Танцующее время

Непонятный день

Непонятно, куда подевались деньги…
Слишком много их выброшено в фонтаны?
Рассыпаются мысли; куда ни день их,
Все равно разбегаться не перестанут.
Удирают, чтоб жариться вновь у моря,
Ну а те, что попроще, – на крышу дачи…
На природу охота, – да вот умора, –
Мелких денег-то нет…а в маршрутках сдачи.

Непонятно, когда же ко всем сюжетам
Саундтрек подобрался из арий Баха.
И небрежность размазалась по манжетам,
И усталость вплелась желтизной в рубаху.
Хмурым утром приемник урчит довольно,
Что сентябрь-жеребец прискакал аллюром.
Но пока рыжеватого цвета волны, –
Бороздят лишь случайные шевелюры.

Непонятно, зачем заварился кофе,
Непонятно, зачем утро – пахнет мятой,
Участилось дыхание, стынет кровь… и
Это все ведь до чертиков непонятно!
У тоски оба глаза закрыты шалью,
Безрассудство с ней, жмурясь, играет в прятки.
А не осень ли махом перемешала
Этот день, незаметно прилипший к пяткам?!

Для нее

Кристине Эбауэр

 

 

Наверно, она творец, стихотворная пьяница; живет себе в мире случайных своих стихов. Наверно, не верит, что скоро уже прославится, негаданно… под новогоднее “хо-хо-хо”. И век не сознается в том, что она гениальная, и будет твердить, что пишет белиберду, и будет всю жизнь обзывать можжевельник пальмою, а тех, что не видят пальмы, считать за дур. Она, наверное, нежно-сладкоголосая, и любит друзьям под гитару, фальшивя, спеть. И часто, бывает, злится, что не спалось ей и ругает каких-то рядом лежащих Петь.

 

Всего лишь мысли, мои непростые выдумки, мы с ней знакомы чуть-чуть, парой строк почти. А вот интересно, в ее поэзии выйду кем? – Ведь вряд ли она меня как поэта чтит. Она не знает о робкой московской Анечке… А что рассказать! Да собственно,– ничего: Не верю миру; бывает, пляшу цыганочку для глупых зрителей; Правда, дурная?… вот. Я бьюсь о стекла сознанья своей ненужности, пишу о страсти, чудная, не испытав, и жму любые кнопки с надписью push (нажми). Пора мне душу – в ремонт (слишком та пуста)… Я, знаете ль, просто бесстыже и странно замкнута, мне часто ставят скупость в словах в укор. А Вы бы какими были, засыпь и Вам кнута?! а мне досталось…не так-то уж мне легко.

 

Вот видите, жалуюсь, – слабая, в общем, девочка… Она-то, наверно, другая, она с небес. Вы столько отличий найдете, сейчас надев очки, а впрочем, найдЕте спокойненько даже без. Она, необычно красивая, чуть-чуть грубая и светлая, как все танцовщицы у Дега, наверное, любит с размаху упасть в сугробы (ведь в Сибири, – зима или лето, – для нас снега).

 

Вы знаете, – все у нее непременно сложится… немного не так, как задумывалось в стихах: обрежут судьбу по краям заводские ножницы, с годами поверит, что сказки все – чепуха. Закончит свой ВУЗ, куда шла всем назло… геологом, откроет лечебный отвар из шаманских трав и будет любить кого-нибудь слишком голого для взгляда ее, незамыленного с утра.

 

А я буду долго в бессилье рыдать и мучаться, затем что ее никогда не смогу догнать, мне, видно, какой-то острый и божий луч отсек дорогу к вершинам… туда, за пределы, на… на небо, где Вас не чуждаются за амбиции, где каждый велик и по-своему главный Ра, там Вам за талант свой не надо ночами биться и… и смысла лукавить нет и кому-то врать. А я бессловесна… могу помычать коровою, а в общем нема… Своровала чужой мотив. Вот видите, видите, даже мотив ворованый! Мне, может быть, бросить все и, к чертям, уйти!

 

Не знаю, к чему это все я сейчас затеяла, наверное, просто хотелось послать привет… Не знаю, теми словами шепчу, не теми ли… Лови быстрее: “… от Ани, которой нет”!

Записка обиженной поэтессы

Ваш мир состоит из пыли, сгоревших на днях ватрушек,
Забытых ключей от счастья и вантуза в яркой вазе,
Ваш мир каждый день садится в чудной долгожитель-УАЗик,
И едет давить прохожих, и едет их жизни рушить.

Ваш мир не приемлет мысли таких одичалых психов,
Отправленных на планету божественной контрабандой,
Как я. Потому суровы, задерганы и прохладны
Слова, что швыряют люди в мой адрес. Швыряют лихо,

Швыряют с тупым восторгом, прицелившись как попало.
А я отмеряю фразы, как чопорная старуха,
Смешные, скакать словами могу я, как кенгуру хоть,
И сладкой могу казаться… Но это все мелко, – с палец.

