Кровь, или Жила-была Ася

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за сентябрь 2022:

 

На чтение потребуется 5 часов 40 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Был свободный, ничем не занятый день. Выходной. Только её. Под окном назойливо, бесконечно, не теряя надежды, мальчишка папу выкрикивал, интонацию не меняя. Тому, видно, было не до него. Не услышать настойчивый писк было никак невозможно. Подъехала фура, из которой вывалились грузчики и понесли, поволокли, потащили мебель, коробки, всякое барахло, громко, хозяйски переговариваясь, заполняя улицу гортанными, словно обвал в горах, звуками. Было жарко, хоть лето и на исходе. Время от времени высоко – различим только клин – проплывали перелётные птицы. Полжизни на севере. Полжизни на юге. На севере родина или на юге? Там, где выводят птенцов? Поставят молодых на крыло – и в кочевье.

Его, своего мальчика, поставила на крыло. Как предписано: поставила – улетел. Теперь беспрерывно, над ней пролетая, кочует: с юга на север, туда и обратно. Подумала: славно быть друзом-парадоксалистом. Все радуются, когда ребёнок рождается, а они, верящие в переселение душ, печалятся: ребёнок родился – умер старик. Зато веселятся, когда старик умирает – родился ребёнок. Всё у друзов не так. Наоборот. Как у соседей-евреев: у всех начинается день с восхода, а у евреев – с заката.

Закрыла окно. Сметая пыль, задержала замыленный – сколько лет – взгляд на аппликацию из газетных вырезок, её портрет: самый томный период ранней молодости, носивший на их языке название «Портрет художника в юности». Висел в его комнате. По его просьбе. Буквы, не читаемые, смотрелись, как закорючки. Художника влекла иная идея. Суть – в форме вырезок. Одни – с острыми углами, другие – овальные, они спорили друг с другом на тему: какая она? Впрочем, спорили – слишком резкое слово. Они говорили. Как утверждал он, её мальчик: всё познаётся в общении. Вот так, общаясь, они её познавали. А она была одновременно и Железной леди – решительной, бескомпромиссной, и угловатой, ласковой девочкой – послушной, овальной, смиренной. Не спрашивала – чувствовала: она ему, своему мальчику, нужна была порою железной, порою овальной.

Про себя знала: как все. Начальную высоту преодолевала уверенно и спокойно. Дальше, как ни бейся, никак. Других не выше, не дальше. Рождённый ползать... Среди тех, кто мог завалить всё сначала, были такие: завалит несколько раз, но вдруг выстрелит выше всех, дальше. Завидовала. Чемпионам на голову выше других завидовать нечего: это от Бога. А тут вроде собрат: близко локоть, да не укусишь, вылетит – не поймаешь.

Хотелось, страстно желалось, чтобы он, её мальчик, случился другим. Пусть не чемпион, но, чтобы мог выстрелить выше и дальше. Таким, как дед, которому не выпало чемпионство, но иногда, невзирая на дикие перепады судьбы, прыгавшему выше других. Несколько дедовых строчек тихонько, скорей невольною, несознательной контрабандой очутились в чужих очень известных стихах. Наказание? Или – награда?

Он, её мальчик, должен прыгнуть выше других, выше её, это уж точно. По его выражению она жизнь сочиняла. Преувеличил. Свою, ладно. Может, чуть-чуть. Но его жизнь ей не сочинить – близкую, родную, и всё же чужую. Глядела издалека, наблюдала. Сделать ничего не могла. Не смела. Даже если он пустит, что она сможет? Осознав, Железная леди оплыла медузно в овал.

Она соглашалась с безжалостным, однажды и бесповоротно заимствованным у старого седогривого поэта, гордо нёсшего непризнание и талант по обочинам бытия: «Ты проворонила иронию». «Да, – соглашалась, – я проворонила. И не только её».

В детстве с ним проблем было немного. Шалил в меру. Учился без понуканий. В отличие от других, долго не росших и вдруг вымахивающих, как доброе дерево, рос уверенно, не стремительно. Начитавшись и навидавшись, ожидала взрыва, перелома, когда добрые, ласковые мальчишки вдруг, в одночасье начинают сходить с ума, превращаясь в дикарей и грубиянов. Она мыла его, пока не заметила: лобок начинает темнеть, словно влажная после дождя красноватая почва, из которой вот-вот брызнет зелёная ребёночья поросль. Испугалась: не взросления, но перелома. Поделилась тревогой с Кармит – её старшие уже опасный возраст прошли, средние приближались.

– Главное, заранее с ума не сходить.

– Хорошо, сходить с ума подожду.

– Вот и славно. Подожди, всё пройдет. Он мальчишка умный и добрый. Возраст тяжёлый, но сколько поколений прошло через это. Выжили, выросли.

– Может, молитва особая есть? – медузничая, оплывая в овал, спросила и пожалела.

