Александр Левковский
Рассказ(Из автобиографического цикла рассказов «Мои университеты») Опубликовано редактором: Вероника Вебер, 22.03.2014
На чтение потребуется 13 минут | Скачать:
Кто тот идиот, который написал дурацкую фразу «Любовь и голод правят миром»?! Одни говорят – Фридрих Шиллер, другие утверждают – Максим Горький. Ну, положим, ни тот и ни другой идиотом не был, но всё равно эта хлёсткая фраза – абсолютно дурацкая. При чём тут любовь!? Голод и только голод правит миром! Любовь – это так, знаете... развлечение на сытый желудок. И чем более голоден твой желудок, тем менее тебя тянет на любовь. И когда твой иссохший желудок превращается в жалкий мешочек безо всяких признаков пищи внутри, тогда все твои любовные терзания, мечтания и сновидения удаляются к горизонту, покрываются зыбким туманом и исчезают без следа...
Ах, не жили Шиллер с Горьким в голодной Казани в 1950-е годы, а жаль! Не существовали они без кусочка хлеба во рту по три-четыре дня подряд, как существовали мы с Костей в 316-й комнате общежития авиационного института. Не писали бы они тогда такую чушь о любви, которая якобы правит миром наравне с голодом! В Казани в то время в магазинах были только бычки в томате и кукурузные хлопья «Геркулес». Были б у нас деньги, мы бы с Костей с удовольствием хрустели хлопьями, заедая их бычками, – но денег не было и не предвиделось. И не у кого было занять до стипендии. Хорошо было бы занять у наших богатых иностранцев (то есть, у студентов из стран так называемой «народной демократии»; их у нас в комнате было трое), но деканат издал недавно строгое распоряжение, запрещающее такие займы. Дело в том, что второкурсник Валентин Бондаренко занял десятку у поляка Ричарда Легенцкого и не отдавал три месяца. Пану Ричарду надоело просить Вальку вернуть долг, и он, позабыв о своей шляхетской гордости, настучал в деканат. Дурак Валентин! Ему надо было попросить у тихого доброго китайца Ао Линя, который тоже живёт в 316-й. Тот никогда никому не отказывает и всегда с восточным терпением (и часто, безрезультатно) ждёт возврата денег.
Жила наша комната, в общем, мирно, а мы с Костей даже крепко дружили. То есть так крепко, что нас просто нельзя было, как говорится, разлить водой. А ведь эта дружба начиналась далеко не мирно! Сейчас я вам расскажу о начале этой дружбы не разлей вода. Только мы поселились в 316-й, разобрались с койками и получили мятое, сыроватое и желтоватое постельное бельё, как все куда-то разбрелись, и нас осталось в комнате двое – я и Костя. Я даже имени его ещё не знал. Я сидел за столом и писал письмо маме. Он кончил задвигать свой перевязанный верёвкой чемодан под койку, подошёл ко мне и говорит: – Это правда, – говорит, – что ты еврей? «Ну, начинается, – подумал я устало. – Сейчас он для начала обзовёт меня жидом. Потом скажет, что я лично распял Христа. Затем он объявит, что я подмешиваю их кровь в нашу мацу. А потом он полезет драться...» – Ну и что? – говорю. – Ничего, – отвечает он. – Так ты правда еврей? Я смотрел на него и прикидывал – ударить его сейчас или подождать? Дядя Вася учил меня бить немедленно, если я чувствую, что назревает опасность. «Саша, – учил он меня, когда мне было всего лет двенадцать, – ты же начитанный хлопчик. Помнишь, как дрался Белый Клык? Он не медлил ни секунды! Сразу рвался к горлу противника! Так делай и ты. Ты ему врежешь – и он тебя сразу станет бояться. Самое главное – он тебя будет уважать!»
Дядя Вася был нашим соседом по коммунальной квартире на улице Дмитриевской в Киеве. До войны он был чемпионом Киева по боксу. Кончилась война; дядя Вася, покалеченный, вернулся с фронта, женился на медсестре, которая вынесла его из-под обстрела, получил пятнадцатиметровку в нашей квартире и стал тренировать боксёров в спортивной школе «Динамо». Детей у них с тётей Верой не было, и дядя Вася привязался ко мне. Так привязался, что буквально заменил мне отца, которого убили японцы в сентябре 45-го в Манчжурии. Дядя Вася и уроки у меня проверял, и играть в шахматы учил, и обучал кататься на коньках, и в библиотеки записывал. Но главное – он научил меня драться! – Запомни, Саша, – учил он меня, – и в школе, и на улице, и во дворе, – если хочешь, чтоб тебя уважали, тебе надо провести успешно один бой. Чтобы все знали, что тебя опасно трогать!.. Но никогда не бей по лицу – это самый неэффективный удар. Если хочешь уложить противника наповал, бей между ног, – но не коленом, а кулаком, изо всех сил! А если опасность небольшая, то врежь в солнечное сплетение...
