Михаил Ковсан
Эссе
![]() На чтение потребуется 45 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал
![]()
Избранные дополнения к словарной статье
Бояться собственной тени бросать тень держаться в тени наводить тень на плетень ни тени сомнения спорить о тени осла тени под глазами царство теней и многое другое.
Чью тень, о други, видел я? Скажите мне: чей образ нежный Тогда преследовал меня Неотразимый, неизбежный? (А. Пушкин. Бахчисарайский фонтан)
Кто на меня? Пустое имя, тень – Ужели тень сорвёт с меня порфиру, Иль звук лишит детей моих наследства? (А. Пушкин. Борис Годунов)
Не так ли я в былые годы Провёл в бездействии, в тени Мои счастливейшие дни? (А. Пушкин. Евгений Онегин)
Поэт вопросами пустую тень томил, Какую силу в ней он возомнил?
Тени слов, как и тени деяний, Легче пара из уст на ветру, Горше горестных содроганий У окрестных огней на виду.
Холодные тени по дому блуждают, В плоть возвращения ожидают, Блуждайте и ждите, ждите-блуждайте И возвращения ожидайте.
Всем ищущим – самих себя найти, Всем прячущимся – от ловитвы скрыться, Пророчащим – прозреть, что впереди, Тень порождающим – с своею тенью слиться.
Темнея, тени в прошлом шелестят, Из прошлого в грядущее кочуют И души помрачневшие врачуют, Поют и молоком котят поят.
Как нерасчётливые тени Бросают тень на всяк плетень, Так признанный веками гений На мир отбрасывает тень.
Речь теней клочковато речиста: Лик пречистый и сточная грязь, Вечных истин тщедушная связь, Кровь на землю нечисто сочится.
Гулко тени гуляют в углах, Тишину округляя глумливо, Колко сетуя, горько-гневливо, Оседающий пестуя страх.
Тени голые древних молитв, Слово за слово, все Богу в уши, Чтоб никто дом из слов не порушил Даже ради великих ловитв.
Тени бабочек тонко скользят, Тени трав и цветов облетают, Тени вздрагивают, тени тают, Тени в свете насущном сквозят.
Шагну за текст и тень свою настигну, Сгребу в объятия и вольно вознесу, Словно принцессу-девицу-красу, На собственной судьбе поставив стигму.
Тень выползла из темноты и на свету, Курчавясь по краям, отшелушилась, Иные бы сказали, что отшилась, А я – что сгинула, свалившись в суету.
Тень догоняя, завтрашний чужой, Прекрасный день, в котором нас не будет, Мы – это головы кровавые на блюде, На миг догнав, домой, в свой мезозой.
С каким словом роднее всего рифмуется тень?
(Написать об эпиграфе. Чтобы понять, нужен ли он вообще, а если да, то зачем.)
Тени скоромные скоморошьи отважно вельможны, дерзко державны, неприлично митрополичьи: всё высмеют, со всего платье стащат, голым явят народу, до смеху охочего. Немыслимо скоморохам без тени. Они ведь смертны, а тень разруби надвое, хоть четвертуй – горсть света: ожила, заплясала, плоти живой подражая. Тень скомороху не мать, не сестра, она его жизнь. Только её и творит дух его насмешливо скомороший, смехом питающийся, словно плоть его хлебом. Игра теней на экране – не актёры, живую плоть свою берегущие, но маски их теневые, волею главного скомороха угрюмого, невесёлого заплясавшие чёрно-бело, до безумия смело, за что и поплатились безответные тени, которых больше не стало. Их – поминать. Но кто знает их имена? Бывают ли у теней имена? Кто спросил? Кто, хоть так, вспомнил про тени? Мелькали – едва замечали. А уж исчезли – навеки забыты. Свет иссяк – тень истребилась. Вот они! Вот пропадают. В тенётах тьмы тени, боровшиеся с безвестностью, стушёвываясь, исчезают вместе с последними лучами, их порождающими. Тень с телом слилась: свет погас, всё во тьме растворилось. Тени забытых предков, обламываясь на краях, осекаясь, всхлипывая, взметались, пламя факелов прошлое освещало. Был свет – были тени, предков помнили – они были: не забытые, словно живые. Тени дедов моих, прадедов, предков я, идя по миру, по странам и временам с рукою протянутой, как могу, как умею, в единый малый луч собираю – тьму разорвать, вызволить из темницы: темнота треснет разрываемым полотном, словно гром во мраке, молнией взрезанном, будто кровавый арбуз под острым ножом. Живыми из могил в конце времён поднимет Господь, плотью сухие кости оденет, а мне – тени ожившие столетия мёртвых увидеть воочию, чтобы другие хоть краем глаза заметили. Потому сам в тень обращаюсь. Потому по земле тенью под солнцем иду, в пасмурности исчезая. Потому – тень слова в тени моей нежно и яростно пребывает. Верно. Аминь. Кто сказал? Кто произнёс? Кто бы ни сказал, кто б ни произнёс, тень звука над тенью моей пролетела и тенью листа пала на землю, тень не отбрасывающую: отбрасывают на неё.
Тень – оправдание плоти, занимающей место в пространстве живых. Не всякая плоть тени достойна. Так и пребывает хоть на свету, хоть во тьме живая без тени безжизненно. И не смеет никто в этом её упрекнуть. Хотя на чужой роток – бесчисленно слов пустых: неистребимы. Неисповедимы тени пути. Бесчисленны. Непонятны. Бывает, и человек без тени в мире живых обитает, бывает, что у метели тень появляется среди ясного дня и среди ночи чёрной бездонной. Замело – не снегами: тенями. Понесло по земле клочками у света заёмными. То на день тень, а то на плетень – метельно, предсмертно, безжалостно. И ни одной тени цельной, целостной ни одной. Обрывки, огрызки, ошмётки. Чтобы в единое ни одна из порванных временем, изувеченных пространством, ни одна не соткалась. А то – если случится из метели цельная тень, быть беде лютой, огромной, заячьим тулупчиком не отделаться, не откупиться.
Своенравна метельная тень, но контура дрожащего тень куда своевольней, хоть и ей далеко до своевольности Пятикистия тени, которая, на ровном месте споткнувшись, шарахается в смятении чевенгуристо, в страхе чернобыльно, в ужасе гестаповато, но, выпрямившись, восстав, в воздухе знаком непознанным распластавшись, движется навстречу лесной неизвестности, золотея. Лес был рядом, несколько сот шагов: колодец со сладчайше холодной водой, ручей чистейше-журчаще прозрачный: легко перепрыгнуть, папе – переступить. А там, в зеленеющей бесконечности – рытвины, выбоины, пробоины, уже сглаженные, травой и прочим лесным-зелёным поросшие – окопчики, окопы: тень войны невообразимо громадной, на которую отец не успел, его год призывался в сорок шестом, послепобедном, голодном, переполненном жуткими безногими на самодельных тарахтящих каталках: я маленький, ещё совершенно беспамятный, навидался – по сей день грохот в ушах, и взгляд их – пьяный и бесноватый. Вскоре, однако, стихло, угасло: одних во власть тени безвестности власти убрали, другие самочинно иную тень – смертную, предпочли.
Банальность. Тень прошлого нависает над настоящим и будущим. Сравнения многочисленны и тоже банальны. Опустим. Подумаем: нависает – что это значит? Случится? Произойдёт? Но полного дежавю не бывает. Обязательно что-то пойдёт не совсем так. Нависает – и что? А кто голову вверх не поднимает, всю жизнь пристально в землю глядит? И что значит: тень нависает? Тень может стелиться, метаться, прыгать-скакать и прочее в роде подобном. Но – нависать? Посему – усомнимся и представим картину иначе. Условно раздельные временные пласты, тени отбрасывая друг на друга, тенями один в другого врастая, и образуют то забытое-незабытое, что повторяется всегда и во всём неизменно. И в этой неизменности время застойно-болотно: не течёт, если и колышется, то почти незаметно, вздрогнуло – Бог с ним, не суть. Собственно, у всего: слов, деяний, событий есть только тени, играющие друг с другом, а сами они, слова, деянья, события, не что иное, как пар из уст на морозе: выдох – облачко – прозрачность пустая морозная. Было? Не было? Только тени облачка – в памяти, в летописях, в анналах. Так что – тень, знай своё место! – это вы зря. Она место своё знает крепко. Не то что наглецы, команды нелепые отдающие! При этом тени Шварца – почтение и поклон, великим повелителем теней был и, что поражает, остался. И у него, как у многих, был однофамилец (множество, не один), среди них тоже Евгений, Репин которого рисовал, наполняя рисунок тенями – собственными, неосвещёнными частями предмета, то есть Шварца, уж простите, его самого, и падающими, то есть инспирированными извне. Вот, как-то так. А теперь иными – своими словами. У каждого есть тени свои, те, что камнем на сердце лежат, никуда не деваясь, не исчезая, никак не светлея. Они падающих, то есть налагаемых чужой волей, сильнее. Падающие тени, конечно, беда, избавиться от них куда как непросто. Собственные же – не беда, но бездонная мука. Никакой исповедью, никаким покаянием не размягчаемы, не осветляемы. Выход? Не заводить. Только ни у кого ещё это не получилось. Без теней собственных даже святых не бывает. Иначе не нарисуешь. Это любой рисовальщик, ни на миг не задумываясь, как бы между прочим заметит: банальность, рисовальная аксиома. Отсюда вывод: век живи – век с тенями борись, чем сильней свет внутри, тем тени собственные сильнее, чем сильней свет извне, тем падающие сильнее. Ну, а если и те и другие от убийственной силы источника возникают, тут уж к Фёдору Михайловичу, никак не иначе. Свет великий – и тени с обычной жизнью не совместимые.
Если порыться в теневых анналах истории, чего только не сыщешь! Перемены теней, подмены теней, обмены – и дружеские, и не очень. Представляете, Монтекки и Капулетти сражаются, а тени их, как ни в чём не бывало, супружескими узами юные жизни и смерти связывают воедино. А тень отца Гамлета? Adieu, adieu! Hamlet, remember me! Сына своего обрёк на борьбу: отомсти узурпатору-брату! Братские отношения с Каина-Авеля прекрасно известны, но, чтобы родного сына на самоубийственное противостояние обречь, это уж слишком. – Такая вот тень. – И не говорите. – Каково актёру такую кровавую тень на сцене изображать, только подумайте, только вообразите! – А мне и воображать это не надо. – Это ещё почему? – Сам играл в сезоны предпенсионные. А в юности Гамлетом щеголял неотразимо сексуально и розовощёко. – И каково это тенью отца Гамлета быть? – Пыльно ужасно. Никогда перед спектаклем балахон не вытряхивали. Идёшь себе по краешку сцены, громовым голосом вначале молчишь, а потом, боясь закашляться, бодро вещаешь. С тех пор никому ничьей, даже собственной тенью пребывать не желаю. А желаю того, чего не желать невозможно: и свершить, и сказать про падающие тени на потолке озарённом – чем, как и откуда? Получается, источник света где-то там, на полу, под этим великим троекратным скрещеньем. А заявлено наличие горящей свечи на столе, как она могла служить источником света, порождающим тени на потолке? Тем более два башмачка – со стуком на пол очень уж неприкаянно, жутковато так обречённо. Такие тени любое, самое зыбко-зябкое существованье оправдывают, сами ни в каком оправдании не нуждаясь. Только, Борис Леонидович, ради бога простите. Лукавый попутал алгеброй гармонию поверять. К слову пришлось. Сами понимаете. Больше не буду. Знаете, нет света без тени. Наоборот очень даже бывает, само собой разумеется. Но чтобы про свет напоминать, не всяк и додумается. Ещё раз простите. Надо бы в Переделкино заглянуть, хоть краешком глаза. В предвечерних сумерках тень свою на холмик Ваш возложить. Не сочтите за святотатство. Художникам: не надо рисовать, не получится.
На озарённый потолок Ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья.
Во искупление. Не понимая, но представляя: как всматривался некогда в детстве в предвечерние нежные тени, то исчезающие, то являющиеся опять.
Тени вечера волоса тоньше За деревьями тянутся вдоль. На дороге лесной почтальонша Мне протягивает бандероль.
Что в ней, в бандероли? Рукопись? Вёрстка? Может быть, книга? Или, предположим, чья-то тень, изнури озарённая? И пусть никакая алгебра в наши дела не мешается, всё едино до этих теней убогой ей не добраться.
Тени тёмных аллей тянулись, теснились, заслоняя от света, ярчайшего, совершенно нещадного. Заслоняя – кого? Ясное дело – идущего, плутающего по лабиринту тёмных аллей, тянущихся бесконечно, аллей, по которым не только тянутся и теснятся, это бы ладно, но мечутся, падая, поднимаются и падают, поднимаясь, рваные тени, словно рваные ноздри каторжников заклеймённых – не проклятьем, это бы пусть, на тончайшем теле тени такое клеймо не заметно, но настоящим клеймом, выжженным раскалённым железом, которого эпоха, в неё хочется тенью невидимой заглянуть, совершенно не знала. У наших героев в руках бронзовые мечи, как предписывает век одноимённый.
Произнёс эти слова Давид, муж, поставленный высоко, помазанник Бога Иакова, муж, певший песни Израиля. Дух Господа в нём говорил. Слово Господа на языке его было. Вспомнил умирающий царь имена командиров, у смертного ложа его тенями стоящих. Пришли тогда, не тени ещё – не мёртвые, но живые. Пришли к нему, был в пещере Давид. Каждый день тень к нему восходила – манила, соблазняла отрезать у неё хоть крошечный краешек, как некогда у царя, его душу искавшего, он в той пещере отрезал, но на помазанника руку не поднял, бронзовый меч на царя не воздел. Но сейчас и крошечного кусочка тени явившейся не отрезал: понял, какой свет могучий эту тень порождает, если в дальний угол огромной тёмной пещеры он проникает. От врагов тогда скрывался юный Давид. И пришли к нему, как сказано, командиры. Возжаждал воин, будущий царь, и не было в пещере воды. «Кто водой меня напоит из колодца в городе вражеском, у ворот?» Три воина в город вражий проникли, воду из колодца у ворот зачерпнули, Давиду её принесли. Сказал: «Не дай мне, Господи, сделать такое, разве это не кровь людей, душой рисковавших?». Не пожелал её выпить. Их имена перед смертью царь Давид, ставший к тому времени собственной тенью, вспоминал, более не страдая ни от голода, ни от жажды, ни от любви. Имена их, оставшиеся в сакральной тени великого державного псалмопевца, до наших дней сохранились. Только что нам в их именах, их великих деяниях? Скоро и тени тел и дел наших собственных не останется даже в самой щадящей и цепкой памяти из жизни вытесняющих нас юных современников наших.
