 |
Александр Левковский
Рассказ(Продолжение рассказа «Царица Тамара»)
Великолепной грузинской пианистке Хатии Буниатишвили, прославившей свою родину
«...знаешь, Алёшенька, я не представляю себе, что бы я делала и как бы я справилась со своей болезнью и своей жизнью, если б не Вахтанг. Ты, конечно, помнишь его! – разве можно забыть такую колоритную личность?! Такой огромный и громогласный кавказец, сочетающий в себе напористость и смётку бизнесмена с нежной и тонкой душой любителя поэзии! Помнишь, как два года тому назад мы праздновали в его кафе двадцатилетие его красавицы-дочери Тамары? Ты тогда почти влюбился в неё! Вспомнил?.. С тех пор, как я упала и сломала себе бедро, у меня не было лучшего помощника, чем Вахтанг. Нет-нет, слово «помощник» тут не годится! – он был моим медбратом, моим врачевателем, моим санитаром и поставщиком самых дорогих и экзотических лекарств! Ведь я вдобавок подхватила воспаление лёгких – это в мои-то восемьдесят лет! Ты уже давно похоронил бы свою маму, если б не Вахтанг... Закончив работу, он неизменно – каждый день! – появлялся в моём пансионате, раздавал подарки медсёстрам и санитаркам, которых он знал по именам и которые просто обожали его, и входил в мою комнату, держа в руках букет роз. Целовал меня в щёку и тут же щупал мой лоб – нет ли температуры? Я однажды робко спросила его, в чём причина такой из ряда вон выходящей заботливости. Он посмотрел на меня, как смотрят на слегка помешанную, взмахнул руками и воскликнул с этим своим неповторимым грузинским акцентом, который я так люблю: «Сонечка, ведь твой Алёша убедил мою Тамару полететь из Израиля в Грузию, чтоб она могла проникнуться духом родины своих предков и закончить роман о Руставели! И благодаря вам она завершила книгу и воспела великого Шота и любовь его жизни, царицу Тамару! Я вечный должник Алёши и твой должник, Сонечка!». Помнишь его кафе с экзотическим названием «Лагодехи» – прямо на берегу Кинерета, под скалой с тремя тысячелетними дубами? У него там на стене – вспоминаешь? – висел плакат со стихотворением Шиллера о бездомном поэте, которого Зевс пригласил к себе на небеса. Но сейчас рядом с поэтическим творением великого немца появилось стихотворение Мирзы Геловани:
«Ты не пиши мне, что расцвёл миндаль, Что над Мтацминдой небо, как атлас, Что Грузии приветливая даль Согрета солнцем ласковым сейчас. Что Ортачала, как и ты, с утра Надела платье из степных цветов И что вздыхает гордая Кура, Когда Метехи видит средь садов...»
А теперь у неугомонного Вахтанга появилась новая страсть – он собирает полотна известных грузинских художников. Денег у него предостаточно (он владелец целой сети кафе и ресторанов в нескольких израильских городах – в Хайфе, Тверии, Маалоте, Кармиэле), и он сказал мне однажды: «Сонечка, ну какое капиталовложение может быть лучше, чем приобретение картин?! Если б я был супермиллиардером, я купил бы Лувр, галерею Уффици, Эрмитаж, Метрополитен и Третьяковку!». И расхохотался, очень довольный собой. Он прикупил здание, примыкающее к кафе «Лагодехи», и оборудовал его под небольшой музей. И отправил в Грузию дочь Тамару, наказав ей найти, оценить, купить и привезти оригиналы или авторские копии самых замечательных картин грузинских художников. (Тамара заканчивает обучение в Иерусалиме на факультете гуманитарных наук по специальности «История искусств» – и кто же лучше её сможет отобрать достойные грузинские полотна?). И замелькали в наших с Вахтангом разговорах имена Левана Сонгулашвили, Нино Чакветадзе, Ладо Тевдорадзе и Кока Цхведиани... Я поразилась, сколько в современной Грузии великолепных художников! Я просто не могла оторвать глаз от их полотен, привезённых Тамарой с Кавказа. ...Прости, Алёшенька, я вынуждена прервать письмо. Болит в груди, и проклятый кашель одолевает. Сейчас нажму кнопку «Отправить» и лягу на диван. Через час приедет мой ангел-хранитель Вахтанг и привезёт какого-то знаменитого профессора для обследования моего юношеского восьмидесятилетнего тела. У этой звезды израильской медицины тоже какая-то грузинская фамилия, с окончанием то ли на «...швили», то ли на «...дзе». Вахтанга беспокоит мой непрекращающийся кашель. Продолжу письмо завтра. Целую. Мама.»