...Долговязый Костя стоял рядом со мной и ждал ответа. Я отодвинул незаконченное письмо, встал и, как учил меня дядя Вася, резко отвёл правую руку и ударил Костю в солнечное сплетение. Но, к моему удивлению, Костя не рухнул на пол. Он издал захлёбывающийся звук, отступил на шаг, но тут же размахнулся и неожиданно врезал мне по носу. Я мог бы въехать ему кулаком между ног, но что-то удержало меня. Чем-то – не знаю, чем – этот парень был мне симпатичен. Так мы и стояли друг против друга – он, держась обеими руками за хрипло дышащую грудь, а я – прижимая полотенце к моему окровавленному носу. – Ты что, псих, что ли? – говорит он. – Я же только спросил! – Знаю я твоё «спросил», – пробормотал я сквозь кровь и сопли, текущие из носа. – Ты пойми, дурак, – я же из колхоза под Архангельском. Я в жизни не видел ни одного еврея. Говорят, вы не такие, как все. Просто хотел познакомиться. – Ну, вот и познакомился, – говорю. Помолчали. – Чаю хочешь? – спросил он. – У меня специальная заварка. Цейлонская. – Ты что – из Цейлона? – Нет, – говорит, – я же тебе сказал – я из колхоза. Этот чай контабандный – с английских кораблей, которые приходят в Архангельск.
...Вот так началась наша с Костей дружба. Мы и к экзаменам готовились вместе, и деньгами делились, и еда у нас была всегда пополам. Золотой был парень Костя! Добрый, щедрый, простодушный до невозможности. Наивная душа. Всё уговаривал меня вначале покататься на трамвае. Он не только евреев не видел до драки со мной; он и трамвая до приезда в Казань не видел. А однажды, укладываясь спать, сказал мне в темноте: – Саша, ты оперу когда-нибудь видел? – Оперу, – говорю, – не видят, а слушают. – Давай, – говорит, – пойдём на «Кармен», а? ...Опера его просто потрясла! Он потом несколько дней всё ходил и бормотал куплеты тореодора: «То-о-о-реодор, смеле-э-э-э-е! Тореодор! Тореодор!..» Я забыл сказать вам, что Костя, в отличие от меня, был сверхмузыкальным: он играл на всех инструментах – на мандолине, гитаре, баяне – и слух у него был стопроцентным. А мне, как говорят, медведь наступил на ухо, и мне оставалось только ему завидовать... Но тут наступило пора безденежья, и нам стало не до опер...
...Шёл третий день без еды. Третий день – всегда самый трудный. Пик голода. Голова кружится. Во рту такой вкус, будто ты сосал медную дверную ручку. Ты раздражён неимоверно. Ты можешь думать только о еде. И сон не помогает, потому что твои сны тоже о еде. Потом будет легче. На четвёртый-пятый день твоё тело вдруг успокаивается. Сжатый спазмами желудок расслабляется. Кушать всё ещё хочется, но как-то отстранённо, словно голодаешь не ты, а кто-то другой, за которого ты переживаешь. И головокружение становится тихим и плавным, будто ты вращаешься в медленном вальсе. Костя переносил голод лучше, чем я. У него детство было трудным, и еды часто недоставало. У меня тоже дома не было разносолов, но всё же я не жил в нищем колхозе, как Костя. На четвёртый день Костя говорит: – Пойдём тырить хлеб. – Куда? – говорю. – В столовку министерства. (В столовой Министерства внутренних дел Татарии, куда нас изредка пускали, хлеб лежал прямо на столах – бери, сколько хочешь!) – Нет, Костя, – говорю, – воровать – это нехорошо. – Нехорошо?! – вдруг заорал он. – Ты дурак! Ты не жил в колхозе! В колхозе, если не тырить всё, что попадёт под руку, ты сдохнешь, как собака под забором!.. Вставай и зови Витьку Емельянова! Он будет заказывать свой «шницель-пиво-Беломор», а мы тем временем свистнем кило хлеба...
