Ласточки еще прилетят

 

 

 

Они чуть не столкнулись на лестничной площадке.

Аня выходила от мамы – забегала до работы сделать ей укол, а Илья уже хлопнул дверью Карининой квартиры и, как всегда стремительно, сбегал вниз по ступенькам.

И хорошо, что не столкнулись. Аня подумала, что окажись вдруг сейчас перед ней зеркало – кто знает, какое бы она там увидела лицо. Наверное, такое, что лучше никому не показывать – и пошла вниз медленно-медленно, собирая мысли в кучу и даже не пытаясь куда-то с них переключиться.

Конечно, она уже была подготовлена: мама недавно таинственным голосом сообщила, что «у Кариночки появился молодой человек. Правда, совсем молодой… Ты, наверное, знаешь, ваш коллега. Я порадовалась – вас теперь целая команда в музее, среди старичков-то, с ровесниками работать всегда интересней. А еще говорят, что молодежь не идет в бюджетники! Он к ней, похоже, переехал…».

Но увидеть своими глазами…

Обидно? Собака на сене? А чего хотела? Нельзя же, в самом деле, остановить мгновенье, законсервировать время и вечно держать Илью при себе – просто «чтоб был рядом», по словам Карины. Жизнь идет – и если от и мимо нее, значит, надо это принять. Сама же это выбрала. Выбор – дело ответственное. И разве возможен был другой?

Но общие вопросы отступали перед конкретными: как теперь получится разговаривать с ним и с ней? Аня страшилась вымученных слов и опущенных глаз, но, к облегчению и радости, никакая вымученность не вылезла. Они общались с Кариной совершенно как раньше, так же бегали по школам, так же обсуждали детские проблемы, московские вакансии и выставку Странника, на которую директор уже дал добро. А по поводу Ильи все, в общем-то, было сказано в часовне.

С самим Ильей они в тот день все-таки столкнулись – он, куда-то мимо нее мчавшийся, выдохнул:

– Тишин умер!

Это сообщение было из тех, в которые не сразу веришь. Потому Илья и проговорил его шепотом – нельзя же вслух такую нелепость.

Тишин в Благовещенской усадьбе был вечен. Он всегда сидел в своей мастерской, где всегда теплилась его невидимая публике работа. Коллеги звали его за глаза Тишайшим – от него редко можно было услышать хоть слово. Это он дал вторую жизнь всем картинам из старинных залов, и еще многим из других подмосковных музеев.

– Напрасно не ставят имя реставратора рядом с именем художника, – сказала, вытирая глаза, Лариса Ивановна. – Мы всё это видим только благодаря ему. Аня, сразу начинаем готовить выставку его памяти. Ты займешься – Калинникова пока отложи. И ты, Илья. Ты, я знаю, собирался уезжать – если можешь, останься. Кому, как не тебе…

Илья кивнул безропотно. Аня так и не узнала, какие планы ему пришлось отодвинуть, но за работу они принялись сразу и слаженно, и «Вторая жизнь» была готова очень быстро. И без Ильи она лишилась бы самых лучших и интересных деталей.

Он принес свои фотографии, сделанные этим летом в мастерской. Тишин на них был именно таким, каким его привыкли видеть – полностью сосредоточенным и погруженным в работу.

– Замечательные портреты! – одобрила Аня. – Вот этот можно увеличить для стенда. Главное, тут он не в массовке, и крупно, и своим делом занят. А то фотографируемся обычно в праздники, и все альбомы – череда дней рождений, Новых годов, застолий или в лучшем случае поездок. Археологи если когда-то найдут – ни за что не поверят, что у нас полжизни на работе проходило. – Она продолжала перебирать снимки, остро ощущая, что этот свеженький, только что отпечатанный глянец – уже история. – А это что? Вот это да! Вот это – обязательно в зал!

На нескольких снимках был виден процесс восстановления картины, последней, над которой работал мастер. Илья успел щелкнуть холст до реставрации – тяжело больной, растрескавшийся, и следующие этапы: укреплен красочный слой, заделаны прорывы, дублирована основа, подведен реставрационный грунт. Если бы не эти фотографии, то картины, отреставрированные Тишиным и просто собранные в зале, ничего не сказали бы неискушенному зрителю. Многолетний труд опять остался бы за скобками.

А теперь с цепочки снимков, показывающих стадии возрождения, можно было перевести взгляд на стену, на сам обновленный портрет молодой дамы. Красавица из 18-го века с плавными и нежными чертами спокойно смотрит мимо зрителя – она не помнит о тяжелых временах, но их следы не исчезли полностью, работа осталась незавершенной, и портрет словно ждет своего мастера. Эта композиция была центральной в зале и сразу к себе притягивала, и Аня не переставала ею любоваться.

А Илья опять вбегал с новым открытием. Они и представить не могли, что второй, скромный зальчик с документами и личными вещами окажется вдруг самым интересным – по крайней мере, для них.

