Замкнутый круг

Трагикомедия в двух действиях, шести картинах

 

На чтение потребуется 1 час 15 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Тель-Авив. Осень 1991 года.

Открытая веранда второразрядного кафе в торговой части города. Слева от кафе – полукруглая арка, на которой крупно выведено на иврите и русском:

 

ТЕЛЬ-АВИВ – ЯФФО

Муниципальный Рынок «Кармель»

 

Сквозь эту арку видны рыночные ряды; доносятся крики торговцев:

– А вот свежая рыба из Киннерета! Ещё дышит!

– Госпожа, возьмите мои авокадо! Сегодня сорванные, клянусь Богом!

– Что вы смотрите, что вы смотрите? Вы не видели живого карпа? Берите – вам жена приготовит фаршированную рыбу!

– Кошерное мясо, вот – кошерное мясо! Утверждённое главным раввинатом Израиля!..

 

Справа от кафе, у самого края сцены, в тени от пальмы, прислонившись к стене и покуривая, стоят две уличные девицы – Брюнетка и Рыжая. Обе весьма экономно одеты в коротенькие шорты и маечки с чудовищными декольте.

 

На веранде хозяин кафе обслуживает посетителей. Перед верандой, спиной к зрителям, уборщик мусора подметает тротуар. Уборщик катит свой бачок вправо, почти под ноги уличных девиц. Доставая мусор из-под их ног, он поворачивается – и мы узнаём в нём изрядно поседевшего и небритого, бывшего советского подполковника Квашнина.

 

КВАШНИН: Набросали тут! (Проституткам) Сколько раз вам говорить? – тампоны и презервативы бросать в урну!

 

БРЮНЕТКА: Гиора, не ворчи. Угости лучше колой.

 

КВАШНИН: А шампанского тебе не надо? Я тут целый день вкалываю за гроши, а ты десять раз ноги раздвинешь – и у тебя в кармане мой недельный заработок. Где справедливость?

 

РЫЖАЯ: Справедливость у тебя была в России. Там ты ни хрена не делал – и у тебя был коммунизм. А здесь надо вкалывать: или мозгами шевелить, или руками работать, или ноги раздвигать – кто что умеет.

 

К Брюнетке приближается толстый американский турист в клетчатых шортах.

 

АМЕРИКАНЕЦ: Ты свободна?

 

БРЮНЕТКА: Как птица.

 

АМЕРИКАНЕЦ: Сколько?

 

БРЮНЕТКА: В долларах?

 

АМЕРИКАНЕЦ: В долларах.

 

БРЮНЕТКА: Десять.

 

АМЕРИКАНЕЦ: За час?

 

БРЮНЕТКА: За раз.

 

АМЕРИКАНЕЦ: Где?

 

БРЮНЕТКА: За углом.

 

АМЕРИКАНЕЦ: Что значит – за углом?

 

БРЮНЕТКА: Там полуразрушенный дом.

 

АМЕРИКАНЕЦ: Стоя?

 

БРЮНЕТКА: Можно и лёжа. Там есть старый диван. Но тогда с тебя пятнадцать.

 

АМЕРИКАНЕЦ: Пошли.

 

Уходят в глубь сцены, где видна узкая улочка. Квашнин ожесточённо сплёвывает и возобновляет подметанье. По улочке усталой походкой возвращается от очередного клиента третья девица – Блондинка.

 

РЫЖАЯ (Квашнину; показывая сигаретой на Блондинку): Гиора, тут у нас новенькая, она тоже из России, как и ты.

 

КВАШНИН (обрадованно): Ты из России? Из какого города?

 

БЛОНДИНКА: Из Кишинёва.

 

КВАШНИН: Молдаванка?

 

БЛОНДИНКА: Какая молдаванка? Где ты видел молдаванку-блондинку? Русская я. А ты? Что-то ты не похож на еврея.

 

КВАШНИН: Я уже и сам не знаю, кто я... Кофе хочешь? У меня через пять минут перерыв на обед. Я угощаю. (Прикуривает у Рыжей).

 

БЛОНДИНКА: Мне перерыва не положено, но девочки справятся за меня.

 

Квашнин ведёт Блондинку к крайнему столику на веранде.

 

КВАШНИН (хозяину кафе): Давид, дай нам два кофе и абрикосовый пирог. (Блондинке) Ну, рассказывай... Ты давно в стране?

 

БЛОНДИНКА: Почти год. Я тут нелегально, без документов. А ты?

 

КВАШНИН: Уже шесть лет. А кажется, будто шестьдесят.