Витя Емельянов, по кличке Шницель-пиво-Беломор, был сыном то ли второго, то ли третьего секретаря Тюменского обкома партии – и, значит, ограничения в деньгах не знал. Мы объяснили ему ситуацию и двинулись втроём в столовку. Всё шло как по маслу. Столовка была пустая. Пока Витя стоял у буфетной стойки и тянул резину со смазливой буфетчицей-татаркой, говоря, что красивей её нет во всей Татарии, мы за его спиной загрузили рубашечные пазухи кусками чернухи (мы не брали белый хлеб, зная по опыту, что чёрный лучше утоляет голод), а потом встали и тихо направились к выходу. А на выходе нас ждал директор столовой с тремя здоровыми лбами-поварами. Повара вытащили из наших рубашек драгоценную чернуху, скрутили нам руки за спину, дали нам пару раз по морде и повели в ближайшее отделение милиции.
– Вот, – сказал мордатый директор столовой, – привёл к вам двух ворюг. Хлеб из столовой воровали. Это он обращался к полноватой женщине лет сорока, сидевшей за замызганным канцелярским столом. Женщина была одета в серый милицейский мундир с погонами старшего лейтенанта. – Где сопроводительные документы? – сказала она, протягивая руку к директору, но глядя на нас с Костей. Мордатый директор вручил ей папку с бумагами и в сопровождении трёх лбов-поваров вышел из кабинета. Женщина, не открывая папку, спросила: – Сколько хлеба вы стащили? – Наверное, кило, – сказал Костя. – Мы не взвешивали! – нагло добавил я. Я был взвинчен голодом до истеричности, и плевать мне было на всё и на всех, включая эту милицейскую шкуру! – Мы голодные, вам ясно!? – Саша, успокойся, – сказал Костя. – Товарищ старший лейтенант, мы ничего не ели три дня. – Почти четыре! – заорал я. Женщина встала. Ни слова не говоря, она повернулась к двери и тихо сказала: – Идите за мной.
Мы прошли коридором и вышли во двор. Во дворе она усадила нас в мотоцикл с коляской, села за руль – и мы помчались. Я думал, что мы едем в тюрягу, но я ошибся – через полчаса мы оказались в Ягодной слободе, где никакой тюрьмы не было. Мотоцикл остановился у низкого, барачного типа здания с вывеской «Общежитие Министерства внутренних дел Татарской АССР». Мы последовали за этой странной женщиной-милиционером внутрь дома. И только мы переступили порог и оказались у входа в длинный коридор, как в нос нам ударил самый восхитительный запах изо всех запахов, существующих на свете, – запах жареной картошки с луком! Я чуть не потерял сознания. – Костя, – сказал я тихо, – чувствуешь?! Он только головой помотал, не в силах сказать ни слова. По мере того, как мы продвигались по коридору, запах становился всё сильнее, и когда женщина-милиционер открыла дверь в свою квартиру, – мы увидели её! Сковороду, доверху наполненную жёлто-коричневой дымящейся картошкой, стоящую посреди обеденного стола! Седой старик сидел за столом. – Машенька, – сказал он, вставая, – кого это ты привела? – Папа, – сказала она, целуя его в щёку, – положи им по полной тарелке. Котлеты поджарил?.. Ребята, идите помойте руки.
...Со дня этого изумительного обеда прошло несколько десятилетий. За это время я ел мягкий пахучий стейк «Кобе» в Нью-Йорке, вкуснейший луковый суп в Париже, нежнейшую рыбу в римском ресторане за Тибром, – но нигде и никогда я не ел ничего более восхитительного, чем жареная картошка с толстыми чесночными котлетами в милицейском общежитии Казани, за обеденным столом у тёти Маши. Тётя Маша! – так мы стали её называть с того прекрасного дня. И так мы звали её все пять с половиной лет нашей учёбы. Каждую субботу, в шесть часов вечера, мотоцикл тёти Маши останавливался у нашего общежития, и мы садились – Костя в коляску, а я позади тёти Маши – и мчались в Ягодную слободу, навстречу чудному обеду, после которого Костя брал в руки трофейный немецкий аккордеон тёти Машиного отца – и мы вчетвером начинали тихо петь:
Уж день прошёл, спустился вечер синий,
И были мы невыразимо счастливы...