В суматохе, в смятении, буйстве, бедламе друг от друга тени неотличимы. На одно лицо. Едина личина. Искривлены, перекошены, разорваны на куски: где что и где чьё, не разобрать. Да и кто в расчленённости дикой той начнёт разбираться? Вода мёртвая, за нею живая – кому это надо? Кому охота с тенями возиться? Тем более, когда эти тени отбрасывающих след простыл на земле. Да, это так. Живые уходят. А тени их остаются до тех пор, пока кто-то помнит отбрасывающих. Это замечание к вопросу о цепкой памяти хотелось бы приобщить. Помните – и тень неистребима. В любом смятении, в бедламе любом уцелеет. Хотя ей и достанется. Уж не без этого.
В отличие от отбрасывающего, тяжёлого, неуклюжего, тени его, лёгкой, проворной, запросто сквозь игольное ушко, свившись в нить, в любую инаковость протянуться и, развившись, то в плат, защищающий изнемогающий от голода град обратиться, то в пляс карнавальный сорваться, то в плот, от истока к устью плывущий, то, плутом на странице возникнув, пишущего с праведной дороги мощёной на скользкую внезапно столкнув, заставить тень эту лицом и характером наделить, да и послать по бездорожью исконному куролесить, девственный слух полнить ложью невыносимо прелестной. Что может быть прельстительней лжи о тенях, праведным плутовством плоть обретающих? Вот и ширятся слухи, мать землю-сыру плотно опутывают. Не восстать ей, слухи с себя не стряхнуть. А теням иного пути не осталось. И впрямь в плоть обратиться, кишмя кишеть на земле, истинных обитателей её превращая в тени бесплотные. Такой круговорот теней и людей. Кто сейчас вокруг вас? Тень или отбрасывающий её? Не понять. Не разобрать. То ли Каина тень? То ли брат Авель его во плоти? То ли отец Гамлета, правящий Датским своим королевством и пьющий капли для долголетия? То ли тень сына его, тихим буйством своим всех вокруг себя погубившего, прежде чем стать тенью, никого возлюбить не посмевшей? А что, если бы сын призраку, разгневанной тени безумствующей не поверил? Хороший вопрос. Кстати, ещё один подкрался к нему незаметно. Похоже, хорошие вопросы имеют обыкновение притягиваться, совокупляться и кучковаться. Известно, что Ф. М. братьев своих Карамазовых (как по мне, и ему в той семейке нашлось бы местечко) желал непременно продолжить. Жаль, что умер не вовремя. Так вот, ежели бы он тень Фёдора Павловича, их папаши всеобщего, решил бы по-шекспировски в сюжет запустить, на дальнейшую жизнь каждого из трёх с половиной братьев благословляя, что им бы предрёк? При этом Смердякова Ф. М. как-нибудь воскресил бы. Убивался, так сказать, но недоубился. Ф. М. и не такое придумывал. Воротил бы Митеньку с каторги? Послал бы Алёшку в революционеры или всё-таки пожалел? Дал Смердякову трактир открыть или пожмотничал? Но главное дело, конечно, Иван. Большая загадка. Тайна великая. А может, не мудрствуя лукаво, просто-напросто девчоночкой соблазнил? Как бы то ни было, вывод один: остерегайтесь теней, ни до чего хорошего не доведут! Всё перепутают, всё перепортят, со всем всё смешают – не отделить. Всё смешалось: люди и тени, что в этом доме с атлантом, балкон на плечах широких держащим, что в том, где кариатиды которое столетье усердствуют. А внутри тех домов царствуют тени, жизни обитателей отравляющие. Как? В ухо яд наливают? Ну, что вы! Что за Средневековье курьёзное! Своим присутствием отравляют. Теней много: вон сколько за века расплодилось. А отбрасывающих обитателей? Раз-два и обчёлся. И считать вовсе не надо. Невооружённым глазом всё видно. А если вооружённым вглядеться? Не на дачу – на башню тени съезжались. Пади, пади – морозно скрипуче. По снегу белому – к двери башмачки пугливыми ланями, кутаясь в мех, задрожали. По лестнице – перила ажурны – на самый вверх, башнею наречённый, в дым, в ад теней, из которого тень голоса юного поэта доносится:
В тенистых аллеях царства теней Тихо блуждают тени людей, Лишь в царство теней успевают войти, Мечтают вернуться в мир во плоти.
Тени шепотков. Воскурений тени над жертвенником, глазу невидимым, вьются, кольцами причёсок вычурных завиваясь. И далее – стихи, музыка, вино и прочее аду теней метафизикой предназначенное. И в это самое время – здесь пересудам не место – пространство любви, извечные игры любовные людей и теней. Не место и живому потустороннему взгляду. Зато чудесной фантазии место. Кто с ней сравнится? Разве что самый великий, который ныне уныло-чугунно в Констанце, румынской, болгарской, ныне снова румынской, за великие фантазии свои изгнанником возвышается. Подойти? Приблизится? Снизу вверх посмотреть? Снизойдёт на тень поглядеть? Плоть в тень обратит? Не глянет? Не шелохнётся? А вокруг тьмущая тьма. И гнетущий лай бездомных собак. И луна бесстыже всевидящая. Запросто в окна башни глядит, не стесняется пира-бала в аду теней прекрасного, безобразного, ни теней стихов, ни теней тел обнажённых. На то она и луна, в свете которой тени сраму не имут.
В царстве теней всё так, да не так, вроде обычно, но непривычно. К примеру, деревья вверх корнями растут, к незабытой земле от пустоты отрываясь. Всегда здесь чинно, неторопливо, не суетливо. Однако порой бывает иначе. Это, с новой реальностью примиряясь, новую теневую благодать примеряя, снуют новоприбывшие новопреставленно новоотпетые нервно, неупокоенно. Как некогда там, видение наследственно прошлое их не отпускает. Над бездной конь снежно-белый, пророком на острове дико-скалистом провиденный, звон копыт его по мостовой звонко в бездонности раздаётся. Возносится конь белокурый, под собой оставляя и птицу-тройку, и глупого пингвина с нерасчётливым ударением, и гордого буревестника, чьи жуткие крики бесконечности морской до тошноты опротивели.
Однако до царства теней ещё надо дожить. Тем более в городе, носящем великое имя, в городе, в котором никогда не поймёшь, живёшь ли ты до войны, после неё или как раз в то самое время.