 

Давид приносит кофе и пирог.

 

ДАВИД (Квашнину): Нашёл соотечественницу? (Блондинке) Сейчас он начнёт тебе мозги полоскать, кем он был в России и кем он стал здесь, и какая Россия хорошая и культурная, и какой Израиль хреновый и бескультурный... (Хлопает Квашнина по плечу и уходит, хохоча).

 

КВАШНИН: Хороший мужик. Он из Марокко. Приехал сюда лет сорок тому назад. Вот – взял меня на подработку. Эти суки из правительства платят такое маленькое пособие! – еле на жизнь хватает. Мне ведь уже пятьдесят. В этом возрасте приличную работу не найти... Тебя как зовут?

 

БЛОНДИНКА: Света. По-здешнему – Авиталь.

 

КВАШНИН: Светлана, значит. Хорошее имя.

 

СВЕТА: В Кишинёве ученики звали меня – Светлана Анатольевна. Я в школе работала, литературу преподавала.

 

КВАШНИН: Да ну! Мой любимый предмет! Я по нему одни пятёрки имел. Помню, писал в десятом классе сочинение на вольную тему – «Наш паровоз вперёд лети, в коммуне остановка!». И получил пять с плюсом!

 

СВЕТА: Я любила задавать ребятам вольные темы. Такую, например: «И ты должник тех воинов бессмертных, что победят, но не придут с войны!» Это из Беллы Ахмадуллиной.

 

Квашнин достаёт из кармана плоскую бутылочку виски и разливает по кофейным чашкам.

 

КВАШНИН: Я современных поэтов плохо знаю. У меня работа отнимала всё время. Я ведь офицером был, полковником.

 

СВЕТА: Полковником? Ого! Каких войск?

 

КВАШНИН: Танковых. У нас, танкистов – помнишь? – была такая песня (поёт):

 

«Броня крепка, и танки наши быстры,

И наши люди мужества полны.

В строю стоят советские танкисты,

Своей любимой Родины сыны...»

 

Посетители кафе оглядываются на подвыпившего Квашнина и смеются.

 

КВАШНИН: Чего ржёте? (Свете) А ещё евреи, – считается, культурная нация. Я тебе скажу, Света, я тут за шесть лет понял: нет на свете культурных наций, все жлобы – и русские, и американцы, и израильтяне...

 

СВЕТА: Нет, не скажи, всё-таки израильтяне – мужчины безвредные. Вот где настоящие сволочи – так это в Европе! Я до Израиля год в Гамбурге работала...

 

КВАШНИН: Чем занималась?

 

СВЕТА: Чем, чем!.. Тем же, что и здесь. Только под крышей, в бардаке. Там какой-нибудь Ганс – сопляк, усы еле пробиваются! – за десять марок требует десять разных позиций, а откажешься – хозяину нажалуется, и тот сдерёт с тебя штраф. Тьфу, мразь! А израильтяне приличный народ, покладистый – десятку заплатил, получил своё, натянул штаны, и-и-и пошёл к себе домой, к любимой жене и детям. Некоторые даже спасибо говорят... Как твоё имя?

 

КВАШНИН: Когда-то звали Георгий Николаевич. А в этой стране отчества нет, и зовут меня, как собаку – Гиора.

 

СВЕТА: Семья есть?

 

КВАШНИН: И есть, и как бы нет.

 

СВЕТА: В России осталась?

 

КВАШНИН: Нет... уехали кто куда. Дочь в Америке, в Нью-Йорке, сын здесь, в кибуце. Только тёща осталась в Москве – самая умная оказалась у меня тёща.

 

СВЕТА: А жена?

 

КВАШНИН: Нет у меня жены. Умерла.

 

СВЕТА: Давно?

 

КВАШНИН: Два года тому назад. (Опять разливает виски) Ну, за упокой её души. Хорошая была женщина. Только не любила, когда я выпивал... (Пьёт) Ты вот подумай, что это за страна – Израиль! Здесь даже выпить не с кем! Эти трезвенники не пьют, как все приличные люди, а выпивают одну-две рюмки – и конец! Где это видано в цивилизованном обществе! У нас в Москве – заскочишь, бывало, в забегаловку на площади Дзержинского, напротив касс Аэрофлота, – а там уже стоит хороший кореш и показывает тебе два пальца – вот так... (Прикладывает два пальца к груди и шевелит ими). Значит, приглашает выпить «на троих» – по сто семьдесят на брата. И такой он тебе родной, кореш этот, будто знал ты его всю жизнь. Скинемся втроём по рублику, возьмём полбанки, закрасим под столом пивом для маскировки, скажем с душой, с такой, знаешь, мужской солидарностью: «Ну, будем, хлопцы!» – и пошла водочка гулять по артериям, аортам, венам и даже капиллярным сосудам, согревая тебе душу и тело и озаряя тебе мозг прекрасными воспоминаниями...