В 1990-м году тётя Маша умерла от рака. Ей было семьдесят восемь лет. Мы с Костей стояли над её могилой и плакали, и не могли удержать слёз. За день до смерти к ней вернулось сознание, и она улыбнулась нам той знакомой улыбкой, которая сопровождала всю нашу давно минувшую юность. – Костя... Саша... – с трудом сказала она. – Я... любила... вас... мальчики... И закрыла глаза...
И мне остаётся только рассказать о чуде, которое случилось со мной зимой 56-го года, когда я был на третьем курсе, – о чуде, которое имеет прямое отношение к теме этого рассказа. Каждый год, на январские и майские каникулы, я отправлялся в железнодорожное путешествие из Казани в Киев, где меня ждала королева еврейской кулинарии – мамина фаршированная рыба. После покупки билета денег у меня не было ни копейки, и по дороге из Казани в Москву я обычно съедал все заготовленные бутерброды. На суточный перегон Москва-Киев еды не оставалось. Но что такое двадцать четыре часа без еды? Ерунда дла моего закалённого желудка! В Москве, на Киевском вокзале, я забрался на багажную полку, повернулся лицом к стенке и приготовился спать сутки без просыпу – до самого Киева. Но тут случилось несчастье – плацкартное купе подо мной заняли четыре пожилые украинки, возвращавшиеся домой после удачной торговли подсолнечным маслом на московских рынках. Что они торговали подсолнечным маслом, было нетрудно угадать по раздражающему запаху, поднимающемуся вверх от их вместительных баулов. От этого запаха мне сразу жутко захотелось есть. Разместившись на нижних полках, украинки вынули из баулов круглые буханки хлеба, толстые шматки бело-розового сала и несколько кругов пахучей чесночной колбасы. И заказали у проводницы чай. И стали есть. И стали хохотать, вспоминая смешные истории с продажей в Москве подсолнечного масла. Они едят, а я мучаюсь голодными муками! Они едят, а я ворочаюсь с боку на бок! Они едят, а меня начинают душить слёзы!
И вдруг смех подо мною затих. И я слышу, как одна из бабок говорит: – А що той хлопчик звэрху? Чому вин нэ йисть? Другая говорит: – Та вин, мабуть, студэнт бэз грошэй. Студэнты – воны завжды голодни... И вдруг я почувствовал толчок в спину. Подавляя слёзы, я повернулся и глянул вниз, – а подо мною стоит одна из украинок и протягивает мне на широкой крестьянской ладони ломоть чёрного хлеба с большим куском сала. – Йиж, хлопчику, – говорит она. – Йиж на здоровъя. Я даже не успел сказать «спасибо». Я схватил хлеб и сразу откусил половину. Ем, давясь, а она смотрит на меня и качает головой, и говорит: – Як тэбэ зовуть, хлопчик? – Саша. – Значыть, Сашко. – А вас как? – спросил я, продолжая жевать вкуснейший хлеб с пахучим салом. И тут случилось чудо! Женщина улыбнулась и сказала: – Зовы мэнэ тётя Маша...
В самом начале этого рассказа я написал: «Голод и только голод правит миром!» Я ошибся – и прошу прощения за ошибку. Нет, не голод правит миром. Миром правит любовь. Бескорыстная любовь тёти Маши.
Послесловие
После окончания института наши с Костей дороги разошлись. Я получил назначение в Ташкент, а он поступил в лётную школу и стал лётчиком-испытателем. В 76-м году я уехал за границу, в Америку и Израиль, – и нам стало почти невозможно переписываться. Но наступила перестройка – и я опять встретил лучшего друга всей моей жизни. Нам уже было за пятьдесят, и были у нас и дети, и внуки... Через три года после похорон тёти Маши мне позвонила в Америку Костина дочь и сказала, что Костя – полковник авиации Константин Степанович Аверкиев – погиб при испытании самолёта «Антонов-12»...
И с тех пор я не могу слышать без слёз песню, которую давным-давно пели мы с тётей Машей и Костей:
Уж день прошёл, спустился вечер синий,
|
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 01.10.2024 Журнал НЛ отличается фундаментальным подходом к Слову. Екатерина Сердюкова 28.09.2024 Всё у вас замечательно. Думаю, многим бы польстило появление на страницах НОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Александр Жиляков 12.09.2024 Честно, говоря, я не надеялась увидеть в современном журнале что-то стоящее. Но Вы меня удивили. Ольга Севостьянова, член Союза журналистов РФ, писатель, публицист
|
||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
Недорогие тату машинки: купить тату машинки. . Гибкие проводники. Покупаи те высокоскоростные Гибкие. |