– Мы и не знали, что у него есть авторские работы! – возбужденно размахивал руками Илья. – Он никому не показывал! Они у него в комнатушке хранились, в общежитии, а он один жил, никто и не видел! Нет, ради такого стоило остаться!

Аня спешила за ним и не верила: Тишин всегда казался образцом реставратора – подвижника, умеющего отрешиться от своего, личного, чтобы сохранить нетронутым замысел художника. Но у него действительно была вторая жизнь, они не ошиблись с названием выставки! Аня рассматривала рисунки и акварели: дома, переплетенные ветви деревьев – обыденность, переходящая в вечность – и неожиданно видела отголоски собственных мыслей и ощущений. Дом, дерево, дорога – то, что окружает нашу жизнь, где бы мы ни оказались – постоянный мотив, переходящий из одной работы в другую. И какие мудрые и человечные эти городские пейзажи без единого лица.

– Он как будто сознательно избегает человеческих лиц, – предположила Аня. – Может, потому что реставрировал в основном портреты, чтобы одно с другим не смешивать… А молодая дама осталась теперь ничья. Некому ее доделывать. Мастерская опустеет – все разъезжаются, один Тишин ведь был постоянный.

– Вот и я разъезжаюсь. Хотя сейчас так естественно было бы остаться, – задумчиво произнес Илья. – Так велико искушение. Я ведь от него фактически эстафетную палочку получил. Или скипетр. Как хотите, назовите. Коллеги смотрят, как на преемника. И вы всегда считали, что это – моё. Нет, правда, кому не охота побыть первым парнем на деревне! Меня все эти дни просто на куски раздирало…

Аня слушала с надеждой. Жизнь оказалась куда богаче наших о ней представлений и первым делом показала, что остановить мгновенье – возможно, и возможно просто держать Илью при себе – если им обоим это нравится. Потому что его перемещение из общежития в «зефир» ровно ничего не изменило. Они оба остались теми же самыми, только общаться стало, как ни странно, легче – Илья бросил «выделываться», а общая работа их окончательно сблизила. Лариса Ивановна только удивлялась, что они всё «не по-товарищески выкают» и шутливо предлагала выпить на брудершафт, за успех «Второй жизни», но потом отвязалась: «Вот чудаки, ну, раз вам так проще…». А всё действительно стало и проще, и теплее, и еще больше было жаль отпускать Илью – усадьба без него совсем увянет.

Аня осознала, как же она привыкла радостно спешить на работу, где ее так же радостно ждали, и всегда – с искренним интересом и восхищением, которых ей так не хватало. Илья стал источником, из которого она, незаметно для себя, постоянно пополняла уверенность и в своей привлекательности, и в профессионализме, и просто в том, что жизнь хороша и стоит всех усилий. Правда, эгоистично было только черпать, но и сам Илья казался довольным этой необычной идиллией, как последним солнышком перед долгой зимой – и Аня позволила себе быть эгоисткой, оправдываясь, что скоро ведь все закончится.

И вот все закончилось.

– …Так трудно было отключиться от эмоций, от чувства виноватости дурацкого, и принять правильное решение, – продолжал признаваться Илья. – А ведь его и принимать-то на самом деле не надо – правильное решение всегда есть, и оно всегда на поверхности. В общем, в Москву через недельку-другую. В одном проекте пригласили поучаствовать – безумно интересно, потом отдельно расскажу… Но я вернусь! Тишинскую даму доделаю. Я и с Мурашовой договорился, чтобы ее за мной оставили. Вот увидите! С дядькой я ж не обманул. Может, следующим летом. Еще волонтеров насобираю, знакомых – куча, и мастерская не развалится, пусть даже не круглый год будет работать.

…Как хорошо, что она не выбросила старые виниловые пластинки! Дома, вечером, Аня рылась среди них – искала Пугачеву. Есть там «Мне нравится, что вы больны не мной»? Есть. Эта песня никогда не была в числе любимых, но захотелось переслушать. Вадим на день рождения Егора сделал ей по-настоящему роскошный подарок – проигрыватель где-то откопал, каких уже не выпускают. Правда, вручил его почему-то не в тот день, а на следующий – наверное, собирался вечером и не успел, на работу выдернули.

Пластинки занимали в шкафу целую полку, и время от времени так хотелось ее освободить – тем более что и надежды не было когда-нибудь еще их послушать, ее старый проигрыватель давно и безнадежно сломался. Слава богу, рука не поднялась. Зато новый-старый теперь работает почти беспрерывно. Сказок много осталось еще с ее детских времен – «Рики-Тики», «Маугли», «Кошкин дом». И Егор их без конца слушает и одновременно или конструктор собирает, или узоры из тех самых кубиков – просто спасение, все дела успеваешь переделать. И до нее доходит очередь послушать.

Голос Аллы звучал приглушенно и проникновенно, и Аня удивлялась: как раньше эти же слова могли казаться надуманными и лицемерными.

И точно ли в подкупающей искренности есть нотка горечи?