно выстиранные, выглаженные и тщательно разложенные в шкафу её мальчика, вещи стали подобны жгутам, выплюнутым сумасшедшей стиральной машиной, вообразившей себя камнедробилкой. Вместо смиренной обтёсанной тысячелетиями гальки – остроконечный щебень больной.

Прошлое, состоявшееся, отболевшее, ясное и простое, выплывало колючей щетиной друзей, ухмылочками подруг, больными, кровоточащими обидами детскими. Что ей прошлое? Что она ему? Из прошлого приходили звонки, особенно часто после бесконечного дня. Тактично говорилось о добрых к ней чувствах, о продолжающейся жизни. Как прошлое узнало, было загадкой. Но разными, мужскими и женскими, голосами оно не оставляло, и оказывалось, что прошлое чужим вовсе не было, да и она его собой не оскверняла. А её мальчик в прошлое всё больше вживался, его собой наполняя.

В отличие от прошлого, теперь у неё бесконечное лето, изредка прерываемое зимними редкими, как праздник, дождями. Она скучала по слепому дождю: тепло и мокро, безудержно весело, как в тот чернобыльский майский день, когда солнце и капли дождя – сквозь клейкость листочков каштана, под которым укрылась во время грозы. Весело и счастливо. Знала ведь, дура, дождь с радиацией. Знала – и веселилась.

Из кладбищенских ворот выйдя, мальчики-девочки, опухлости-угловатости, охраняя, лелея свою туманную, не слишком гуманную юность, стали кружком, защитным цветом отгородившись от кладбища, армии, командиров, по рукам пустили кулёк, круг описавший, иссякший, взвешенный и исчисленный по количеству белозубых ртов, прикрытых ещё не потерявшими опухлость губами.

Надо было уходить. Одной. Без него.

Вслед за солдатами прошла сквозь ворота, оставляя его, своего мальчика, там, за остроконечной оградой, и вместе с ним себя, прежнюю. Дул ветер, неистово выдувая остатки души.

Мальчишка, подгоняемый ветром, на велосипеде стремительно катился с горы. Длинные волосы – пора стричься, не поспевая, летели за ним.

Было холодно. И было пусто.

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за сентябрь 2022:

 

 

 

	Поделиться: