Метель

 

Памяти Дмитрия Кавсана

 

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за апрель 2024:

 

На чтение потребуется два с половиной часа | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

После метели у разбитого корыта остаётся немало страдальцев. Сперва акцент их бедственного бытия, конечно, на «остаётся», но затем берёт своё гнусная мелочность жизни: акцент сам собой блошино перескакивает на «корыто».

Вероломная, метель умеет обличье сердобольной старушки-норушки обманчиво принимать, колыбельную всем желающим слышать её навывая. Старушка баюкает, клонит ко сну, снежный сон золотой человеку и человечеству навевает. То ли надоело ей быть молодой и зловещей, доброй и старой захотелось побыть, то ли ещё блажь какая баюкающей в голову стукнула-грюкнула. Кто поймёт её, кто снежно-ветряные думы её разберёт? Слову непостоянная неподвластна. Но перед мощью точного мазка ей, верно, не устоять. Только прах художника, поднятый ветром, на метель как две капли похожий, река уже давно унесла в великое море, в мировой океан, в котором все жизни, все смерти в солёном и мокром безличном величии пропадают.

 

Хобби метели – из смертных тел сумасшедших метельных прохожих выдувать бессмертную душу: уф – полетела, закружила хмельно с мельтешащими снежинками на ветру, чтобы, отпировав-отлетав, помечтав и погрезив, неприкаянно подзаборно свалиться: неужели не подберут, неужели душа чужая, глухие потёмки, куда даже крысы не вхожи, в метельном коконе боле никакому дьяволу захудалому не нужна? А ведь бывало…

Бывало и так, хотя в последнее время (или: последние времена, если угодно), правда, нечасто взбесившимся бесом метель по весне налетает. Всё в цвету, зимы нет и в помине, и тут она, обезумевшая, бесстыжая фурия – летят клочки по закоулочкам: обильные жертвы метель собирает.

Помиловав жертву свою, что редко, однако, случается, метель от греха подальше выносит её на необитаемый остров – хлопья метельной пены на берегах – делая его таким образом кое-как обитаемым. И тут же время на острове – откуда ни возьмись – потекло, однако, каким-то неизвестным маршрутом, вроде бы как боковым

Если, бывает, везёт, частично обитаемые острова оказываются поблизости, жертвы метели могут дружить островами. Что ж тут скажешь, ещё живой человек к человеку ещё живому тянется непременно – для дружбы, для ненависти, а благодарным островам некуда деться. Теперь их население может с сачками наголо за бабочками гоняться, играть в крестики-нолики и не бояться метели, новые смыслы для себя открывая.

И – солнце взойдёт, высушит лужи и слёзы.

И – не надо задумываться, зачем просыпаешься.

И – на завтрак сожрать страх, прежде тебя пожиравший, и косточки выплюнуть.

И – жаркое пространство вокруг тебя завибрирует.

Однако!

День, другой, третий – и ностальгия! Такое воспитание чувств – не перешибёшь. Пребывание в жаркой эклектичной экзотике ужасно способствует видениям потустороннего: зима, снеги, метель. Новые смыслы, новые фрукты, новые отношения с островом и его нечеловеческими обитателями – и убойная классика: тоска по Третьему Риму, о котором здесь слыхом не слыхано, о жертвенности на пути, о которой здесь ни слуху ни духу, о метели, о которой шёпотом на ухо себе, чтобы безлюдность местная не проведала: едва не сгубила, однако ведь пощадила, забавляясь, не всю душу выдула, так только кусочек, из списка убиенных в последний момент исключила и в придачу экзотический остров широким жестом во владение даровала! Как же её проклинать? У всего есть свои недостатки. Кто без греха? Как бы бумерангом камень не полетел!

Поэтому! Одуванчики – вместо экзотики! Ветру помолимся – и накличем! От восторга белёсости задохнёмся!

– Чем не метель?!

– И впрямь!

– Тут бы задуматься.

– А зачем?

– Кто и почему метель метелью назвал?

– И что это даст?

– Кто метель направляет?

– Разве не ясно?

– Если ясно, то кто направляет того, кто метель направляет?

– Ясное дело: метель.

 

Неожиданно-странное свойство метели: разными голосами умеет она говорить (кричать, петь и далее синонимический круг до предельной бесконечности расширяя). Не только разными – это лишь полуправда, знакомыми, да не просто знакомыми, но знакомо-родными, из мест-времён дальних и ближних, где бывал и живал, и о которых лишь только слыхал, да и то – вполуха, как у химеры той подоконной, второго нет вовсе, а уцелевшее покорёжено. Ремонт фасада, дай Бог памяти, не делали, пожалуй, что никогда. Слово жуткое донельзя, конечно, но без него никуда.

А голоса струятся звонко, сонорно, удивительно живительно водопадно. Глухой их услышит: от смертной метельной тоски угасшую душу спасут, к жизни дух возрождая, причинно-следственную сеть, паучками-старичками сплетённую, мятельностью прорывая.

Такие тягостно-метельные, сказать бы, могильные, да не хочется, дни надо прожить, как можно меньше о житейские мелочи спотыкаясь. Во-первых, в это время шишки набиваются самые-самые. Во-вторых, в дальнейшем, если не спотыкаться, об этих днях вспоминается меньше. А скверные воспоминания жизнь не облегчают, не украшают, и её так надо прожить, чтоб перед смертью побольше хорошего вспоминать, что почти никому не удаётся. Конечно, что есть удача, можно поспорить. Только кому в метель спорить охота? Рта не хочется открывать: заворожённость метелью дара речи лишает, с кипящей белоснежностью, загадочной, словно материя тёмная, один на один оставляя.