 

СВЕТА: Ну-у, у тебя и красноречие! Теперь я верю, что у тебя была пятёрка по литературе.

 

КВАШНИН: Я, между прочим, юридический факультет окончил. Изучал речи Апулея, Цицерона, Плевако и Вышинского.

 

СВЕТА (удивлённо): Юридический? А зачем танкисту юридический?

 

Вовремя подходит Давид, позволяя Квашнину избежать ответа на этот щекотливый вопрос.

 

ДАВИД: (Свете) Ну, он прополоскал тебе мозги? Рассказал, каким бравым танкистом он был в Красной армии?

 

СВЕТА: Он жалуется, что в Израиле мало пьют.

 

ДАВИД: Он-таки прав. У нас даже на военных базах свободно продают и виски, и водку, и коньяк. Где ты видела на свете армию, чтобы разрешала продажу спиртного солдатам? А у нас – пожалуйста! И никто не напивается.

 

КВАШНИН: Кстати, насчёт армии. Давид, мне пришла повестка – я на следующей неделе ухожу на месяц служить. (Свете) Вот тоже проклятье: каждый год тебя забирают на месяц – до пятидесяти пяти лет.

 

ДАВИД: А ты как хочешь? Быть гражданином и не служить!? Я в трёх войнах воевал; мне чуть ногу не отрезали; у меня от контузии на египетском фронте голова разрывается на части каждую ночь, – а ты служить не хочешь!?

 

КВАШНИН (миролюбиво): Да я ничего не говорю. Только мне обидно: в России я был офицером, а тут – просто солдат. То есть, никто!

 

ДАВИД: Ты, может, и никто, но зато сын у тебя – знаменитый артист. Гордись!

 

СВЕТА (удивлённо): У тебя сын – артист?

 

КВАШНИН: Да. Алик очень способный музыкант, окончил здесь консерваторию, организовал оркестр симфоджаза и гастролирует даже за границей. (Смотрит на часы) Он обещал приехать сегодня... Вот только никак не женится. Давид, отдай за него свою среднюю.

 

СВЕТА (Давиду): У тебя дочери?

 

ДАВИД: Бог не дал нам с женой сыновей. У нас три дочки.

 

СВЕТА (неожиданно зло): Небось, не работают, как я, на улице с клиентами!

 

ДАВИД: Чтоб ты язык себе откусила! Зачем им работать на улице? Старшая у меня – советник в министерстве; средняя – детский врач. А младшенькая ещё в школе. (Встаёт; Свете) Ты поторопись: сейчас твой босс придёт, увидит, что ты не работаешь – и будет скандал.

 

СВЕТА: Ну его на хрен!

 

Давид уходит.

 

КВАШНИН: У тебя в Кишинёве семья?

 

СВЕТА: Дочка десяти лет, живёт с мамой. Мама думает, что я тут ухаживаю за стариками. Если б она знала, какие это старики, она б кончила жизнь самоубийством.

 

Квашнин разливает виски по чашкам.

 

КВАШНИН: Ну, за наших детей! Нам с тобой уже, наверное, хорошо не будет, а им пусть Бог поможет! (Пьёт) Слушай, приходи ко мне в гости, а? Вечерком как-нибудь. Посидим тесной компанией с моим соседом, по-русски поговорим, русские песни послушаем. Мой сосед – он бывший оперный певец. Он тут руководит музыкальной школой. Сюда евреев-музыкантов из Союза понаехало – хренова туча! Есть даже анекдот: если иммигрант из России выходит из самолёта без скрипки, значит, он пианист. (Хохочет) Приходи. Селёдочку купим в русском магазине, солёных огурчиков, «Столичную» водочку... Ну как, придёшь?

 

СВЕТА: К тебе только приди – ты после третьей рюмки приставать начнёшь. А у меня сейчас мужчины, кроме отвращения, ничего не вызывают.

