Пари

 

 

 

Не долго думая, я набрала номер телефона своей двоюродной сестры Лариски. Лариска моя двоюродная сестра и подруга. Жизнь у неё сложилась ещё менее счастливо, нежели моя. Так я считаю. Но вряд ли она сама согласится с этим. И никто не согласится со мной, сравнивая её и меня. Потому что если я иной раз люблю поныть и поплакаться о жизни своей, то Лариска всегда настроена оптимистично, всегда жизнерадостна и энергична. Откуда она берёт свой оптимизм, из каких таких неведомых источников черпает энергию, я не ведаю, но они в ней бьют прямо ключом. Хотя, если трезво и отстранённо сравнить ее жизненные достижения и мои, то у меня явно будет перевес. Всё же трёхкомнатная квартира, сынок и доченька-лапушка, муж (хоть и бывший), опять-таки свекровь – соседка (кобыла её забодай!). А у Лариски – мужа нема, детей тоже, здоровьишко похуже моего, крошечная малосемейка в секционке – и всё. Да и годами она постарше. Работает в библиотеке, куда устроилась сразу после десятого класса. И если моя зарплата – позор нашего правительства, то её – всеобщее человеческое позорище во веки веков. Но, несмотря на все эти сплошные минусы и полное отсутствие плюсов (на мой взгляд), Лариска всегда бодра, всегда всем довольна и счастлива, и это не просто хорошая маска при плохой игре, это – её естественное состояние. Лариса – моя батарейка. Когда жизнь меня допекает своей несправедливостью и каверзами, и я уже начинаю по ночам выть на луну как больная собака, я еду к Лариске, и от неё получаю такой мощнейший заряд жизнелюбия и беспричинного щенячьего восторга, что мне хватает этого надолго. До следующего завывания на луну.

– Привет, Лара. Как жизнь молодая?

– Здорово, сестрёнка! Молодая жизнь хороша, слов нет. Но и немолодая не хуже. Чего голос тусклый? Не слышу в нём энтузиазма.

– Не слышишь, потому что его нет.

– Так. Понятно. Если ничем не занята, дуй ко мне. Я как раз ватрушек напекла. С творогом.

– А кофе есть?

– А то. И кофе, и сливки к нему. Короче, жду.

...Я трясусь в автобусе, который тащит меня на другой конец города. Я еду к Лариске, к моему лучику света в тёмном царстве, моей путеводной звезде, моему спасительному кругу. Как я уже говорила, я не знаю, откуда она черпает силы и оптимизм. Не найдя самостоятельно ответ на поставленный вопрос, я задала его как-то Лариске. Она по обыкновению расхохоталась, и не долго думая выдала: «А хрен его знает». Этот Хрен, надо сказать, пожалуй, самый эрудированный тип на свете. Когда никто ничего не знает, то говорят: «А Хрен его знает». Знать бы координаты этого Хрена, ох, и поговорила бы я с ним, ох, и вопросов бы ему накидала. Глядишь, ответил бы на несколько животрепещущих, типа: «Когда же я, наконец, заживу по-человечески, как все белые люди?» и: «Буду ли я счастлива или хотя бы богата?» или, на худой конец: «Есть ли жизнь на Марсе?». Он бы мне и разъяснил: «Никогда», «Никогда», «А на кой хрен тебе знать, есть ли там жизнь?».

В общем, корни и истоки Ларискиного оптимизма я не обнаружила, но, по большому счёту, мне это и не важно. Важно, что есть в моём близком окружении такой жизнерадостный человек с трезвой головой и добрым сердцем. А то можно с ума сойти, когда все вокруг ноют, стонут и плачутся о своей разнесчастной жизни. К таковым отношусь и я. Надо сказать, я уже привыкла, что к кому из моих знакомых и родственников ни пойди, кому ни позвони, все тут же начинают жаловаться на жизнь. Сходив на встречу выпускников, я как будто побывала в другом мире, где все благополучны и удачливы. Я даже не предполагала, что так бывает в реальной жизни и в таком массовом количестве. В моём окружении благополучна одна Лариска. И то её благополучие является результатом исключительно её беспочвенного оптимизма.

 

Лариска встречает меня в своём любимом голубом байковом халате в жёлтую ромашку. Халат этот полнит её и как-то обабливает или бабит, не знаю, как правильно сказать, в общем, делает из неё эдакую солидную бабищу, хотя сама она вполне нормальных габаритов. Она об этом знает, но глубоко плюёт на такие пустяки. Сначала она меня гонит мыть руки, потом ведёт на кухню, по которой плавают невообразимые ароматы моих горячо любимых ватрушек с ещё более невообразимым ароматом моего не менее пылко обожаемого кофе. Всё так фантастически вкусно, что пью я с причмокиванием, а ем с причавкиванием. М-м-м! Вот они, минуты истинного блаженства, коих в жизни моей наперечёт.

– Итак, давай начинай нудить про свою разнесчастную никчемную жизнь, – командует она, когда с ватрушками и кофе покончено.

– Конечно, разнесчастная и никчемная, – тут же подхватываю я благодатную тему. – Скажешь, нет?

– Скажу: да. И будет таковой, пока ты так сама считаешь. Ладно, ближе к делу. Что у тебя конкретно случилось?

– Я ходила на встречу выпускников, – горестно вздыхаю я, – в школу. Представляешь, Лар, все устроились в этой жизни преотлично. И только я, одна-единственная, выпадаю из обоймы. Кто замуж удачно вышел, кто на службе далеко продвинулся, кто наследство получил, кто разбогател неизвестно как – в общем, у всех всё тру-ля-ля. И только у меня, подчёркиваю, у меня одной – полная жопа. Почему так, а? Что ли, я хуже других? Что ли, не заслужила нормальной жизни? Что ли, тупая, лодырь и уродка? А?

Лариска смотрит на меня с доброй, снисходительной улыбкой.

– Бедная ты моя, бедная, – произносит с доброй улыбкой она, когда поток моего красноречия исчерпывает себя, – несчастная ты моя.

– А то... Конечно, я бедная. Конечно, я разнесчастная, – я готова расплакаться от жалости к себе самой. – Никто меня не любит. Никто не приголубит, – голос мой дрожит, веки набухают готовыми пролиться слезами.

 

Лариска ласково гладит меня по голове своей тёплой рукой, и это оказывается последним толчком для выплеска моих эмоций. Я утыкаюсь лицом в ладони и заливаюсь горючими слезами. Они брызжут из глаз, стекая между пальцами и щедро окропляя клеёнку. Наконец я роняю голову на стол и сотрясаюсь в горьких рыданиях. Лариса ничего не говорит, она даёт мне вволю выплакаться. Понемногу я начинаю успокаиваться, рыдания мои переходят в тихий плач, потом в икоту.

– Что ли, я хуже... ик... ик... других... Что ли не засл… ик… ужила... ик... Вон, Людка Маркова... и Ольга Зимина... ик... И даже Лю-убка... А я... ик...

– Ты не хуже, ты лучше, – подводит итог Лариска, – и заслужила, и достойна.

– Тогда – почему? Почему всё так несправедливо?

Лариса молча смотрит в окно. Потом поворачивает ко мне своё доброе славное лицо.

– А что такое справедливость? Кто знает? Я не знаю. И почему кто-то идёт по жизни хозяином, а кто-то бьётся всю жизнь как рыба об лёд, я тоже не знаю. Я знаю одно – надо принимать жизнь такой, какая она есть. Просто радоваться данной тебе реальности со всеми её событиями – хорошими и не очень. Либо изменить её так, как тебе надо. А предъявлять претензии жизни и обижаться на судьбу – дело неблагодарное и пустое, только себя изведёшь. Вот я, например, выбрала первый вариант. Я принимаю с благодарностью всё, что мне даётся. И живу в полной гармонии с собою и окружающим миром. Поэтому спокойна и вполне счастлива. Ты категорически не согласна удовлетвориться тем, что тебе отпущено? Значит, тебе остаётся подгонять свою жизнь под себя, под свои требования.

– Как?!!

– Просто. Взять и изменить.

Теперь я молча смотрю в окно. Легко сказать: «измени жизнь», сложно сделать. Невозможно.

– Легко сказать: «измени жизнь», сложно сделать. Невозможно.

– Не согласна. Всё в руках человека. И в божьих, конечно, тоже. Но всё-таки в первую очередь – самого человека. У Бога нет других рук, кроме наших.

Я обречёно машу рукой...