Что только в такие часы не воображается. Вот, представьте, поэт, прозой не очень трезвой согбенный, метельный кубок отравным зельем свой наполняет: буль-буль-буль бутылочка казённого вина – из оперы совершенно другой, какой – сперва совсем не понятно, до тех пор, пока на снег стрелою пронзённый звонкий тенор растерянно не осядет, не распластается – скорчится, последние звуки снежинками рассыпая.

Но всё это, понятно, как сама жизнь, как само неуклюже бездарное бытие человечье, до новой метели, которая по нынешним временам, когда айсберги, словно кровью, чистейшей водой истекают, долгонько ждать себя заставляет, словно доставщик пиццы, герой из героев, ради которого итальянцы пиццу придумали, чтобы славные фильмы снимать, о герое долго не думая: где найти, как отыскать – нате, ничего не надо выдумывать, позвоните – платите, о чаевых не забыв, и ешьте спокойно и спите спокойно, налоги перед сладким сном заплатив.

Метель в этом, может, и не подмога, однако, и не помеха, так что в старые меха новое вино не вливайте, а лучше всего вообще никуда не вливайте – пейте здесь и сейчас, метельную жизнь весело проживая, кусочком сыра, у мыши церковной заныканного, незадавшееся бытие заедая, дожёвывая его беззубо от старости или застарелой цинги метели мрачной на краю, в упоении воздух застывший восклицаниями дерзкими по заплывшим паутиной углам разгоняя.

Глядишь – выпрыгнет из какого угла старичок-паучок, не одну муху за жизнь свою гадкую погубивший. Тапком прихлопнуть бы негодяя – да увёртлив вертлявый, прыгуч колченогий, живуч кровопийца. К тому же мастер, этого не отнимешь. Такое сплетёт, такой сказ расскажет – не в сказке сказать, о пере нечего говорить: достойное ещё не родилось. Да и родится ли?

Тут, кроме провидения, не на что уповать. Да и на него бесполезно.

Отвесно, сталактитно, сосулисто ниспадая… Что же может так изысканно ниспадать?

Примечание. Сноска. Спросить у героя. Нота бене: если буду жив, и –если найдётся.

 

Не знаю, как вы, но я более всего люблю увертюру. Даже не саму увертюру, но тот краткий миг, когда всё стихает, слова недоговоренно на губах замирают, последний шорох тихо отшелушился, мгновение между было и будет, миг между шумом и музыкой, когда слова, если и говорились, то сказаны, пожар, если горел, то выгорел до конца, когда весь мир – предощущение, предугадание, любой вздох, любой шорох, любое полудвижение – всё на месте: сейчас, вот-вот, ничто не остановит – свершится.

Всё, что будет потом, громче, ярче, грубей, с мигом этим, навеки застывшим, никак не сравнимо. Там будет драматургия, там будет крещендо, запоют скрипки, фанфары, к чему-то взывая, завоют, но мгновения вне времени больше не будет, до следующей увертюры, новой метели, не будет – и ничего не попишешь ни на гербовой, ни на простой, хотя миг этот даже на гербовой не прописать.

Что делать прикажете? Ничего. Разве что, если желаете, помолитесь, чтобы миг был вам послан, на грехи невзирая. Впрочем, это сказано, чтобы грубо не смолчать неприветливо. Миг этот вымолить ещё никому не удавалось. Попробуйте, может, вам первым быть суждено. Только не верится, хотя очень хочется. Тем более, что воздаётся по вере. Правда, не всем. И не всегда. Но, может, именно вам как раз нынче, сейчас. Блажен, как говорится, вот и блажите. Блажь – дело великое. Блаженным и на паперти больше других подают. Протяните руку – проверьте, может, именно вам повезёт. Кому-то ведь должно в этой краткости пофартить. Разве не так? А пусть и не так, пусть заблуждение, пусть иллюзия, блажь, к прежнему возвращаясь, пусть это заблуждение вместе со стаей бабочек-снежинок в тьму-тьмущую, в бездну бездн, твердь наитвердейшую бесшумно метельно взвиваясь, гранёную реальность, где стреноженный конь белый пасётся, наихлябейшую из всех хлябей возможных во веки веков, не прощаясь, пусть вас заблуждение это покинет.

– Что скажешь на это?

– Счастливого пути, да ещё, пожалуй: аминь!

 

Рождаясь, перво-наперво метель гоняется за словами, разбегающимися по домам, прохожими обронёнными. Чем ей слова досадили, никому неизвестно. Одна из тайн, из загадок метели. В конце концов, в человеке, кроме слов, иной скверности много. Мысли – те слов, даже гнусных, гораздо гнусней. Но за ними метель не гоняется: мысли только с человеком можно убить, а люди в самом начале, когда она ещё жалостлива и милосердна, совсем как глупые ребятёнки, разбежаться успели, слова, обронённые на ходу спутнику или же в телефон, на произвол судьбы, точнее метели, бросили, не подумав.

Пожирательница времени, метель день-деньской, озверев, ревела, кипела, билась в истерике и падучей, и всё для того, чтобы, в трёх крошечных сосенках заблудившись, сникнуть, бесследно сгинуть в сугробе, который через день-другой станет таять, чернея. Как это сказано?

 

Всему время,

и срок каждому делу под небесами.

 

Срок рождаться,

и срок умирать,

срок сажать,

и срок саженец вырывать.

 

Похоже, метель есмь саженец, в свой срок посаженный и вырванный тоже в свой срок. Но определить эти сроки никак невозможно: пожрано – и больше не будет.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в апреле 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: