 |
Дан Маркович
ПовестьОпубликовано редактором: , 9.07.2008Оглавление 5. Глава пятая 6. Глава шестая 7. Глава седьмая Глава шестая
Прошло два года, мы с Гришей живы, служим в новом магазине, с другой стороны дома. Там не овощи, а молочные продукты, так что, без сомнения, повышение произошло. И даже платить начали, копейки, но регулярно. Я по-прежнему таскаю, а он теперь важный человек, сторожит по ночам. Вечерами дома, оба перешли на пиво, здоровый образ жизни прежде всего. Грише нужно, а мне деваться некуда, не могу друга запахами соблазнять. А пить на улице никогда не любил. К тому же, разные теперь попадаются типы, нет прежнего тепла, понимания и доброжелательства. И вообще, я по природе разборчивый во всем, кроме женщин, говорил уже. Так что пара “Арсенального” за ужином, и без повторов. И жареная картошка с колбасными вкраплениями. Я снова сдаю квартиру, пай в общее дело. В кухне у Гриши оборудовал укрытие – небольшой столик в углу, лампа над ним. Понемногу пишу. Все мусолю свою историю, конца не видно. Слово напишу, десять зачеркну… * * * Улица, на которой происходит действие, а вернее, почти ничего не происходит… Проще давай – живем на границе плохого и хорошего районов. Полчаса ходьбы пешком и выходишь к метро, дома здесь чистые, желтоватые кирпичные, магазины большие, народу много. Последняя наверху карты остановка метро. Зато в другую сторону от нас, тоже минут двадцать ходьбы, начинаются бесконечные заборы и пустыри, странные заводы без вывесок, между заборами овраги, брошенная земля, ямы, коряги, мусор разных лет и поколений, бродячие люди и собаки… Как в любом большом городе?.. Я люблю ходить в эту сторону, что доказывает мою нелюдимость. А к метро прихожу редко, там я моряк на берегу, он ждет товарищей с моря, а их все нет. Чем больше лиц и шумней толпа, тем острей понимаешь свою никчемность. Бегут мимо, носы в воротниках, лица опущены, глаза ощупывают землю… Кажется, у всех приспособление вроде третьей ноги, чтобы узнавать свою колею и скользить по ней. А я не имею этого колесика, слепо ощупываю почву. – Жениться тебе надо, – говорит Гриша, он постоянно занят, все знает, и все ему интересно. Мне тоже многое интересно, но насчет женитьбы как отрезало. Помню, как просто и быстро кончается. – У вас голое экзистенциальное ощущение, – сказал мне один умный человек, с которым я перекинулся словами на скамейке у метро. То есть, ощущение неприкрытой ничем жизни, без умолчаний и завитушек, которые помогают выносить ее в неразбавленном виде. Что-то такое он успел сказать в ответ на мой простой вопрос, уж не помню, о чем… О времени! Конечно о времени… Или я спрашиваю, что сейчас за время такое, или меня спрашивают, который час… и если завязывается разговор, то всегда возвращается туда же – ко времени, что за время, черт возьми, наступило… Наш прохожий никогда не упускает случая пройтись по общим темам, за это я и люблю его. Он иногда мимоходом, не глядя на тебя, помогает – крепким словом или едким замечанием. В тебе, может, теплится и шевелится мысль, но не спешит родиться, не зная своей формы, а тут не глядя подкинут, и мимо… А теперь все чаще – только мимо, да мимо… нос спрячет, глаза в землю и бежать. * * * Но чаще я ходил не к метро, а в другую сторону, в царство заборов и заброшенной земли. Проходишь нашу улицу до конца, она упирается в парк, это начало пути. Только называется – парк, а на самом деле пустырь, за ним лес. На пустыре кучки деревьев и небольшие строения, принадлежащие метро, отопительной системе, и непонятного назначения… они темны, но в них есть признаки жизни, шипит пар, например, или из решеток в стенах прет теплый воздух снизу… У таких решеток собираются дети и подростки, у них нет дома, они курят, пьют, веселы и развязны. И уже привыкли так