Отец Пётр

 

Купить в журнале за февраль 2021 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 1 час | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

I

 

История, которую хочу рассказать тебе, произошла, когда мне было всего двенадцать лет от роду. К тому времени даже моя родная бабка не знала, что из меня получится, если вообще хоть что-нибудь могло получиться.

Видишь ли, мой дорогой друг, в те времена, из глубины которых я произошёл, хорошее воспитание подарило свету куда больше первородных мерзавцев, чем достойных своей родословной людей. И всё же, в отличие от других, я уже кое-что понимал про себя. Кое-что, несущее печать избранности. Разумеется, избранность эту я предпочёл скрывать, как наш управляющий венгр скрывал истинный доход от семейного поместья. Присваивать сорок процентов хозяйской прибыли, – а он скрывал именно столько! – во времена, когда человеческую жизнь отнимали в секунды за меньшие проступки, согласись, мог только человек с особым талантом. Я же, разгадав свою избранность, к пяти годам без труда скрывал многим больше венгра. Оставлял на поверхности лишь столько, сколько нужно для милого, подающего прекрасные надежды ребёнка.

С каждым годом моя уверенность в собственных способностях крепла, а исключительность жаждала своего воплощения; значит, полного перевоплощения меня. Я ощущал свою трансформацию всею природою чувств.

Ты спросишь, о какой избранности идёт речь, и на что походят эти перевоплощения? Я отвечу тебе правду, мой друг, так как теперь поклялся говорить только её.

Это такая исключительность, дружище, которая приносит человеку наивысшую радость через страдания других людей, всех без исключения, но некоторых в особенности.

Я проделывал разные штуки – шалости, – по чуть-чуть, точно употреблял строго по капле, в указанные часы, микстуру доктора Бэка. Знаешь, какое-то время мне действительно хватало одной капли, но потом я привыкал, и приходилось добавлять ещё одну, ещё и ещё немного, пока случайно я не нащупал идеальное количество.

Ах, что это была за прелесть, мой друг! Сплошной восторг.

 

 

II

 

В начале августа случилось прекрасное солнечное утро. Перевоплощение в ту ночь особенно не давало мне спать. С рассветом я вскочил, распахнул окно, и всё свершилось.

Через несколько часов в комнату вошла моя старая нянька – жалкое существо, любившее меня до беспамятства. Вошла осторожно и тихо-тихо так, почти нараспев:

– Просыпайся, батюшка. Солнышко уже высоко. Утро сладкое…

Говорит, а я лежу на кровати, бездыханный, с осоловелым взглядом, ну, знаешь, такой бывает у новопреставленных. Удивлённый, что ли?! По крайней мере, старался изображать именно такой. А кругом меня, на мне, – тёплая свиная кровь. Лужи густой крови. Слышно, как капли стучат в половицу: так-так-так её.

Как бы умело я ни пучеглазился, нянькин взгляд превзошёл мои старания. Старуха застыла, покосилась и с истошным криком повалилась назад. Эпическое зрелище, скажу тебе. Доктор Бэк установил потом: бедняжку хватил удар, сломала ключицу, три ребра. Я подскочил к ней весь в кровище – дышала ещё, – и принялся бегать вокруг с хохотом. Вот так-то.

Но ты ошибёшься, мой друг, и очень ошибёшься, если посчитаешь, что в этом и был источник моего восторга. Нет, не то. Говорил же, что собираюсь быть честным до конца. Я, дружище, поклялся в этом таким манером, что тебе лучше не знать. Поклялся, когда соберусь рассказать эту историю, ни одного слова лжи не выльется на бумагу (знал, что можно будет только на бумаге). Как бы мне не хотелось соврать, буду более чем честен, буду откровенен, словно на последней исповеди.