В свой последний прилёт в Израиль из Америки, полгода тому назад, я подарил маме компьютер и научил её печатать двумя пальцами. Я не смог, однако, научить маму, которой пошёл девятый десяток, стучать по клавиатуре четырьмя пальцами – это было свыше её возможностей. Она смеясь говорила мне: «Алёшенька, я привыкла работать всей ладонью, а не двумя или четырьмя пальцами. Если б можно было взять в руку кисть, обхватив её пятью пальцами, и обмакнуть её в белила или охру, – как делали это столетия назад и Тициан, и Эль-Греко, и Дюрер, – и мазнуть бы по экрану твоего модерного компьютера!..» – «Что ж, мама, – отвечал я, – это получилась бы, как любят выражаться искусствоведы, потрясающая концептуальная живопись...» К моему удивлению, мама быстро освоила таинства печатания на компьютере, и наша с ней переписка вскоре стала весьма интенсивной. Я уже знал в подробностях о мамином восхищении чудотворцем Вахтангом и о её внезапно вспыхнувшем желании сделать новоиспечённому музею Вахтанга какой-нибудь замечательный – из ряда вон выходящий! – подарок за его труды и заботы.
И вот теперь она сообщила мне, с присущей ей эмоциональностью, что она задумала написать большое полотно, где главным героем будет далёкая, любимая Вахтангом Грузия, – и подарить эту картину ему!
«...Алёшенька, – писала мама, – я, конечно, извлекла их моих беспорядочных архивов старые кавказские этюды маслом и многочисленные акварели, но я быстро поняла, что этого недостаточно. При помощи этого материала я не передам полностью «духа Грузии», о котором мне постоянно твердит Вахтанг... Что делать? Выход один – написать полотно, где Грузия будет воплощена не только в её изумительной природе, не только в её величественных горных хребтах и стремительных реках, – а в прекрасных образах её героев...»
И начались мамины беспрестанные поиски сюжетов, лиц, событий и идей, так или иначе связанных с далёкой Грузией. Вахтанг и Тамара обложили маму старинными книгами, альбомами, репродукциями картин грузинских художников прошедших веков и живописцев-современников... Но дело тут осложнилось вдруг вспыхнувшей у мамы идеей написать не одну картину, а целых три, и назвать эту троицу полотен – «Грузинский триптих»!
Вахтанг встретил меня в тель-авивском аэропорту «Бен-Гурион», расцеловался со мной, вручил мне такой гигантский букет роз, что я с трудом удержал его в своих руках, и поспешил со мной в гараж, к своему «джипу». Вывел машину на шоссе, и мы помчались на север, к озеру Кинерет, на встречу с моей мамой, которую я не видел вот уже шесть месяцев. – Алёша, – восклицал Вахтанг, обгоняя очередную машину на скорости сто тридцать километров в час, – убеди Сонечку не писать триптих!! Ведь это гигантский труд, а у неё здоровье очень и очень пошаливает. И она прикована к инвалидному креслу. Но она и слушать меня не хочет! Вахтанг, говорит она, ты посмотри на триптих Иеронима Босха «Сад земных наслаждений», на современный «Реквием» Валерия Балабанова, на десятки других знаменитых триптихов! Ведь донести до зрителя эпическую мысль можно только триптихом – одного холста здесь недостаточно! Вот, говорит, я недавно в Интернете наткнулась даже на так называемый «музыкальный триптих». Где-то в Сибири – то ли в Омске, то ли в Иркутске – местный симфонический оркестр исполнил триптих: бетховенскую увертюру «Леонора», «Шотландскую симфонию» Мендельсона и 3-й концерт для фортепиано с оркестром Прокофьева... То есть в искусстве иногда требуется усиленное – утроенное! – обращение к зрителям, слушателям, читателям. И тогда эффект этого обращения будет полным!» Я сказал: – Мама написала мне вчера, что она как будто нашла в конце концов темы для двух полотен, но бьётся в поисках темы для третьего. Но она не сообщила, какие это темы... – И я тоже не знаю, дорогой Алёша, что это за темы. Сонечка не посвящает меня в свои планы. Она хочет преподнести мне сюрприз. Сейчас она с утра и до вечера готовит эскизы будущего триптиха. Этих эскизов уже набралось, наверное, около семидесяти...