Когда по скрипам, шорохам, шелесту понял, что дом: жена, дети, козы, куры и мыши – все уснули и не способны даже невольно ему помешать, встал, достал из потайного места маленький свиток, плотно укутал им грудь, словно бронёй, оделся и вышел в безлунную ночь. Прячась от стражи, прошёл за домами – самый опасный участок, из-за туч на миг ущербно показалась луна, и, страшась собственной тени, он сжался, тень на землю отбрасывая жалкую и неуклюжую. Словно заклинание, повторяя строки, которые с детства знал наизусть, собственный страх вместе с собственной тенью вдавливая в каменистую землю, продолжал двигаться к пролому в стене, за которой надеялся тенью скользнуть к заветной свободе. То ли невнимание стражи, то ли почти безлунная ночь, то ли его заклинания, в которых в каждой строке звучало имя великого города, его он спасал от забвения, но, пролом миновав, выбрался к невысокой горе, к городу подступавшей вплотную, к горе, в нижней части которой были пещеры, с давних пор служившие усыпальницами родов, бывших славой и гордостью города, имя которого выпало спасать ему, человеку не слишком сильному, воину невеликому, как сказано, боящемуся тени своей. Впрочем, кто бы на его месте тени своей не боялся? С этой мыслью скользнул к огромному камню, тень мелькнула за ним, к камню, заграждавшему вход в небольшую пещеру, усыпальницу его рода. Камень отодвинув-задвинув, оказался в почти сплошной темноте, но здесь свет ему был вовсе не нужен: каждый малый кусочек пространства был прекрасно знаком. За дедовым саркофагом – чуть сдвинуть: камень податлив – узкий лаз, вход в тоннель: книжные черви в толще страниц и времён тайные ходы проели. Он должен пройти по нему, пролезть, проползти, вынести из осаждённого города этот пергамент, в каждой строчке там – имя великого города, которое надо спасти. Город материален. Город можно разрушить. Имя города из звуков неразрушимо. Как и человека. Из праха вышел и в прах возвратится. Но его имя вечно, пока повторяют, пока не забыли. По имени город можно отстроить. Со своим именем в конце времён, когда плоть сухие кости покроет, поднимется и в город, имя которого идущий, ползущий спасёт, он придёт, встретит отца, мать, жену и детей, спящих и не ведающих сейчас об уходе. Долго ли, коротко шёл он и полз, но добрался до света, от которого назад, в прошлое потянулась узкая тень. Она стала большой, даже огромной, когда, откинув ещё один камень, очутился среди ещё редкой базарной толпы, причудливые тени рождающей, и пошёл по рядам, присматриваясь к ценам: что выгодней сегодня купить, чем побаловать жену и детей, которые проснулись наверняка и удивились, что его ещё нет. Обычно уходил на базар очень рано, чтобы, на день всё закупив, домой воротиться, к началу работы поспеть – свиток писать. Тут уж тени со всех сторон и обступят, сверху нависнут и под ногами, в клубки свернувшись, запляшут. Это тени людей. А тени дней отошедших, они разве в глубине времени неразличимы? Есть люди, которые, глубоко заблуждаясь, полагают: тень – так, ничто, пустота, небылица. Как бы не так! Уж он это знает! Это себя можно выдумать. С тенью – не выйдет. Тень – субстанция неоднозначная, скажем так, амбивалентная, скажем этак. Тень спасительна, в тени можно прожить. Но можно и прозябать, если о ярком свете слишком уж тосковать, желая ослепительно людям являться. Не от тени, от отбрасывающего её всё зависит. Ни одна тень не бывает так отвратительно откровенна, как отбрасывающий её. Эта мысль кажется ему несвоевременной. Но как прогонишь её? Она ведь, как тень от отбрасывающего, от думающего не зависит: когда желает, является, когда хочет, оставляет в покое, давая писать, любуясь буквами, появления под пером самых желанных с лёгким нетерпением ожидая. Но тут снова мысль лезет в голову нагло, разрешения не испрашивая. Любые мысли несвоевременные. Чем значительней, тем несвоевременней.
Вот ещё одна. Странная очень.
Можно ли догнать свою тень? Гений, наверное, может. Смертный же нет, да и к чему ему за собственной тенью гоняться? Лучше уж с сачком за снежинками, чтобы с бабочками не баловаться, пусть себе кружатся вокруг лампы или свечи, крыльев не опаляя, тени не оставляя. Кто-нибудь, кстати, тень бабочки видел? Если да, какая она? Трепещуще торопливая? Безглагольно наречная или деепричастная? Впрочем, все тени бессмысленно безглагольны. Движенье – ничто, а всё, конечно, не цель, но окрас отсутствующего движения. Каурость без лошади, так сказать. Рассветный крик петушиный без петуха.
И он тень отбрасывает, как человек, а курино-петушиное сообщество – как человечество, история которого невозможна без тени. А теневая история не столь четка и однозначна, как написанная выжившими, на время смерть и соперников победившими. Так что кто там кого: то ли старший брат младшего не пожалел, то ли младший старшего не пощадил. Темна вода во облацех! Тем паче тень тёмной воды в тени облацех, под которыми тени братьев тень жизни на тень смерти друг другу сменить всем сердцем желают. Взирая на братски-враждебные тени, нельзя не увериться, что у зависти-ненависти, между тень отбрасывающими зависающей, есть своё отражение теневое. Менее чёткое, с контуром облупившимся, размытое, как на плохой фотографии, а потому часто с трудом представимое. Ну, а пока мы философствуем столь натужно и неуклюже, отражая-и-порождая, тень брата-убийцы, отделившись от тени брата убитого, поползла под ярко-беспощадным солнечным светом и лунным приглушённо-щадящим, и встречно-случайные тени шарахаются от ненависти со смертельным знаком защитным. Никто из встречных не мог его изобразить, хотя бы в общих чертах описать, но, уловив тень смертную, знали: братоубийца. Его тень огромна. А тень брата ничтожна. Но он, отбрасывающий её, с перерезанным горлом (или другим изъяном с не теневой жизнью несовместимым) огромен. Такие странные отношения между порождающим и порождаемым. Скажем, огромные державновеликие здания, нависающие дамокловым мечом над улицей, на ущелье похожей, с крошечным неудобным жильём для трудящегося населения тень в недавнее прошлое отбрасывают в виде уютных зданий с очень удобным жильём с обязательной комнатой для прислуги. На отбрасывающих фронтонах серп и молот, да пятиконечные звёзды, неведомой науке флорой увитые. На теневых – буйство звериных морд, львиные предводительствуют: фантазия архитекторов, скульпторов беспредельна. Кто выбирает жильё в отбрасывающем тень, нередко и на плетень. А кто – в отбрасываемом, теневом, нередко тени собственной опасаясь.
По ведению не собрания, разумеется, но нити ариадниной, и не ведению, но по нити скольжению. Хорошо бы, конечно, каждый абзац единым словом закончить, понятно, каким, подобно тому, как Данте словом «светила» завершил все три части «Божественной комедии», но я ведь не он, к тому же «тень» звучит куда как менее оптимистично. Конечно, здорово бы Вергилия в качестве экскурсовода иметь, но для этого надо быть Данте. А так хотелось бы… Ну, да ладно. А с Данте сочтёмся, ведь это у него тени, вмёрзнув в лёд, обрели непостижную неподвижность.
А у нас, как предыдущие абзацы убедительно демонстрируют, тени какие-то вовсе не вмёрзшие, скорее – скользящие, ползущие, даже летучие: поди угонись по скользкому льду, хоть бы и на коньках, по размокшей земле, на сапоги со шпорами налипающей, по небу на аэроплане, тень которого не слишком быстро волочится по жнивью, по колючей стерне под крики публики, немыслимо восхищённой невиданным прогрессом пока ещё временно не воюющего человечества, чтящего тени великих учёных, до этого весёлого мгновения, увы, не доживших самую малость. Зато их портреты тенями – тёмными оплывшими пятнами на стенах университетов, гимназий, реальных училищ и даже пансионов благородных девиц, которых слишком мало в стране, где так много девиц благородных. Их тени не менее соблазнительны, чем они сами в изящных платьях пастельных тонов, на деньги, с трудом выкроенные из семейных бюджетов, на скорую нитку сшитых из трудов праведных и не очень, это уж как кому удаётся.