Слова для меня алтарь и единственная святыня,
Слагаю из них молитвы и им же теперь молюсь я.
Фигурки из облаков, пожары, осенний блюз. – И
Все это в моих стихах, что только для Вас застыли!

Мой мир замурован в книгах, записочках на лодыжках,
На лбу, на коленках, стенах, во взглядах и мониторе,
Мои мир скроен из тетрадок, и даже моя моя love-story
Текла по бумажным венам; да больше уже не дышит.

Мой мир никакие карты вместить целиком не смогут.
Он чуден, и хоть квартирный, а все же намного шире
Любого земного плана. Вам просто не разрешили б
Пытаться в нем разбираться, – он красочен в дымке смога.

Не вздумайте разгонять мной пролитого в стих тумана
И гладь моих фраз коробить никчемой словесной рябью.
Я буду писать, свое и буду Ваш слух корябать.
И пусть угловатость будет, и пусть угловатость манит.

Мой мир – это мир эмоций, нелепостей и абстракций,
Где мозг продает слова, как семечки, мне…по горсти,
Прочь лапы от мира строк. Я жду Вас, конечно, в гости,
Но, помните, мир-то – мой; живите в своем, дурацком!

Девочка-вроде

Девочка бродит
по запертой комнате,
девочку-вроде
не любят, не помнят и
не заплетают
ей в волосы ленточки.
Девочка тает
по шагу, по клеточке.
Но продолжает
раскрашивать в розовый
окна. Чужая
для всех, а ведь создана
для небывалой,
великой, непознанной
жизни, да свалка
в глазах – а не поздно ли?!

Девочка спит
на подстилке из робости
в черной степи
между небом и пропастью;
в черной степи,
ограниченной стенами.
Время-вампир
лижет руки почтенно ей.

Кожу давненько
морщины изрезали
(скачут по ней, как
бродяги нетрезвые).
Так и не явится
принц к ней на лошади, –
ходят-то пьяницы,
гнусный люд сплошь один.


Девочка бродит,
Чтоб принца хоть в ком найти …
Девочка-вроде
Состарилась в комнате.

Танцующее время

                                                                                                          "Я начинаю считать со ста, жизнь моя – с единицы"

 

                                                                                                                                                  (Алина Кудряшева)

 

 

Шумный вагон, туалет, плацкарт, пыльная боковушка. Сон приручить и не отпускать. Ветер в башку и в уши. Холодно так, что готов бежать греться к кострам Аида. Как же противно, нелепо, жаль, как романтично с виду. Холодно, впрочем, привык, – пустяк. Главное, есть гитара. Был бы, как Скарлет, ко всем чертям, завтра бы смылся в Тару. Поезд, чихая, ползет в Казань, стелется сном ноябрь. Просто лежать бы, зашив глаза, просто забыть, что я был. Полночь. Гудит за окном. Зима тихо подкралась к полке. Если б жива была только мать…Боже, зачем я вспомнил.

 

Дымно. Шумят. Неуютно как! Детство текло иначе: можно похныкать в чужой рукав; разве сейчас поплачешь? Можно просить было маму, чтоб вместе со мной заснула… Время не знает таблички: «стоп», время когда-то пнули.

 

Хоть бы уснуть… Завернуться в ворс тонкого одеяла. С детства не видел упавших звезд, видно, всех припаяли.

 

Завтра концерт. Там, конечно, звук снова – дерьмо собачье… Мама, кот Рыжик, обычный Вуз, августы в лапах дачи. Мама, входящая из зимы в дом со снежком и тайной, мама, велящая кружки мыть… – как же вас не хватает!

 

Стужа, пролезшая в щель окна, робко как медвежатник. Песни, чьи тексты когда-то знал, плотно к губам прижаты. Вздор, полумысли на языке. Нежность под нёбом тает, как леденцы в голубом ларьке. Я их таскал для Тани. Таня… с нагруженным рюкзачком в легеньком сарафане, Таня с которой всегда легко, Таня из вида funny. Это такой презабавный вид хрупкого человека, чей язычок из подколок свит, шарфик – от тети Светы, вид не стоявший в очередях, даже и в перестройку, так как имел растолстевших дядь, втиснутых в клетку «тройки». Таня была из весны, огня, красных коротких платьиц, Тань этих сложно всегда понять, в них надо, брат, купаться. Таня целует на выпускном только тебя. Беспечна. После в жену превратится, но… но не твою, конечно.

 

Поезд. Гитара. Концерт. Казань – глупо, чудно, знакомо. Поезд несется куда-то за... Полночь морозом кормит. Время танцует свою кадриль в мыслях у музыканта. Раз-два-три, раз-два-три. Раз. Два. Три. Прыгает подстаканник. Ехать, лететь, исполнять, идти – время танцует с нами.

Все под ноябрьский злой мотив светлых воспоминаний.