Вахтанг ошибся – количество маминых эскизов перевалило за сотню! Эти эскизы буквально заполнили мастерскую, которую Вахтанг организовал для неё в пансионате (мама, смеясь, сказала мне, что Вахтанг, по-видимому, вручил солидную сумму дирекции пансионата для выделения ей отдельной большой комнаты под мастерскую). Мама сидела в кресле и рисовала углём и набором мелков контуры какого-то грузинского монастыря, пока я бродил от стены к стене, от одного подрамника к другому, пытаясь уловить, что же она избрала для тематики своих полотен. – Я ещё не решила на сто процентов, Алёшенька, – сказала она, когда я спросил её об этом. – Я всё ещё в поисках... Я продолжал медленно кружить по мастерской, разглядывая эскизные портреты каких-то старинных, судя по их одежде, дам и господ, офицеров царской армии, Героев Советского Союза, крестьян и крестьянок, согнувшихся на чайных плантациях, грузинских царей и полководцев... – А это что такое? – воскликнул я в удивлении, показывая на акварельный рисунок, изображающий футбольного вратаря в горизонтальном броске, тянущегося достать мяч, летящий в верхний угол ворот. – Мама, ты же всегда презирала футбол! Ты ведь, я помню, считала это неинтеллигентное времяпрепровождение чем-то средним между игрой в подкидного дурака и сражениями в домино. Верно? Мама рассмеялась – и вдруг зашлась, захлебнулась в сухом резком кашле... Я кинулся к её креслу и поднёс стакан с водой к её губам. Она отпила глоток и пробормотала: «И эта старая больная дура хочет ещё поразить мир триптихом...». Помолчала и тихо сказала: – Ты прав – я всегда была равнодушна к мировому помешательству на футболе. Но мне пришлось слегка подкорректировать свои взгляды, когда я прослушала замечательную лекцию Вахтанга о тбилисском «Динамо»...
...– В одну из суббот, – рассказывала мама, – Вахтанг собрал в своём кафе грузин, болельщиков футбола, со всего Израиля – из Хайфы, Тверии, Натании, Тель-Авива, Иерусалима и даже из далёкого Ашкелона и объявил, что покажет им на огромном экране новый видеофильм о лучших игроках легендарного тбилисского «Динамо». Был конец дня, я устала от восьмичасового рисования и решила посидеть в кафе и выпить пару чашек чая, заедая их вкуснейшими булочками «када». Вахтанг привёз меня в кафе на своём «джипе», и я устроилась в своём инвалидном кресле позади всех гостей. Вахтанг начал рассказ о подвигах каких-то знаменитых футболистов с трудно запоминаемыми фамилиями – кажется, Пайчадзе, Джеджелава, Метревели, Котрикадзе... ещё кто-то, – и я, конечно, не запомнила абсолютно ничего об их футбольных сражениях. Публика, особенно пожилая, помнящая эти игры, реагировала восторженно, а я сидела, попивала чаёк и слушала вполуха. Но вот Вахтанг включил видео – и через пару минут я увидела нечто совершенно потрясающее, заставившее меня даже приподняться в своей инвалидной коляске: мяч, летящий в ворота, и бросок вратаря навстречу мячу. Я запомнила его имя; это был Отар Габелия. В замедленной съёмке со стоп-кадрами было отчётливо видно, как тело Отара буквально удлинилось, отделилось от линии ворот, взлетело вверх и влево, вытянулось почти параллельно земле, стало очеловеченной пружиной, выбросившей вперёд, над головой, обе руки наперерез мячу! Мяч, ударившись о ладони Габелии, был отброшен в поле, а вратарь пролетел по инерции ещё пару метров и стал снижаться, как снижается на аэродроме самолёт. И ударился оземь всем телом, и тут же упруго приподнялся, развернулся на сто восемьдесят градусов, оттолкнулся ногами от земли – и вновь ринулся наперерез мячу, посланному вновь в ворота ударом ноги форварда... И успел схватить мяч обеими руками, прижать его к груди, свернуться клубком и упасть на траву, закрывая мяч от ударов нападающих! Я ведь художник, Алёша, я не могу смотреть равнодушно на человеческое тело, и особенно на тело в таком напряжённом, изумительном – буквально, артистическом! – полёте над землёй. Вот почему я сделала этот эскиз, и я уверена, что найду ему применение в моём триптихе...