Несчастная старуха так и не оправилась от ужаса. Скончалась несколькими часами позже, не произнеся ни одного слова, в здравом уме (странно, потому что целил я именно туда). Только время от времени тяжело вздыхала; ещё слёзы непрерывно катились на худой тюфяк. А я стоял в стороне, примерный, – впитывал её муки и наслаждался последствиями шалости.

Да, я называл это шалостью, игрой, как положено детям моего возраста. Но, пожалуй, на этом всё сходство с детским во мне заканчивалось. А может, и не было никакого сходства. Но это не важно.

Понимаешь, когда старуха тихо умирала, в глазах её поселилось отчаяние. Отчаяние, мой друг! Отчаяться на пороге смерти значило утратить всякую веру. ДА! Утратить веру в Бога. Утратить и образ и подобие, потерять надежду на спасение и вечную жизнь. А сделал это я, понимаешь? Оказывается, я имел такую власть над другими: мог лишить человека не просто жизни, – это кто угодно мог, – а лишить вечной жизни! Понимаешь? Вот где весь восторг. Вот в чём вся прелесть.

Нет, сейчас ты всего этого не поймёшь. Ещё не способен. Не веришь мне. Думаешь, если бы так всё было, меня непременно наказали бы. Увидели искалеченную няньку на полу, кровь, и точно должны были наказать. Думаешь, так наказали бы, что всё и закончилось – вся избранность, вся эта дичь с играми? Но бабку мою смерть старой няньки особо не расстроила. Не придала она ей значения, сделала совсем другие выводы. Уже на следующее утро вместо очередной старухи я получил гувернёра.

Мусьё Жак, долговязый отставной офицеришка, такой же угрюмый и всем недовольный, как бабкин недавно почивший сын – мой дражайший папаша.

Знаешь что, дружище, я тебе больше скажу, папенька мой к моменту своей кончины уже успел свести в могилу одного ангела. И ничего ему за это не было. И смерть его не была достаточно страшной. Обычная такая смерть.

Ангел мой, маменька.

В пять лет я не помнил ни лица её, ни голоса, но знал, что она и есть ангел. Нежное прикосновение ладоней, молочный запах. А вот её гибель была страшной, мой друг, по-настоящему страшной. Но меня учили, что это не так, и я делал вид, что верю. Вместе с бабкой молился о спасении души неблагодарной рабы божьей Марии. А про себя твердил другие молитвы. Хотя нет! Не то! Мне просто хочется в прошлом быть лучше, чем это возможно. А так не бывает. Я никогда не молился. Возраст моего морального падения настолько юн, что в это сложно поверить, разве только рассказывать стану я сам.

Кому же охота просто так очернять себя?!

Няньки хватило надолго. Мусьё Жак уже успел преподать мне несколько бесполезных наук, а наш венгр сколотил своё первое приличное состояние. (Жаль, не могу назвать его фамилии, дружище, ты бы подивился. Это сейчас известнейшая фамилия, почётная. Ну да бог с ним!) Прошло время, прежде чем я, подросший во всех смыслах, приготовился сыграть ещё раз. И предмет игры долго искать не пришлось – дворовая девка Улиана.

Ты спросишь, почему она?

Да потому что, кроме умершей старухи, Улиана была следующей, кто всегда смотрел на меня с жалостью.

Знаешь, не имеющие воспитания людишки любят одаривать сироток своею жалостью. Даже если положение и богатство этих сироток превосходят стоимость их собственных жалких жизней. Сироты для таких равно ангелы Господни – страдальцы за всё человечество. И улианы эти уверовали, будто бы сиротки с малолетства обречены на горе, несчастье, тяжкие испытания – на все пошлости разом, потому как лишены родительской любви. Послушать только! Кем нужно быть, чтобы так примитивно понимать жизнь? Можно подумать, родители – обязательный атрибут любви и заботы. Я точно знал: родитель, не изуродовавший хоть в чём-то своё дитя во имя любви (ради собственного благополучия), такой родитель – исключение, если не сказать миф. Хотя нет, даже в мифах о богах то же, что у простых умирающих.

Дворовая девка Улиана всегда глядела жалостливо и говорила противненько так, ласково: белокурый наш ангел, батюшка, ясноглазый ягнёночек, светлый заступничек, – и это после няньки-то. После того, как я расправился со старухой!

Если бы ты знал, чего мне стоило дождаться подходящего момента. Я даже начал бледно себя вести. Охотник не должен привлекать излишнее внимание, когда выслеживает дичь, а должен разведать каждый её шаг, привычки, слабые стороны, прежде чем изничтожить.

Отдаю должное, дичь моя только больше разжигала во мне ненависть и жажду расправы. Она откровенно провоцировала меня. Жалостливые взгляды. Там – пряник, тут – поклончик. Взбесила, думал, не удержусь. Но... как же там было? Ах, да!

Пришёл яблочный спас и меня спас!

Бабка по праздничному обыкновению укатила на какое-то фамильное сборище, поручив заботу обо мне мамушкам и гувернёру. Мусьё Жак тут же избавился от меня, без колебаний, как и положено бывшим военным. Усадил в библиотеке, подал первое, что не сумело спастись – кажется, это был Вольтер – и бросил вскользь:

– Дитя, будь послушен, аки прилежен. Веди себя достойно. Но лучше тихо.

Сам, громко зевая, отправился поработать часок-другой в каморку. Целых два раза провернул ключ в замке. А безмужние мамки, думая, что за мной приглядывает «этот подлый француз», раньше того удалились на вдовью половину, чтобы всем вместе головосклонённо помолиться до следующего чаепития.

Так пришло моё время. Время игры.

Знаешь, что не устраивало меня в прежней шалости? Я был мал тогда, строгий анализ событий давался мне с трудом, но спустя пару лет я сумел распознать ошибку.

Игра – как церковное Таинство. Никого нельзя посвящать в подробности игры. И знать, игра это была или судьба так распорядилась, тоже никто не должен. Закон такой, понимаешь? В прошлый раз всё произошло некрасиво: многое осталось на виду. Теперь требовалось иначе. Именно требовалось! Я вырос, и спрос с меня стал другой.

Ты опять ошибёшься, если решишь, что это я для бабки расстарался всё скрыть, или для окружения её. Думаешь, испугался разговоров или наказания? Нет. Я знал, что неуязвим перед другими. Мне не было дела до подобных мелочей: ни репутация, ни будущность, ни страх прослыть безумцем не имели власти надо мной. Я страшился собственного несовершенства перед лицом чего-то иного, куда большего, чем все человеческие нормы. Но ты и сам во всём скоро убедишься. Сейчас не о том.

Пока по моему приказу в детскую подали чай с яблочным пирогом, конфеты – всё на дорогом фарфоре (ну, знаешь, такой обычно запирают в шкафу и пересчитывают только после торжественных приёмов или по требованию хозяина). Я заранее стянул одну чашку и хорошенько припрятал.

Когда накрыли на стол и подали угощения, я отправил прислужника во славу Божию отмечать праздник, а сам, в тайне, зазвал к себе Улиану. Видел бы ты лицо этой блаженной, когда она вошла в детскую, а там: нарядный стол, сахарные угощения, французские вышитые салфетки, фарфор – и всё это от её любимого белокурого ангелочка.

Подкормить и удавить.

После двух неловких глотков, нетронутых сладостей и её ужасных взглядов, я сказал, что хочу поиграть в прятки, только с ней и ни с кем больше. Но у меня на половине нельзя – мусьё Жак заругает, и её тут же выставят вон или ещё хуже – накажут, я не вынесу. Тогда-то дурында и попалась окончательно; готова была проследовать за мной хоть в ад. Она и не поняла, что направляется туда, с момента, как я предложил ей поиграть на бабкиной половине, – там теперь никого. И никто её не спасёт, даже ясноглазый заступничек. Игра началась. Теперь уж точно никто бы… Эта дворовая девка, как египетские рабы, потопала за мной к собственному исходу. Но я не был Моисеем. Не был правителем. Я не был Богом.