 

КВАШНИН: Не буду приставать – слово советского офицера! Мне сейчас, честно, баба и не очень нужна. У меня их за шесть лет было всего три. (Оживляясь) Вот в Москве всё было по-другому. У меня была там записная книжка, тайком от жены, и я туда записывал всех баб – даже случайных, одноразовых. Я книжку разграфил, как таблицу: имя, фамилия, возраст, национальность – ну, пятая графа, как в паспорте, – потом, образование. (С гордостью) У меня 47 процентов было с высшим образованием. Дальше: место встречи, масть – брюнетка или блондинка. И ещё – особые приметы.

 

СВЕТА: Особые приметы? То есть?

 

КВАШНИН: Ну, например, сильно заикается – был такой случай, или очень веснушчатая – была одна, у которой, представляешь, даже задница была вся в крупных веснушках. Или вот была у меня одна татарка с большим родимым пятном в десяти сантиметрах ниже пупка...

 

СВЕТА: Так сколько их всего у тебя было?

 

КВАШНИН: Почти двести. Трёх не хватило до двухсот.

 

СВЕТА: Добавь трёх здешних – и будет ровно двести.

 

КВАШНИН: Некуда добавлять. Я записную книжку сжёг перед отъездом – вместе с моим советским прошлым... (Утирает слезу; пьёт) Не получилась у меня жизнь за границей! Конечно, многие наши из России тут хорошо устроились: инженеры, врачи, программисты... Но это те, кто научились читать справа налево! А я не могу читать справa налево! Я здесь уже и слева направо разучился! (Понижает голос) И, кроме того, тут все обрезанные, а я – нет... (Пьёт).

 

СВЕТА: А я, знаешь, привыкла к обрезанным. Мне сейчас даже странно иметь дело с необрезанным – как-то неестественно... А-а, обрезанные, необрезанные – всех бы убила, если б могла!! Может, наглотаться таблеток и не проснуться... Или уехать в Америку, что ли? Там, говорят, можно заработать, не ложась под клиентов. Но как уехать?

 

КВАШНИН: Меня дочка зовёт к себе в Америку. У неё там брачное агентство.

 

Появляется на велосипеде сутенёр – здоровый парень с рельефной мускулатурой.

 

СУТЕНЁР (Свете): Ты что – забастовку объявила? Иди работать!

 

СВЕТА: Иди ты на хер!

 

Сутенёр хватает Свету за руку и вытаскивает её из-за столика. Квашнин пытается оттолкнуть его, но получает удар в грудь и падает на тротуар. Давид заслоняет Квашнина.

 

ДАВИД: Ты поосторожней! Я полицию позову!

 

СУТЕНЁР: Зови, зови, если тебе твой бизнес не дорог... (Толкает Свету к пальме, в тени которой её дожидается очередной клиент, тощий лысый старичок).

 

КЛИЕНТ: Ты свободна?

 

СУТЕНЁР: Свободна.

 

КЛИЕНТ: Сколько?

 

СВЕТА (смотрит мимо клиента на лежащего Квашнина) Десять. (Уходит с клиентом).

 

Из ворот рынка появляется Алик с гитарой за спиной. Он повзрослел, запустил усы. Подбегает к отцу, помогает ему подняться.

 

АЛИК: Что с тобой, батя?

 

КВАШНИН: Поскользнулся. На арбузной корке.

 

АЛИК: Давид, два чёрных кофе... (Отцу) Сколько раз я просил тебя – переезжай ко мне в кибуц. Там чистота, свежий воздух, никто арбузных корок не бросает. Будешь жить припеваючи.

 

КВАШНИН: Не могу я жить в деревне. Не могу. Здесь большой город. Не Москва, конечно, но всё-таки.

 

ДАВИД (приносит кофе): Алекс, тут у меня сидит компания парней из русской газеты. Они просят тебя спеть песню о России – ту, что ты пел позавчера по телевизору. Споёшь?

 

Алик кивает, настраивает гитару, перебирает струны. «Парни из русской газеты» собираются вокруг него. Голоса Алика и Высоцкого сплетаются:

 

«Я стою, как перед вечною загадкою,

Пред великою да сказачной страною,

Перед солоно- да горько- кисло-сладкою,

Голубою, родниковою, ржаною.

 

Толпа вокруг Алика увеличивается.

 

В синем небе, колокольнями проколотом,

Медный колокол, медный колокол

То ль возрадовался, то ли осерчал.

Купола в России кроют чистым золотом,

Чтобы чаще Господь замечал...»

 

Песня закончилась. Наступила тишина. И только в отдалении слышен голос из рыночных рядов:

 

– Рыба из Киннерета! Свежая рыба!

 

Уронив голову на руки, Георгий Квашнин плачет.

 

 

 

ЗАНАВЕС