Тенью волн океанских колышутся травы степные. Тенью древних пророчеств травы степные дрожат на ветру, то поющим сиренами сладкозвучными, зазывающими в бессмертье весёлое, то воющим волком голодным, любое живое готовым в единый миг разорвать. Куда деться, как между волком и сиренами проскочить, к какой стене прислониться, в тени какого великана укрыться? Степной ветер выпевает вопросы, даже малую тень ответа на них из души не выдувая. Степь обширна, громадна, но и в ней не спрятаться от смерти, не скрыться. Тень жизни пряма. Крива смертная тень. Обе тени, словно тени деревьев, рядом растущих, касаясь друг друга, переплетаются ветками, кажется, будто одними и теми же листьями на ветру шелестят. Между тенями-деревьями, которых в степи не найти, тень телеги с тенью, в неё запряжённой, движется между травами, стремящимися дорогу пыльной дрожью покрыть, зарастить, уничтожить. Дорога степи не нужна. А тех, кто её проложил, скоро вовсе не будет: поубивают друг друга. Люди ведь братья, вот и, следуя каиновым наущениям, надо им один другого уничтожать хоть в степи, хоть на море, а хоть бы и на облаках. Эй! Кто там на облаке! Покажись! Выгляни! Винтовка заряжена! Не пропадать же пуле напрасно! Степь к смерти привычна. Привычны к ней травы – не вновь им выгорать. Привычна к ним живность степная: суслики, мыши и прочие незамысловатые степи обитатели. Сколько по выжженным чёрным просторам, ровным и гладким, отрубленных голов прокатилось. С такой адской работой ни одной споросекущей гильотине не справиться. Так что, правда. Пуле не пропадать. Тень звука – эхо разнесло выстрел по близлежащим холмам, бытовавшим здесь одни с Сотворения мира, другие с времён скифских, а может, и половецких, а то и хазарских. Кто способен тени исчезнувших в древности древней народов отличить друг от друга. Вот и везёт тень лошади тень телеги, на которой – тень прадеда моего, которого то ли полумёртвого, то ли полуживого лошадь, дорогу домой знавшая с жеребячьего малолетства, в целости и сохранности довезла. Где и чья пуля нашла его, лошадь не знала. Когда раздался выстрел – прадед упал, доверяя правнуку слишком широкую возможность его представлять, лошадь подхватилась и понеслась, пока, из сил не выбившись, пошла шагом, однако спешила: домой всегда шла быстрее, чем из дому. У людей дело таким же образом обстоит. Подумала бы она, если бы на свою беду делать это умела. Но ей повезло – жила только инстинктами, которых для благополучного лошадиного бытия вполне ей хватало. Никакие тени, их наличие или отсутствие, её никак не волновали. Тем более по миру теней ей и в голову с прекрасной гривой тосковать не приходило. А искать себе Вергилия, точней его тень, никакой потребности не испытывала. Зато Данте вроде бы как вполне в добром здравии и вполне во плоти, так что без тени Вергилия обойтись было никак. Вообще, человеку без тени, особенно своей, жить невозможно.
За каждым тянется теней бесчисленных череда. Не чужих, те его обступают, – своих, выталкивающих вперёд, но и оторваться от череды не пускающих. С тенями у человека отношения складываются очень по-разному. С одними хорошо, с другими пристойно, с третьими – не приведи Бог. Повезёт – не приводит лбами столкнуться. Такие аварии, как известно, самые страшные. На скорости – вжик, ни от машин, ни от тел, ни от душ ничего хорошего не остаётся, даже добрые воспоминания улетучиваются в виде дыма: пожара редко когда избежать удаётся. Как бы тени ни были к отбрасывающему хороши, всегда такие найдутся, что всякими уловками приходится лобовой дискуссии избегать. Ну а если, тут уж святых выноси: темперамент, лексика, жесты и прочее, под которым прежде всего разумеем звуки, не оформившиеся в членораздельность. А может, как раз в этом спасение? Ибо членораздельность, однако же, не слова, это… Названия не имеет, имеет последствия, грозящие столкновением с тенью, с которой людям живым и здоровым клинически необходим, как воздух, зазор: временной и пространственный, иначе – и думать не хочется. Это тебе не двойник – поцапались половинки личности, друг дружку за волосы потаскали, наставили синяков и дальше сосуществуют. Не то у отбрасывающего и тени: не только до крови доходит, но и до исчезновения обоюдного, ведь нет отбрасывающего без тени, и нет тени без отбрасывающего её. Ни одну, ни единую тень из ряда, из череды извлечь невозможно: друг с другом и с отбрасывающим жизненно смертельными узами навечно повязаны. Конечно, прежде чем тень отбрасывать, крепко-накрепко надо подумать: какую, куда, но легко сказать, трудно исполнить, особенно если отбрасывающий юн и горяч, и слишком на неотложности и глупости скор. Отбросил – пошёл себе, побежал, отвязался, ан нет – тень за ним, ужимки и прыжки его повторяет. Издали глядя, и не поймёшь, кто кому подражает, кто кого пародирует, издеваясь. Сказано: тень тени рознь. Не сказано: тень с тенью враждуют. И такое бывает. То ли за вниманье отбрасывающего сражаются, то ли за любовь его, а то и за ненависть. Ненавижу, следовательно, существую. Вот так доказывают, бывало, не Божие бытие, но своё – тени, интеллектами непомерными наделённые. Во многом знании не только много печали, как древние утверждали, но и много злобы, как не древние понимают, которые вслед за древними из поколения в поколение занимаются тем, что в тени осла спорят о всяческих пустяках, при этом более всего по поводу того, кому тень осла принадлежит, сдавшему в наём или же вислоухого снявшему. – Коль скоро я снял животное, значит, мне принадлежит и всё, что оно производит, и всё, что из него проистекает во время аренды. – Несомненно. Вы полный владелец всего, что мой осёл производит, и всего, что из него проистекает. – Значит, тень осла мне принадлежит всё время аренды. – Разумеется, нет. – Почему же? – А потому же, что тень осла образуется светом, падающим на осла. А свет вам не принадлежит. Далее, как в известном фильме, следует непереводимая игра слов, добавим от себя, значения которых в каждом поколении уточняются, слегка изменяясь. Если человек человеку помимо того, что друг, товарищ и брат, прежде всего lupus est, то тени одна к другой не милосердней. Блаженные тени случаются. Однако, увы, очень нечасто. Не чаще отбрасывающих; пожалуй, что реже.
(Где-то здесь хорошо бы, нарушая ход затейливой мысли, вставной рассказ поместить, свою полушку к Повести о капитане Копейкине возложить, рассказ о тени, покинувшей отбрасывающего, за глупость и никчёмность ногой её топнувшего. Гордою оказалась. Вторым «я» себя возомнила. С прорывами в первое. А что? Носы и, скажем так, симметричные им органы отделялись и ещё как куролесили, а тень, что она, рыжая? Где кто тень рыжую видел? Ау! Не даёт ответа. Молчит. Отделилась тень, и сама по себе коштом собственным вдали от отбросившего её проживает, делая его перед жизненными невзгодами, как поверье гласит, весьма уязвимым. Ведь, как ни крути, тень есть естественное продолжение человека, его, если угодно, часть составная, вроде печени или запястья, или чего вам другого угодно. Мало того, сведущие люди утверждают, что ежели кто со злым умыслом, соответствующие заклятия произнеся, на тень наступит, то отбрасывающему хана и кранты. Короче, делать обидчику нечего. Как царевич за спящей царевной, в путь отправляется: ищет – встречи в пути, дорожное муви – тары-бары – находит – поцелуи – пир на весь мир – счастливый конец. Короткий рассказ, чтобы читатель переутомиться бы не успел. Ныне «Войну и мир» не читают. Хорошо, если «и» сподобятся посмаковать. А потом написать, зачем вообще вставные эпизоды различных размеров нужны. Может, тогда пойму, стоило ли себе и читателю голову беглой тенью морочить.)