Как же хорошо оказалось в бабкиных покоях без бабки. Вдумайся только, мебель моей престарелой благодетельнице досталась от покойной свекрови, а той тоже – от покойной свекрови, и той – от покойной свекрови, и если бы не все эти покойники, от которых нам всё достаётся, то жизнь была бы проще и понятней. Мы бы рассказывали: мебель работы английских придворных мастеров. Эдакие громоздкие антикварные гробы, передающиеся в семье из поколения в поколение.

Страшно́ наследство, всё время переживающее своих наследников, мой друг. Наверное, потому оно нам так дорого.

Ох и загонял я эту жалостливую гусыню. Она послушно искала меня то в углах, то за портьерами, то в шкафах. Находила – мы верещали от радости – начинали сначала. Так повторялось до тех пора, пока дворовая девка Улиана не очутилась в западне.

Среди прочего наследства у бабки в переодевальне стояла своего рода молельня – огромный платяной шкаф, с овальным зеркалом посредине. Бабка говорила – мужнин подарок. Грандиозное зрелище, мой друг! Зеркальная окантовка полностью повторяла раму одной известной картины эпохи Возрождения. Но я подозреваю, что действительную ценность представляла только аналогия с портретной красавицей, которая должна возникать у хозяйки каждый раз, когда она вглядывалась в своё отражение. Так вот, овдовев, бабка схоронила в шкафу самые ценные вещи и наряды. Свёрточки, коробочки, чехольчики, надушенные письма в ленточках – да бог его знает, что ещё?!

Загнав туда свою дичь, я запер её на ключ (примечательный, готической ковки) и вышел вон, предварительно насладившись вознёй и приглушёнными криками в шкафу. Вот такой исповедальный шкафчик.

И опять ты ошибёшься, дружище, я уверен. Забежишь вперёд, думая, что в этом и заключалась суть игры с убогой. Ну сам посуди, нашла бы бабка её в шкафу, ну наказала бы хорошенько, да в честь праздника божьего отпустила бы. В чём резон? Нет! Так кто угодно пусть поступает, а с меня, как я уже говорил, спрос другой.

Но не буду водить тебя вокруг да около алтаря проклова^[1].

Суть в том, что дворовой девке в чай я подмешал сразу два порошка (и подмешал много, очень много; знал, что она пару раз всего отхлебнёт). Волшебные порошки доктора Бэка: один помогал моей царственной бабке избавляться от запоров (самая высокородная болезнь), а второй, выгоняя лишнюю жидкость, помогал от головной боли и других недугов, которыми бабка была так же щедро сдобрена, как морщинами, а может, и больше.

Какой же зловонный дух поселился с тех пор в шкафу, дружище. Хотя, знаешь, все заветные воспоминания дурно попахивают. Но от этих несло так, что дышать трудно.

Поздно вечером вернулась бабка. Я уже вовсю притворялся, что крепко сплю и в присмотре не нуждаюсь. Мамкам того и надо было.

Радостная разморённая бабка в сопровождении свиты полчаса поднималась по лестнице. К этому времени я спокойненько отпер дверь шкафа и спрятался за портьерой.

Видел бы ты, что сотворилось, когда «нечего и думать, сама не стану», кликнув дворовых, чтобы «открыть, немедля!», среди «о боже, нет, мы этого не вынесем», бабка обнаружила еле живой вонючий источник стонов.

Воровка! Ведьма! Душегубка!

Смердящую Улиану, порядком избитую и ободранную, выволокли во двор и на глазах у всех запороли до смерти.