В рассказе «Царица Тамара» я упомянул, что живу с семьёй в Штатах и преподаю историю литературы в Принстоне. Каждый год я приезжаю на шесть месяцев в Израиль для чтения курса лекций в Хайфском университете и для встречи с моей стареющей мамой-художницей. Для неё всегда рисование было смыслом жизни; она не выпускала из рук кисти, карандаша, фломастера, угля или мела буквально ни на один день, но никогда я не видел её такой взволнованной, такой возбуждённой, как сейчас, когда она, запершись в мастерской и не впуская никого – даже меня, даже Вахтанга! – писала с утра и до вечера свой триптих. «Алёшенька, – говорила она, – эти три полотна, видимо, последние в моей жизни, и я не имею права не закончить их, – чего бы это мне ни стоило!»
И ещё одно удивительное и неожиданное замечание сделала мама: «Ты ведь знаешь, Алёша, – я всегда была живописцем-реалистом. Я была равнодушна и к символизму, и к импрессионизму, и к постимпрессионизму, и к авангардизму, и к – Боже упаси! – сюрреализму... Но вот я стала обдумывать тематику и художественное воплощение моего эпического триптиха – и я поняла, что чистым реализмом мне не обойтись! Мне нужно либо принять, либо изобрести какой-то другой – не привычный для меня – стиль...» И она жаловалась, что никак не может найти тему для первого полотна. Две картины – центральная и правая – были полностью закончены в её воображении, а вот содержание крайнего левого полотна было всё ещё неясным, зыбким, переменчивым... Она жаловалась нам, но никто из нас – ни я, ни Вахтанг – не мог ей помочь...
Помогла ей Тамара. Однажды она позвонила мне из Иерусалима и сказала: – Алёша, я хочу пригласить вас с мамой и Вахтангом на симфонический концерт. – Какой концерт? – Зубин Мета будет дирижировать послезавтра в зале Биньяней а-Ума. В программе – Первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского, а во втором отделении – Шопен. – Она добавила извиняющимся тоном: – Вы, конечно, слушали этот знаменитый концерт Чайковского десятки раз – он ведь стал буквально хрестоматийным, – но я хотела бы не столько доставить вам удовольствие музыкой Чайковского, сколько познакомить вас с игрой изумительной пианистки. Она молода – ей всего двадцать девять. Её исполнение – это нечто, выходящее за пределы возможного! Ничего подобного я никогда не слушала за всю свою жизнь! – Как её зовут? – Хатия Буниатишвили.