Тени химер, горгон-медуз, кариатид и девичьих головок, шутов в колпаках и с бубенчиками – каменные отбрасывающие, порождающие бесплотные тени, знаки, украшения домов, возведённых, как минимум, на века, из которых мало кому довелось уцелеть, лишь некоторым в памяти городов свои тени оставить. За тенями каменных стен при свете свечей пляшут тени на потолке, на мебели и на лицах, судорожно дрожащих от плача или от смеха. И дальше – крупным планом тревога: под глазами расплываются тени, а на губах – улыбки, чтобы никого не пугать. Не пугаешь других – сам не будешь испуганным. А тени от свечей убегают, словно ищущие воли подростки, уставшие от чрезмерной опеки, о которой, когда вырастут, будут бесполезно мечтать, о ранней юности глупой своей вспоминая, желая застать в прошлом миг смятения юного, в своей нежной глупости безнадёжно прекрасного, жалея, что не вспоминается во всех возможных подробностях, без которых жизнь высыхает, тенью прошлого становясь. Внутри призрачных стен всё прозрачно: одна тень сквозь другую просвечивает, свет иным теням вовсе не застя. О, тени! Они вездесущи. В отличие от отбрасывающих, везде проникают, в самые тайные углы домов и душ бесстыже заглядывая. Кто им позволил? Никто. Сами самоуправные себе позволяют, ни у властей, ни у частных граждан разрешения не испрашивая. А то представьте себе такое прошение в домоуправление или по месту работы, или того пуще в орган за жизнью граждан слежения. Туда-то такого-то от такого-то, и подпись внизу, как положено: тень гражданина плюс набор малозначащих букв, как записано в паспорте, номер, выдан тогда-то таким-то отделением такого-то органа. О времена, однако! О тени! О нравы! Времена? Больно докучливы. Тени? Больно бойки. Нравы? Больно разнузданны. Всё, как всегда, во все времена, всегдашне требующие перемен, о которых впоследствии ужасно жалеют. Но! Назад не родишь. Прошлого не вернёшь. Тени с отбрасывающими местами не поменяешь. Разве что на миг подменишь, но разоблачат, будьте покойны. А то туда же! Даже покойники в мире теней беспокойны. На рожон лезут. Кладбищенский покой и порядок нарушают злобно, дерзко и злостно. Чёрт их возьми, какого спокойно им не лежится? Казалось бы, дожили, все отпущенное бытие покоя, который только им снился, и жаждали. И нате вам! Рот фронт! И прочие благоглупости. Тихо, не сыро, величественно, чисто, даже, сказать с натяжкой, ухожено. Всё теням этим не угодишь! А то не знают, что ещё как бывает иначе. А на болоте упокоенными быть не желаете? Чтобы в могилу гроб баграми запихивали, словно младенца в купель крестильную попы перегарные? То-то же. Тень тени рознь. Могила могиле – тем более. Мемуары могильщиков почитайте. Как это нет? У них грамотность поголовная. А жизненный опыт? Ого! Дай, Боже, каждому. Как потомкам воспоминания не оставить? Что-то вроде: в мир теней провожая. Вот и первая фраза: проверяя, не спёрли у покойного транзитный обол, с трудом затвердевший рот приоткрыв, обнаружил… И далее – страниц этак пятьсот. Только у Руссо немножечко больше, да у Екатерины Великой, подруги Вольтера и многих русских, немцев и, пожалуй, французов. Велика была матушка, широка, как страна, в которую по случаю угодила, и которая не её – а она страну до морей-океанов разнообразных на зависть врагам ухайдокала.
Тень совершенно бесценна, когда её порождающий решает себя пере- (сочинить, делать, иначить и многое прочее в этаком духе, потому что одного слова нет и быть, конечно, не может: слишком индивидуальное действо, аналогии безрадостно невозможны). Мотивы, причины этого жуткого «пере» столь же многочисленны и слову единому не дающиеся, как и действо само, которое можно счесть и надругательством над образом и подобием. Но мы в это не станем входить: не психологический триллер ведь сочиняем. Так вот, тень в случае этого жуткого действа совершенно бесценна, ибо она в максимально приблизительной точности сохраняет первоначальность субъекта. С какой целью? Вопрос очень хороший. Ответ, пожалуй, не очень: а чёрт его знает. Но – сохраняет. Может быть, для того чтобы сравнить то, что было, с тем, что получилось? Пожалуй, не убедительно. Кому это надо – сравнивать? Кого волнует то, что было, да и что получилось. Разве что речь идёт о большом каком чемпионе: скалолазе или, наоборот, спелеологе, может, прыгуне в высоту или куда-то ещё. Нет, всё-таки предположу и предложу чёрт знает кому, Бог знает зачем. Создать фонд теней или музей – всё едино, это не важно. Главное, что там будут тени храниться. Пришёл – заплатил – вызвал нужную – побеседовал – и ушёл, задумавшись: зачем приходил? Денег не жалко – копейки, времени тоже – навалом. Чего же под ложечкой то ли гложет, то ли сосёт, то ли жить нелепо мешает? Ну, что тебе твоя юная тень? Чем она так разворошила, будто где-то внутри тебя муравейник какой объявился? Слиться с той тенью – нынешнего себя потерять, не слиться – заест муравейник, его насельники – существа беспокойные, день и ночь по местам окрестным снующие, всё тянут в дом, всё в семью, добытчики, в минуту гнева кусачие. Так что будь ты хоть отбрасывающим, хоть отбрасываемым, всё едино обходи муравейник десятой дорогой, не нарушай покой честных муравьёв и контрабандистов: не всякий раз с бабой бешеной справишься в утлой лодчонке. Как бы её в совершенно открытое море не вынесло: волны, туманы, обманы зрительно-слуховые. А ты – припомни – существо очень даже земное, совсем-совсем сухопутное, тень оземь отбрасывающее. А там, в море? Куда тень ненаглядную свою ты отбросишь? В волну? В лодчонку? Не отбросится, на волну не ляжет, в лодчонку никак не поместится. Посмотри на себя: какая тень от такого может случиться? То-то же. Гордиться нечем. Тем более – чваниться. Ты попробуй ещё тень свою спасти от насилия той девчонки в лодчонке, бабы неистовой. Как бы не утопила вместе с гордыней и тенью, ещё не отброшенной. А там, в бездне морской, в отчаянно сырой глубине нет места тени: отбрасывай-не-отбрасывай, всё равно никуда не отбросится по причине света отсутствия, не проникает, толщу вод даже солнцу не одолеть. И тут никакой Нептун не в подмогу. А раз тени нет, то нет и тебя самого. На лодчонке нет тебя, тем паче на берегу, где поднял пистолет – тень твоя и пистолета на скалы легли, но – выстрел, и с тенью, слившись, скорчившись, ты стушевался, впрочем, пока это слово ещё не существует, а может – уже? Только пока в устном, так сказать, исполнении, за пределы замка не вышло. Зато уже тень его пока не великая бродит. А где же ещё ей бродить? Не в Тарханы же ехать на почтовых: дорого, долго и неуютно. Зато здесь тень великого убиенного самодержца пребывает на правах хозяина постоянно. В классы училища на уроки заглядывает, особенно фортификацию чтит. Твоими успехами интересуется: вы ведь тенями знакомы, те даже вроде бы как подружились, вежливо в ночных коридорах, раскланиваясь, друг дружке дорогу всегда уступают. Задумчив ты и мечтателен. Вплоть до того, что крепость прекрасную сочинил: стены крепки, рвы глубоки, защитники тароваты. Только ворота забыл. Покрутил отбрасывающий державную тень император, сын тени, с твоей тенью знакомой, и задал вопрос голосом довольно суровым, мол, кто такое чертил, кто крепость такую малохольную сочинил? Ответили. Идиот – и тебя, и тень твою на веки вечные к позорному столбу пригвоздил, а мог бы, не дожидаясь, сразу туда, куда Макар ни телят, ни другого кого не гонял, в благословенные Тарханы не заезжая. Зато тень автора этих строк и друга его, навеки в тень обратившегося, там были, ни мёда, ни пива не пили: в те времена торжествующего социализма ни поесть, ни попить на просторах было, не скажу невозможно, скажу: затруднительно. Зато к покойнику пускали совершенно бесплатно. Заходи, прохожий, любуйся. Саркофаг знатный, однако, бабушка учинила. И её тень, весьма самодурную, вспомянем почтительно. В конце концов, какой же ей быть при таком состоянии имущественном и умов в царстве теней, хотя с его существованием многие никак не согласны. На что мы решительно возражаем, предпочитая оставаться в тени великой идеи, которая сама себе и свет, и отбрасывающее, и отбрасываемое. Слова, конечно, не слишком уклюжи, но других пока нет. Может, случатся? Главное, чем иным по пути не увлечься, новое слово не пропустить, тем себя, читателя и тени наших совместных часов не обидеть.