– Этому нельзя научить. Это невозможно занять.

– А как же большие раввины?

– Господи. Разве у них не бывает проблем с детьми, даже бед?

– Что же делать?

– Что придёт на ум, попроси.

Подумала-подумала и решила: раз так, без овалов. Отныне, пока не повзрослеет – Железная леди. Её страдания-метания он, её мальчик, заметил и без повода как-то съязвил:

– Лучшее средство против насморка – гильотина.

– Ты к чему?

– К перемене погоды. Обещали дожди, а у тебя ещё в прошлом году сапоги промокали.

Она забыла. Он помнил. Купила новые, показала. Похвалил, ехидно заметив:

– Дожди отменяются. Прогноз не оправдался. Зима будет засушливой.

– Что же делать?

– Готовить прошение о компенсации от убытков.

В последний школьный год, когда несчастные дети заняты подготовкой к экзаменам, когда это страшное и ужасное слово дамокловым мечом висит над их головами, он, навёрстывая, не ко времени и не по возрасту расшалился. Всегда прилипал к чему-то и, как пчела, пока не высасывал, не отваливал. Но раньше можно было отвлечь от нового более новым. Теперь сам определял и степень желательности, и степень новизны, часто сталкивая несовместимое.

Как-то рано утром, по субботнему времени ни свет, ни заря, поднялся, оделся и, ничего не сказав, отправился в синагогу. Удивительно, но ему, не привычному к молитве и чуждающемуся ритуалов, понравилось. Собственно, в тогдашнем его лексиконе слова нравиться не было. Были другие слова, критерий иной: интересно – не интересно. Попыталась узнать, что интересно. Отмолчался, сказав, что ещё не вправе судить. Надо узнать, присмотреться.

В тот же день, нарушая все запреты субботы, отправился на море. За ним заехали, и, помахав на прощание, исчез с сумкой, сказав, что вернётся не позже одиннадцати. Сказал – исполнил. Если попадал в пробку – от этого стихийного бедствия все ужасно страдали – непременно звонил, иногда перебарщивая с радушием и доброжелательством. В ту субботу, рассказал, с друзьями-подругами (с кем не уточнил) отправились на пляж, но не просто – нудистский. Больше ничего не добавил. И не надо. И так достаточно, чтоб испугаться.

– Господи, ну и что? Вы просто отстали от жизни, – Рима оправдывала всё и вся, всё и вся понимала.

– Вы так говорите, будто сами всю жизнь не вылазили с этих пляжей.

– Последние лет, этак сорок, я на пляже вообще не была. В пору моей юности на пляж одевались, как сегодня в театр. Что с того?

Долго думала, рассказать Кармит или не стоит. Рассказала. Про синагогу, про пляж. Та всплеснула руками, изображая ужас, подпрыгнула и по случаю поведала притчу. Отправляя юных учеников на каникулы, раввин наставляет: туда не ходите, от этого отворачивайтесь, пуще всего на пляже не появляйтесь. Все понимающе головами кивают, внимают и принимают. Только один, вечно высовывающийся, с вопросом:

– А почему на пляж не ходить? Я человек стойкий, это меня не волнует.

– Если так, – отвечает раввин, – то тебе надо к врачу обратиться.

Как-то на Пурим утром приехал. Тихо в квартиру войдя, внезапно явился на кухню, где дожаривала-доваривала. Вначале послышалось: уд-уд-уд. Затем протиснулась голова с длинным клювом и хохолком оранжево-рыжим. На форму разноцветные полоски наспех пристроены. Оказалось, его одеяние первый приз получило – бутылку вина, между прочим, французского, открыв которую, понял, что обманули, приклеив на бутылку с виноградным соком соответствующую этикетку. Изображаемую им птицу на иврите зовут духифат, как по-русски, не знает. Тотем их части, которую так и называют, а в связи с юбилеем в результате голосования духифат национальной птицей был избран.

Тут же вместе – она, выключив жарку-варку, он, скинув ботинки – включив компьютер, узнали, что это птица отнюдь не кошерная, упоминается в ТАНАХе, в Коране, в древнегреческой мифологии. У ингушей и чеченцев до принятия ислама считалась священной, символизирующей богиню весны, плодородия и деторождения. В некоторых еврейских источниках и в Коране ассоциируется с царём Соломоном, которому птица рассказала о чудесном городе и его правительнице царице Савской. Царь отправил птицу в далёкую землю с посланием, в ответ на которое царица Савская послала богатые дары Соломону, а затем приехала и сама. Узнали, что научное название птицы Upupa, образованное от звуков, которое она издаёт, явление это в лингвистике называется ономатопеей. Другое название также образовано от издаваемых звуков, оно принято в русском: удод.

Вздрогнула. Он посмотрел с удивлением.

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за сентябрь 2022:

 

 

 

	Поделиться:

Обсудить