Наш балкон нависал сбоку над сценой, и вся ярко освещённая чаша оркестра была перед нами как на ладони. Два громадных видеоэкрана повисли высоко на стене по обе стороны оркестра. Зал был заполнен до предела. Ощутимо чувствовалась – в самом воздухе, наполненном ожиданием, в приглушённом шуме зрительного зала, в беспорядочных звуках настраиваемых инструментов – особая волнующая праздничная атмосфера, всегда сопровождающая симфонические концерты. Оркестр затих – и из-за кулис, под гром аплодисментов, на сцену вышли двое. Впереди грациозной походкой улыбаясь шла высокая стройная женщина в тёмном длинном кружевном платье. Это и была та самая Хатия Буниатишвили, с игрой которой хотела нас познакомить Тамара. За ней шёл знаменитый Зубин Мета, один из лучших современных дирижёров, уроженец индийского Бомбея, ставший пожизненным руководителем Филармонического оркестра Израиля. Хатия села у рояля, расправила на коленях платье и оглядела, слегка улыбаясь, первый, скрипичный ряд оркестра. Затем она приподняла голову и посмотрела на дирижёра, улыбнулась ему и подняла обнажённые руки над клавиатурой. Мы с мамой, Тамарой и Вахтангом не отрываясь смотрели через бинокли на пианистку. Красота её лица меня поразила! Это не была совершенная красота вахтанговской Тамары, в которой не было ни одного – даже малейшего – изъяна. И тем не менее это, несомненно, была красота в полном смысле этого слова!.. Правильный овал лица, полные губы, большие карие глаза, искрящиеся юмором, высокий лоб, который в минуты напряжения пересекает у переносицы вертикальная морщинка, густые непослушные кудри, ниспадающие на щёки и лоб... Красота, которую невозможно забыть!
...Мама по дороге домой, сидя рядом с Вахтангом, говорила взволнованно: – ...я ведь за восемь десятков лет слушала едва ли не всех современных пианистов-знаменитостей. Я помню игру великого Гилельса и виртуозность молодого Ван Клиберна. Но Хатия... Это, безо всяких сомнений, – необыкновенное явление. Это – изумительная артистка! Она, конечно, будет в моём триптихе – и в очень важной роли! Именно в том первом полотне, для которого я искала – и никак не могла найти – подходящую тему. Теперь эта тема для меня ясна! Мама помолчала и тихо добавила: – Вспомните её прекрасное лицо, полузакрытое копной волос, когда она, наращивая сумасшедший темп, одна, без участия оркестра, при дирижёре, опустившем свою палочку, доводит звук струн рояля до мощного оглушающего апофеоза – и вдруг резко отбрасывает руки от клавиатуры и победоносно смотрит на оркестр, который тут же подхватывает мелодию: немедленно раздаётся слитный вопль духовых, стон виолончелей и чарующее скрипичное половодье... А она, легко улыбаясь, переводит взгляд своих чудных карих глаз с оркестра на дирижёра и продолжает невесомое воздушное порхание пальцев по клавишам рояля... Вахтанг оторвал руки от руля, воздел их вверх, повернулся к маме и воскликнул: – Ах, Сонечка, как я люблю тебя, когда ты вот так говоришь! Как жаль, что мы с тобой пожилые люди! Я бы взял тебя в жёны, клянусь! Мама взяла Вахтанга за руку и продекламировала:
«Бойтесь стройных тополей, юноши влюблённые, Бойтесь роз, что прячутся в заросли зелёные, Как бы, нежной розою насмерть уязвлённые, В рабство вас не продали очи ослеплённые. Слышите, нерадостна песнь моя бессменная: О любовь жестокая, о любовь блаженная, Как ты больно ранила сердце вдохновенное!»
– Это Александр Чавчавадзе, – сказала мама. – А стройный тополь – это я! – Она засмеялась. – Но, Вахтанг, милый, не бойся – я не продам тебя в рабство. Мне жаль твоего вдохновенного сердца... И к тому же, – она вздохнула, – я, наверное, просто не успею... Как это странно, подумал я, как это необъяснимо, что вот шестидесятилетний Вахтанг почти всерьёз признаётся в любви к моей старенькой маме, а я в мои пятьдесят два года испытываю волнение от того, что рядом со мной в машине сидит двадцатидвухлетняя красавица, дочь Вахтанга, в которую я был влюблён два года тому назад. Неисповедимы движения и страсти человеческого сердца – и я, видимо, умру, так и не осознав и не поняв их до конца...