Хоть бы и так, если порадовать нечем, хотя хочется всегда и себя, и читателя, и тени наши сдружившиеся, как тени начинающего писателя и закончившего свои дни и труды императора, очень хочется повеселить. Как ни бьюсь, всё никак. Коль так, может, тезис обсудим: тень есть иллюзия – уж простите – бессмертия. Не желаете? Вольному воля. Тогда – о другом. Как утверждал мой земляк, великий знаток этого дела, как и многих других, нечистая сила тень не отбрасывает. Попробовал. Отыскав за сходную цену беса прилично одетого и с повадками вполне ничего, поставил его перед белой стеной, знаете, как в кино, вроде экрана, направил на него свет мощного фонаря, ожидая: ручки-ножки-и-рожки дружно тенью на стене белой, переплетаясь-кривляясь, запляшут. И – прав земляк: тени не было, не отбрасывает. Так что ни одному бесу самому талантливо раскудрявому в театре теней актёром не быть. И пробовать нечего. С этих пор всё, что земляк наговорил-написал, за монету наичистейшую принимаю, хотя, правду сказать, я ещё тот Фома, мало кому на слово верю, хоть устное, хоть написанное. Ибо правильно сказано про календари, но врут не только они.
Но и эхо, разносящее по горам тени звуков – отзвуки голосов предков забытых. О единой милости просят: вспомнить их на мгновение, тоскливую их позабытость нарушить. Это для живых время имеет значение. Кто погиб в тридцать седьмом, а кто в сорок первом, в веке каком, прошлом ли, в позапрошлом – разница великая есть. А для них, чьи тени сливаются в единой не размыкаемой мгле, всё равно, всё едино. Ни прошлого у них и, понятно, ни будущего – сплошное настоящее бесконечное, бессмертие теней безмерное, как вселенная, со дня рождения расширяющаяся, образуя пространство и время: всё для блага живых, тень отбрасывающих. Облака горные вершины и плато белопенно мучнистым, разреженно белёсым саваном одевают, эхо съедают, моросью мелкой вниз, на землю падают, словно осенние жёлтые листья, неизбежное увяданье пророча. На привилегии живых тени не претендуют, про место своё идиому усвоили накрепко. Но сердцу ведь не прикажешь. Вот и зовут правнуков своих их голос услышать, а то и покопаться в архивах – чего-нибудь наскрести: указ ли какой правительства, как они, позабытого, заметку газетную, некролог ли в журнале. Да мало ли. Редкий человек после себя следа не оставит. Правда и в том, что иные не оставят – а наследят. Их тени иных молчаливей. Но бывает, и наследивших прорвёт. Уж они-то не кричат, но вопят. Что поделаешь: тени, и ничто теневое бедолагам не чуждо.
Отчуждаясь от мира существ, от хлеба насущного, тени создают и свою новую иерархию теневую. Кто был ничем, тот может в чёрт-те что в мире теней превратиться. Был там о-го-го, а здесь при тени мелкого шулера шестерит, теневые анекдоты бодро подносит. Всё навыворот. Наоборот. Карнавал да и только. Хорошо тем, кто там, наверху, будучи отбрасывающим, в карнавалах участвовал: песни похабно орал, пил вино до невозможности непристойно, иные, внеположные собственному, тела ублажал, взаимного ублажения требуя, маски всякие надевал, а одежды, напротив, снимал. Таким теням в царстве теней, где не жизнь, но карнавал бесконечный, сплошная малина, огромная и не сладкая, как знаменито печальная широкая грудь осетина, которой недолго забавлялись забавники, жизнь ценившие меньше, чем слово, которым их Господь одарил, с тем чтобы факелом перед толпой вознесли. И всё – для чего? С целью – какой? Не лжеосетину же путь в будущее вечное владычество осветить, но, чтобы толпа целиком и в частностях тени отбросив, в прошлом навечно застыла и взывала оттуда, из бездны, из тени вечной, как прабабушка моя, вдова лошадью полуживым-полумёртвым доставленного, перед смертью, крепко руку сжимая, и было совсем непонятно, откуда сила у девяностолетней пережившей войны и гибель мужа старухи: «Помни!». Вот, я и помню. И слышу твой голос. Не надо так громко, силы последние тратя, кричать, я и тонкий твой шёпот услышу. Скоро сам стану тенью – поговорим, пошелестим страницами вечного настоящего. А пока прости, нет времени: внук, твой прапраправнук в гости едет, надо прибраться, купить что повкусней, в игрушечный магазин заглянуть. Ну, ты это знаешь прекрасно, сама меня баловала. Так что, вспоминая, впору мне закричать, тебя призывая, чтобы голос мой эхо, подхватывая, разнесло по горам. Только мне туда не докричаться. Это – теней привилегия, призывающих отбрасывающих.
Зовут. А языки пламени – косматостью бесовскою на белой стене комнаты, здесь под фотографией так легко в тень превратиться, чтобы подошвами, которым сноса нет и не будет, наружу, к зрителю прямо в лицо лежать перед публикой без надежд на овацию: в те времена без аплодисментов знаменитостей в последний путь провожали, беспечно не заботясь, есть ли у них за щекой обол для Харона: любой труд должен быть непременно оплачен, пока светлое будущее, теней не отбрасывающее, не наступило. А пока услышим стенания несчастного Иова.
Зачем из чрева Ты вывел? Сдох бы – глаз не увидел.
