Последний человек

На чтение потребуется 25 минут | Цитата | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за октябрь 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

Смерть третьего сына мой батюшка не перенёс. «Разрыв сердца», – слышал я странные слова толпящихся в квартире чужих людей. Я смотрел, как моего дорогого тятеньку накрыли простынёй, запеленали как новорождённого, сделали из него большой кулёк, обвили покрывалом. Четверо незнакомых мужчин взялись руками за края покрывала, подняли спелёнутого младенца. Они решили забрать у меня моего папанюшку. Они хотят лишить меня отца!

Я подбежал к моему папусеньке, ухватился за его босые ноги, они выглядывали из-под простыни знакомыми пятками, и эти родные пятки мне улыбались. Я впился губами в них и стал целовать и что-то кричать, кричать безумное, вытягивающее из души накопившуюся горечь. Чьи-то противные сильные руки отдирали мои ручонки от папочкиных ног, я кусал их, ненавистные чужие руки, плевал, рычал… Мамино тело лежало в другой комнате, оно казалось мёртвым, и только слёзы продолжали жить в её неживом лице, и глаза без глаз извергали бесконечные потоки горя.

И покидал Землю не видимый людьми Ангел, а в его руцех – радостный светлый отрок, душа моего папочки. И была на небе уготована моему папеньке столь желанная встреча с сыновьями живыми, весёлыми, по которым так сильно печалился.

 

А через шесть лет в нашей квартире поселились он и она. Его звали Валерий Павлович Гранковский. У него была скромная внешность простоватого человечка с лысиной и алюминиевым крестиком в вороте клетчатой байковой рубашки. Он был певчим в той церкви, куда мама после смерти отца устроилась уборщицей. У него были жалостливые глаза и добрая душа. Он не мог на улице равнодушно пройти мимо просящих милостыню кошек, голубей и стариков. Её звали Ларисой Валерьевной Гранковской. У неё были бесконечные своими молчаливыми рассказами о каких-то тайнах и странствиях ноги быстрые, ноги лёгкие, и бежали её ноги стремительно прямо к сердцу моему денно и нощно, и хотелось мне прыгать зверем радостным, зверем диким и неукрощённым навстречу, и скакать вслед за этими ногами повсюду, и бросаться вместе с ними всё в новые и новые смерти, до самой последней смерти. У неё были звёздножаркие, такие глубокозовные и такие лунноглубокие ночи в глазах. В эти размалёванные синей тушью ночи мне мечталось нырнуть, и где-то на тёмном дне свернуться смиренно, уснуть навечно. Её обнажённые детские плечи, глубины недетского декольте были укрыты яркими, раскрашенными под чёрно-красно-лиловую радугу, прядями распущенных волос. Её колоритно расписанные под багровые маки и жирно обведённые фиолетовым карандашом губы казались мне верхом очарования. Сквозь её тонкую прозрачную одежду я различал космические панорамы с видом на блаженство…

Он был старше моей мамы на десять лет, и он любил мою маму.

Она была старше меня на четыре года, и она любила кого-то, но кого... Мне было уже четырнадцать лет. Ей было восемнадцать. У меня пробивался пух на лице, ломался голос, ломался характер, и по ночам что-то сладкое и ужасное бродило внизу моего живота. И я с первого взгляда влюбился в Ларису Валерьевну Гранковскую. По утрам на кухне мы вместе пили чай из жёлтого самовара.

В самоваре, чашках, шкафах, кастрюлях бродили отражения ликов Ларисы Валерьевны, её глаза отовсюду смотрели на меня. Мы ждали, когда наши родители наворкуются в прихожей перед уходом на работу, а потом что-то прокричат нам весёлое на прощанье и, держась за руки, выскочат на лестничную площадку. И где-то лифт загудит и погаснет. И она рассказывала о своей маме. «У меня была очень необычная мама. Она была стервой. И я вся в неё», – её дерзкая речь восхищала меня, воспитываемого на строгих основах церковной морали, от которой меня воротило как от тёплого кипячёного молока с пенками. «Моя мама имела много любовников, она презирала моего отца, называла его мокрой курицей, смеялась над его верой в Бога, и она так много пила, что пропила нашу квартиру, а следом и свою печень. И мы были вынуждены, рассчитавшись с мамиными долгами, снимать комнату. В конце концов маме настолько осточертело с нами жить, что она переселилась от нас на кладбище в одноместный номер, завещав не звать к ней попов и не раздражать надгробными крестами. Это было десять лет назад. Так что мне есть с кого брать пример. Все говорят, что я внешностью – копия своей матери. Но я бы к этому добавила, что и не только внешностью… Ха-ха-ха!!!».

Она хохотала звонко, тоненько, долго, и показывала мне язык, и её вызывающий хохот опрокидывал её гибкое тело, и она податливо клонилась назад, и её многоцветные волосы стелились по кафельному белому полу, и её кроваво-сине-зелёные когтистые маникюры цеплялись за края табуретки, а перламутровые педикюры теряли опору, и она ими болтала в воздухе, хохоча, и её коленки тоже смеялись, и короткое прозрачное платье открывало мне страшные, безумные виды, и моя голова кружилась внутри этих страшных пейзажей.

«Ты что, не идёшь сегодня в школу?» – скажет она, успокоившись, выпрямится, оправит платье и будет разглядывать в старинном семейном самоваре моё кривое отражение рядом со своим кривым отражением. Я переведу вслед за ней взгляд на самовар, посмотрю в него на нас двоих кривых, отвечу пересохшими губами, отвечу без голоса, отвечу каким-то сиплым свистом, каким-то шипением, что-то отвечу, сам не буду знать, что выползет из моих мёртвых губ.

Она нальёт из стеклянной банки розовое варенье в миску с накрошенными дольками антоновских яблок: «Это моё любимое лакомство!». И с набитым ртом примется пересказывать в своей интерпретации библейскую историю грехопадения Адама и Евы. «Интересно, какого сорта яблоко Ева предложила Адаму? Наверняка, не антоновку. Такой кислятиной соблазнить невозможно».

На расстоянии протянутой руки перед моими глазами будет её измазанная вареньем улыбка.

«Ты любишь лепестки роз?» – скажет она загадочно, смахнёт кончиком языка прилипший к губам лепесток розы из розового варенья, усмехнётся. И что-то проклокочет в моём немом горле. «Пойдём, я тебе покажу, какие лепестки есть у меня… Они ещё интереснее!» И мои слепые ноги понесут мою немоту вслед за её лепестками. И всё вокруг заполонит благоухание плоти, и заплодоносят яблони Евы, и созреют яблоки Адама, и насытится змей смертоносный соками нашей истомы. И мои неумелые губы, и мои алчные дрожащие пальцы будут погружаться в её лепестки, которыми она щедро будет осыпать мою ненасытность. И её девическая спаленка будет богатеть всё новыми и новыми лепестками роз, и перины розовых лепестков понесут нас из окна многоэтажки прямо в райские кущи, и мы забудем себя, и будут только услада и райские сны на медвяных перинах лепестков… И меня не станет, я весь, весь буду там, где-то далеко внутри этих райских кущ, этого девического цветника, и мои губы будут пить нектар с лепестков, и мои губы потеряются в бутонах её прелестей.

 

И всё моё существование теперь будет сосредоточено на этих паточных, на этих карамельных лепестках. И чертовский нектар будет погружать в иное запредельное бытие. И аспид смертоносный будет обжигать мою плоть своим дыханием.

И на уроках, на переменах я буду составлять СМС, порываться набрать её номер, слиться с ней в СМС… Но нет, нет. Я буду бороться с собой. Названивать ради вздохов? О, нет, это не мужское... Настоящее – не в словах. И после школы, с рюкзачком за плечами, я буду бежать к метро, перепрыгивать через оскаливающиеся на мою «безбилетность» створки турникета и удирать «зайцем» под грозные крики контролёрши к эскалатору. И в переполненном вагоне меня будет бить нервная дрожь.

В институте мои зрачки будут лететь по мельтешащим мухами лицам, отыскивать среди пёстрой толпы её взгляд. И вот, ухватившись глазами, будем пробираться друг к другу с поспешностью, между локтей, сумок, суматохи весёлой и выкриков, и я буду видеть только ту, что смотрит в мои глаза пристально, будем с нею взглядами то и дело обмениваться. И мои руки будут хватать её за талию дюймовочки, прижимать к себе, запрокидывать её расписную кукольную головку. И я прямо тут, на виду у всего этого безумного мира, отниму у неё всю власть над собою, заберу у неё уста, буду пить её мёды, окрыляться её энергиями, баюкаться её счастьем. И наши поцелуи будут идти вместе с нами куда-то, и наши поцелуи будут лететь впереди нас и указывать нам, ослеплённым, дорогу.

И мы будем неистово, дико, нетерпеливо дико ждать, когда закончится этот чёртов институтский коридор, эти лестницы, пролёты, студенческие толпы, шумы и визги, ароматы духов и дезодорантов, хохотки и табачные вони, а потом многокилометровые автомобильные пробки, жар асфальта и радиотарабарщина новостных военных сводок из открытых окон автомобилей. И мы будем бежать, держась за руки, лавировать между машинами с нервничающими в заторе водителями, и всё вокруг будет насыщено голосами дикторов, и рекламные паузы будут резать слух старыми военными песнями. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!» – будет грохотать вокруг нас заставленный до горизонта белыми, красными, чёрными, зелёными, серыми омертвелыми черепахами проспект. И после песенных призывов к «смертному бою» вновь из одного в другой автомобильный салон будут перебегать речитативом радиорепортажи о растущей военно-политической напряжённости. И мы с Ларисой Валерьевной будем уже напряжены до предела в нетерпеливом ожидании, когда закончится вся эта городская чертовщина, чтобы впрыгнуть в космос и тишину, в нирвану и бесконечность, где поцелуи перетекут туда, к главному, к тому, что там, дальше, после них, к тем заветным бутонам и лепесткам…

И под вой приближающихся полицейских скорокатиц, сквозь суматоху спятившей от страха толпы мы будем бежать мимо дымящихся руин взорванного очередными террористами супермаркета, и я схвачу с развороченных витрин бутылку шампанского, и другие последуют этому примеру, и народ бросится разбирать дармовое, и какая-то старуха будет проклинать и стыдить мародёров, и мы будем смеяться и радоваться своей добыче, и мёртвая молоденькая продавщица с оторванной рукой под нашими ногами не сможет ничего нам сказать.

Шум толпы будет не слышен нам. Не будет войн, цунами, столпотворения на биржах и землетрясений, бунтов мигрантов, маршей оппозиции, крестных ходов против абортов, крестных ходов против однополых браков, крестных ходов против геев… Ничего. Только она, я и аспид смертоносный, упивающийся нашей страстью. Сиротливые толпы беженцев будут нестись сломя голову из родных гнёзд, гонимые взрывами и пожарами, и пепелища будут выть им в спины, а нас будут нести лепестки иного огня, иных взрывов, иных цунами. И где-то в жухлой осенней листве, какого-то парка, в каких-то кустах, мы сойдём с ума. И украденное из-под носа мёртвой продавщицы шампанское будет плакать внутри нас от счастья.

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за октябрь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение октября 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.