Меня не пустили. А мне бы хотелось, очень хотелось, дружище, взглянуть в её глаза. Были ли они такими же пустыми и безнадёжными, как у старой няньки, или переполнились бессильной ненавистью, с какой всегда глядел на меня управляющий венгр? А может, в них поселился ужас при виде белокурого ангела и его величия? Теперь-то она поняла (должна была понять!), на что способен её ясноглазый ягнёночек, бедный сиротка. Да, да! Она должна была понять, что это не приказчик, ни бабка, ни царь батюшка, а я, я, собственными руками уничтожил её. Опозорил, оболгал, избил, изувечил, умертвил. По одному удару за каждый жалостливый взгляд, от имени моего желанного сиротства, из глубины души, ненавидящей её и ей подобных.

Ты же знаешь, мой друг, кто такие убогие? Знаешь, как они понимаются? Угодные Богу. Но это я так, не сдержался теперь.

Странная штука вышла. После этой убогой ощущение моего величия притупилось быстрее, чем после старухи. Продержался всего ничего, чуть больше года. Совсем чуть-чуть. Последние дни разницы дались мне особенно тяжко. Ждать больше не получалось, и я отправился на поиски новой жертвы.

Была у нас одна прачка, она ещё приходила починять одежду. И так хорошо починяла, и вышивала чудесно, и кружева плела. Бабка говорила, это всё золотые руки мадам Тюри, некой французской белошвейки, которая всем обязана бабке и всегда к её услугам, и ни чьих других заказов не принимает. Потому как на самом деле её не существовало.

О, женщины! Всего-то в них с лишком.

Так вот, прачка наша как-то завела разговор с другими девками о моей покойной матушке, а я тогда склонялся по двору, мучимый своей неутолимой жаждой, и услышал. Я и теперь их разговора не помню, дружище, только интонацию. Это как не помнить слова поэмы, но навсегда сохранить боль, бессилие, немоту, которые они в тебя поселили. Пронзительное отчаяние – насквозь, – собственная жизнь кажется в тягость.

Тогда на ум мне и пришло кое-что новенькое, более изощрённое, дружище. Игра называлась – «Живой труп».

У прачки этой – двое чудесных малышей, погодки. Мальчик и девочка. Уже ходили и пытались что-то смешное лепетать. Однажды, когда я кружил вокруг их мамаши, они подбежали ко мне (это она подучила их так), кланяются посреди двора – почтительные, – протягивают краюху с сахаром, уже надкусанную. А прачка стоит в сторонке, глядит на них и скрыть не может, улыбается. Знаешь, так по-особенному, как только любящая мать способна. Жизни ей за них не жалко, понимаешь?

Ну я и откусил от краюхи.

Смотрю на прачку; она – на малышей своих. Гляжу, точно не участвую сам, а сцену эту со стороны наблюдаю, чуть поодаль. И тут, дружище, ко мне пришла одна мыслишка. А что если жизнь-то ей оставить, но всё живое в ней уничтожить. Чтобы свет дневной хуже мрака был. Чтоб вместо молитвы – проклятия! Чтобы она сама себя потом... собственными руками. Каково будет? И такое тепло от этих мыслей разлилось у меня по телу. Всё на место стало. Даже краюху эту не сплюнул, а проглотил.

Причастившись телом, не сможешь успокоиться, пока не отведаешь крови.

Я уже всё рассчитал. Даже следил за малышнёй. Сам слежу, а сам вместо них вижу две обезображенные смертью куклы. Ну, знаешь, из воска такие, их ещё ведьмы деревенские делают и роженицам в пустые люльки подбрасывают, чтоб младенский по ошибке вместо детей кукол утащил? Я всё думал тогда, а что было бы, если бы наоборот? Представь, молодуха ночью ребёночка своего укладывает, от усталости крепко засыпает, потом подскакивает с рассветом, а в люльке вместо дитятка её – ... [...]

 

 

 

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в феврале 2021 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за февраль 2021 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	ЮMoney:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению февраля 2021 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.