Был бы я, словно не был: унесён из чрева в могилу.
Ведь дней моих мало, оставь, не обращай, успокоюсь немного.
Пока не уйду, не вернусь в страну мрака и смертной тени.
В страну тьмы, темноты, смертной тени, сумятицы, надвигающейся темноты.
Как выглядят тени там, в их царстве, государстве теней? Не так, как здесь, в царстве-государстве отбрасывающих тени при солнечном свете, лунном, свечном или фонарном. Представьте: идут-бегут люди, летят птицы, скачет-пляшет зверьё, и всё это сквозь листву, ещё зелёную, но начавшую желтеть. И дальше в тумане тени пастухов пасут тени овец, и тень лая собак в тень стада их собирает. А тень пастушки тем временем тень пастуха представляет, как сказано в Песни песней.
Как яблоня среди деревьев лесных, среди юношей мой любимый, в тени его, вожделея, сидела я, и рту был плод его сладок.
(Ежели у кого-то какие-то каким-либо образом возникнут сомнения в точности перевода, то, хотя и не хочется, придётся отвлечься. В оригинале «яблоня» – рода мужского, так что «плод» относится и к яблоне, и к любимому. Хотя, конечно, любимый к плоду поближе, так что при переводе приходится выбирать то, что вероятней. Увы, в переводе изяществом оригинала приходится жертвовать. Разве чем-то яблоню заменить? Только беда: фрукты в русском почти сплошь женского рода. Не огурцом ведь с его похмельною репутацией, и тем более не вульгарным космополитичным бананом, с кожурой и без, досужей речью вконец испоганенным). Однако из мира далёких в мир теней близких вернёмся. Тени овец в единую тень стада можно собрать. Но тени людей в единую тень – никому не удастся, потому, думается, что отбрасывающий стремится свои границы преодолеть, тень – их сохранить. Человек на землю, а будущее на настоящее тень отбрасывают, робкую, не плотную, в зияющих промоинах света безжалостно яркого, пустынную растительность дотла выжигающего, чтобы там, на выжженном пятачке обрёл пристанище дьявол, из кем-то неряшливо брошенной тени в чёрные дни сотворённый. Он не с человеком борется, но с тенью его: отберёт, тенью человеческой овладеет – и всё, кончился хозяин, в бесконечности пустоты растворился, и памяти о нём не осталось. Взывай не взывай, зови не зови, не откликнется. А то бывает ещё, на отбрасывающего отбрасываемая вдруг обидится, отделится, в бега пустится: мир посмотреть, себя показать, отбрасывающему досадить. Тот в муках бродит по свету, жизнь ему не мила, с целью единой – тень свою отыскать. Особенно жизнь невыносима верящим, что тень – их душа. Как жить без души? И зачем? Всякое с ними случается, лучше смолчим, больно не хочется о таком ужасе говорить, как бы на себя или на читателя не накликать. Лучше мы о другом. О том, как тень отбрасывающего врачует. Больного ставим не к стенке – к стене, на ней тень его отпечаталась. Обведём её мелом, контур тени ниткою обозначим, обколем булавками. Потом нить сожжём, булавки выбросим за порог, а тень попросим забрать болезнь, от неё отбрасывающего освободить. Или – так. В солнечный день вынесем больного, положим на доску, тень очертим углём. Доску сожжём – жив-здоров больной, живые-здоровые тени отбрасывает. Так бывало. Не раз. Поэтому верили: тень болезнь перенимает, болящего в здорового переучреждает. Но в этом случае было не так. Точнее, так, но не полностью, не совсем. Опущена деталь. Всего одна. Но какая! Может, показалась не слишком важной, не очень существенной? В конце концов, текст должен быть кратким. Пергамент – материал дорогущий. Тем более – запоминать. Какую для этого голову надо иметь! Так вот. Услышал – взял сына – пошёл – увидел – нашёл – приготовил – связал – острый нож вознёс – снова увидел. Что увидел отбрасывающий? Тень ножа не на горло сына нацелена, но на горло ягнёнка-или-козлёнка (это как раз вовсе не важно). Куда тень нацелена – туда за ней нож. Дальше – понятно. Замечание-резюме: не всё тени по пещерам греческим рыскать в поисках понимания. И другие места её пристального присутствия требуют. Не мы ей предписываем – она нам диктует. С ножа капли капали ещё долго, пока поражённо-обрадованно-ошарашенный в себя как-то пришёл, что-то невнятное сыну сказал и вытер нож сухою травой: жарко было и знойно даже в горах, вся растительность высохла и слоем пыли покрылась. Потом оба вместе, как сказано, встали, пошли назад, сперва тени свои догоняли, но после полудня, когда, самую жару переждав, двинули дальше, тени уже их догоняли, а тщательно вытертый нож лежал в заплечном мешке, дожидаясь, когда вновь его к служению призовут – отбрасывать тень. Шли целый день, впереди, сзади и вокруг себя тени разглядывали: кто первым тень овцы углядит, кто первым козлиную морду на камне увидит. Такая у них игра. Пастушеские заморочки. А тени над ними смеялись: единились, совокуплялись, в тучи сбиваясь, взлетали и летели космато, ливнями проливаясь, великий потоп, затопивший землю, утопивший отбрасывающих и отбрасываемых, вспоминая. А они, за давностью лет и за ошеломительностью недавних событий потоп позабывшие, шли, и каждый про себя, не сговариваясь, повторял то, что будет сказано много столетий спустя. Но если будет сказано много столетий спустя, вовсе не значит, что этого раньше не слышали.
Как зеницу ока, храни, укрой в тени Своих крыл.
(Написать о роли поэтических цитат в прозаическом тексте, чтобы решить, нужны они или нет, а если да, то какова их роль, каково назначение.)
С каким словом роднее всего рифмуется тень?
опубликованные в журнале «Новая Литература» январе 2025 года, оформите подписку или купите номер:
![]()
|
![]() Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:![]() Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 14.02.2025 Сознаюсь, я искренне рад, что мой рассказ опубликован в журнале «Новая Литература». Перед этим он, и не раз, прошел строгий отбор, критику рецензентов. Спасибо всем, в том числе главному редактору. Переписка с редакцией всегда деликатна, уважительна, сотрудничество с Вами оставляет приятное впечатление. Так держать! Владимир Локтев 27.12.2024 Мне дорого знакомство и общение с Вами. Высоко ценю возможность публикаций в журнале «Новая Литература», которому желаю становиться всё более заметным и ярким явлением нашей культурной жизни. Получил одиннадцатый номер журнала, просмотрел, наметил к прочтению ряд материалов. Спасибо. Геннадий Литвинцев 17.12.2024 Поздравляю вас, ваш коллектив и читателей вашего издания с наступающим Новым годом и Рождеством! Желаю вам крепкого здоровья, и чтобы в самые трудные моменты жизни вас подхватывала бы волна предновогоднего волшебства, смывала бы все невзгоды и выносила к свершению добрых и неизбежных перемен! Юрий Генч ![]()
![]() |
||||||||||
© 2001—2025 журнал «Новая Литература», Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021, 18+ 📧 newlit@newlit.ru. ☎, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 Согласие на обработку персональных данных |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
https://skypka.tv/foto-video/videokamery/ скупка цифровых видеокамер. . Рейтинг газовых грилей барбекю топ 17 лучших грилеи барбекю. . Лига ставок букмекерская официальный: в лиге ставок gptbetbot.ru. |