Через пять месяцев триптих был закончен. Я глядел, ошеломлённый, на мамины картины, не в силах произнести ни слова. Такой живописи я от мамы не ожидал! Я ломал голову, пытаясь назвать стиль, взятый ею на вооружение, но реализмом тут и не пахло. Было безбрежное море фантазии... Были три сюжета, удивительных, неожиданных, взаимно дополняющих друг друга... Было ощущение, что мама нашла – на восемьдесят первом году жизни! – ту манеру письма, которая подспудно была ей свойственна, но о которой она не догадывалась всю свою жизнь... Была Грузия, простёртая на трёх полотнах, – та Грузия, которую мама хотела подарить Вахтангу!
– ...Сонечка, – воскликнул Вахтанг, недоумённо качая головой и показывая на правую картину, – как ты могла набрести на мысль показать Грузию в глубине футбольных ворот?! – Это ты виноват, Вахтанг, дорогой! Ты показал мне красоту полёта тбилисского вратаря Отара Габелии. Я глянул на правое полотно. Почти всё пространство картины занимали огромные футбольные ворота, увитые плющом, виноградными лозами, ветвями со свисающими плодами и необыкновенными яркими цветами... В глубине ворот простиралась мирная Грузия: холмы, переходящие в покрытые снегом горы; пастбища с отарами овец; озеро Рица; сверкающий огнями храм; старый монастырь у просёлочной дороги; крыши тбилисского старого города; дети, играющие в футбол на поляне... А в эту картину мира со всех сторон – спереди, слева, справа и даже сверху – летели сквозь ворота не невинные футбольные мячи, а древние орудия убийства – огненные раскалённые ядра! А на пути смертоносных ядер стоял – Вратарь! Я тут же вспомнил старую песенку из кинофильма:
«Эй, вратарь, готовься к бою! Часовым ты поставлен у ворот. Ты представь, что за тобою Полоса пограничная идёт!..»
Но этот Вратарь не стоял; on был послан маминой кистью в неудержимый стремительный полёт, подобный полёту Отара Габелия, который я видел на акварельном рисунке в маминой мастерской. И он не был один; их было трое – этих Вратарей с лицом Отара. Один в броске рукой останавливал раскалённое ядро... Второй, упав на колени, ловил другое... И перчатки его дымились от соприкосновения с раскалённой поверхностью снаряда... Третий взлетал над верхней перекладиной ворот и, соединив обе кисти в мощный кулак, встречал этим кулаком смертоносное ядро... Поток ядер продолжался, и одно из них всё же прорвалось сквозь защиту и катилось в глубине ворот по шелковистой траве, прокладывая в ней уродливый дымящийся след... – Мама, – сказал я, – ты волшебным образом превратила обычного футбольного вратаря в супермена. – Я так и задумала, – ответила мама. – Это не просто вратарь; это Защитник Отечества!
...– Сонечка, – позвал Вахтанг, показывая на левую картину, – ты гений! Клянусь Богом! Сделать нашу дорогую Хатию героиней и посвятить ей картину! Какая великолепная идея! Идея, на самом деле, была прекрасной! В центре картины возвышался величественный Собор Цминда Самеба в Тбилиси. На залитой огнями вечерней площади перед храмом расположился симфонический оркестр. Многочисленные зрители заполнили всё пространство площади. Дирижёр застыл, подняв вверх палочку и протянув левую руку к скрипичному ряду. Хатия Буниатишвили, запрокинув голову и закрыв глаза, заканчивала фотепьянный аккорд...
– Мама, – сказал я, – назови мне этих зрителей из первых рядов. Очень колоритные личности! – Пусть тебе расскажет Вахтанг, это он сообщил мне о них. – Смотри, Алёша, – промолвил Вахтанг, показывая на первый ряд, – тут сидят, слушая нашу Хатию, грузинские знаменитости – наши современники и герои прошлых веков... Вот в самом центре сидит наш великий Шота Руставели, а слева расположились бок о бок Илья Чавчавадзе и Акакий Церетели – классики 19-го века. Рядом с ними – писатели нашего времени: безвременно погибшие Михаил Джавахишвили и Галактион Табидзе... Ближе к центру – обрати внимание! – спасители отечества: царь Давид Строитель и святые Шалва, Элизбар и Бидзина. И далее все ряды заняты выдающимися предками и героями нашего времени – писателями, религиозными деятелями, учёными, творцами в мире театра и кино... Вот из третьего ряда нам улыбается Джордж Баланчин, создатель американского балета... Узнал этих двух женщин во втором ряду? Это наши шахматные королевы – чемпионки мира Нона Гаприндашвили и Майя Чибурданидзе! А рядом с ними – прославленный композитор Палиашвили... Видишь? – увеличенные портреты наших замечательных деятелей Сонечка поместила у верхнего обреза холста. Эти люди – гордость Грузии, Алёша! Слева, в нижней части картины, улыбающаяся Хатия входит на сцену концерного зала. В правой части она кланяется зрителям, машет им рукой и исчезает за кулисами. И по всему полотну (внизу, с боков и сверху) мы видим её руки на клавишах, её тонкие пальцы, вздымающиеся над клавиатурой, – чудодейственные пальцы, готовые извлечь из глубин рояля изумительные аккорды...
А третья – центральная – картина была наиболее простой. Царица Тамара сидит на троне, стоящем посреди поляны, заросшей травой. Заснеженные горы Кавказа вздымаются на горизонте. Слева и справа за спиной царицы видны два храма: Кафедральный Собор Светицховели в Мцхете и Монастырь Святого Креста в Иерусалиме. Красавица-дочь Вахтанга Тамара, босоногая, одетая в простую футболку и джинсы, устроилась у ног царицы и, повернув вверх голову, смотрит улыбаясь на неё. И царица Тамара улыбается ей в ответ и кладёт свою руку ей на голову...
Мы с Вахтангом бережно уложили картины в полугрузовичок и перевезли их в вахтанговский музей. Освободили для них центральную стену, закрепили рамы бок о бок и занавесили все три полотна. И пригласили гостей со всего Израиля.
Вахтанг, празднично одетый, стоял перед занавешенным триптихом и смотрел поверх голов в переполненный зал музея. Мама устроилась в своей инвалидной коляске рядом с Вахтангом. Я смотрел на маму и поражался тому, как молодо она выглядит, как победоносно улыбается уголками рта, глядя на густую толпу, заполнившую зал и пришедшую увидеть её картины. И вдруг мне вспомнилось – вот точно такая же, победоносно улыбалась уголками рта Хатия после своего мучительно-протяжного завершающего аккорда в концерте Чайковского! – Дзвирпасо танамемамулено! («Дорогие друзья и соотечественники»), – воскликнул Вахтанг. – Приветствую вас в стенах нашего скромного музея! Я хочу представить вам героиню сегодняшнего празднования Софью Мировскую, прекрасную художницу, автора «Грузинского триптиха», который она создала и подарила нашему музею! Зал бурно аплодировал, а я глядел с тяжело бьющимся сердцем на хрупкую маму, сидящую в коляске и вытирающую слёзы радости, – самой большой радости в её долгой жизни. Вахтанг снял бархатное покрывало с полотен, и три мамины картины открылись для обозрения. Зрители придвинулись ближе к полотнам. Кто-то крикнул из толпы: – Вахтанг, прочитай, что там написано внизу, под средней картиной! Вахтанг повернулся лицом к зрителям и сказал: – Мне не надо читать, я знаю эти строки наизусть:
«Как кладь дорожную, с собою Ношу мечту грузинских сёл. Я – к Грузии губам трубою Прижатый тростниковый ствол.
Я из груди бы сердце вынул, Чтоб радость била через край. Чтоб час твоей печали минул – Свободно мной располагай.
Поют родные горы хором, – На смерть сейчас меня пошли – Я даже и тогда укором Не упрекну родной земли...»
Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за май 2017 года в полном объёме за 197 руб.:
|
 Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсы Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:
Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов 
 |
|||||||||||
| Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
Список лучших букмекерских контор в России |
|||||||||||