жить. Я не люблю детей, а этих вообще еле выношу. Хотя сочувствую им, ужасаюсь их судьбе. Однажды я шел мимо них. Они задираются, пристают к прохожим, требуя денег, еды или просто насмешничают, но ко мне – никто. Почему-то вызываю у них страх. Я это чувствую спиной, когда прохожу. Странно, я невысокого роста, ничего угрожающего в лице. Может, все-таки усмешка моя?.. Или чувствуют, что во мне нет страха? Выбрал себе смерть, потом отложил на время… Трудно сказать, о себе почти ничего не знаешь. * * * Я шел, а там стояли девочки лет двенадцати примерно. Эти уже торгуют собой, если повезет, но в профессию еще не превратили. Одна была в голубой вязаной шапочке, на ней длинное синее пальто, горло повязано красным шарфом с кистями. Детей узнать трудно, они быстро растут. Но знакомое пальто, шарф и шапочка, сочетание трех форм и цветов случайным быть не может. Мне показалось, где-то видел, хотя странно… Остановился и смотрю. – Эй… Она посмотрела – и бежать. Я за ней, почему, не знаю. Она в проход между двумя рядами этих будок. Быстро не могла, пальто мешает. Догнал у последних, здесь ей некуда деться, тупик, впереди проволочная сетка. – Чего тебе?… Но так, как будто меня знает. -Ты кто?.. – Я Вера, отстань… * * * Конечно, Вера, только выросшая за четыре года. Дочь Ларисы. Честно скажу, никогда не вспоминал о ней. О матери – иногда, а девочка не нравилась мне, и все время в тени матери, ее забот, беспокоиться и вспоминать вроде бы нечего. Что скрывать, я не очень теплый и добрый человек. Хотя иногда меня допекает остро и сильно, но моменты эти не угадать. И лучше с годами не стал, только нелюдимей и злей. В теплые дома больше не пытался. Старые знакомые не здороваются, или с таким сожалением смотрят, что отворачиваюсь, мимо прохожу. И не то, чтобы спился, хотя попиваю… но как бы сам себя вышиб из привычного круга вещей и лиц. Лишний человек среди общей неразберихи, когда почти каждый цепляется как может, чтобы не пропасть. А я решил, лучше пропасть, но не вписываться в эту круговерть. А если честно, ничего и не решал, само получилось. Думаю, общее переутомление на почве далеких военных событий. Потом эти перемены, которые не воспринял, вижу с их худшей стороны… Характер, нежелание мириться, устраиваться, вить гнездышко среди развалин… Да, мало ли… Несколько неожиданных поступков по причине внезапной тошноты, и ты выбываешь из общей игры. Оказывается, так просто выбыть!.. Как в школе спрашивали – "who is absent?" "Zaitsev is absent", и никаких комментариев. Гриша иногда с беспокойством всматривается: – Костя, ты чего?.. – Чего – чего?.. – Ну, не знаю… Ничего, ничего… Пишу понемногу, и постепенно написанные слова начинают одолевать. Сами навязывают продолжение. Не замечаешь, как жизнь сливается с написанным, и меняется. Ведь жизнь – не то, что вокруг нас, а то, как мы сами ее представляем. Истина банальная, и не очень веселая, она обрекает на одиночество – общего мира почти что и нет, временные касания… Слова смелей и свободней нас. Они идут на сближение с чужаками. Наверное, им нечего терять. А я жертва истории, обстоятельств, улиц, жаргона, мелких столкновений – в одиночном плавании, почти безвольно плыву. Но часть меня, та, что в словах, устойчивей, надежней, смелей – слова остаются теми же, что и вчера. Написанные слова. Хороши или плохи – мои, никуда не денешься. И мир вокруг меня все больше состоит из слов, а это мираж. Пишу про счастливые дни, про южное тепло, про свои четырнадцать лет.. А потом, в один момент декорации прорываются, и проглядывает такая дрянь… * * * А Вера сразу меня узнала. Видела несколько раз, но не подходила. Оказывается, Лариса свихнулась после смерти матери. А, может, и раньше была не в себе?.. Тихие немногословные люди, и замкнутые, таят большие неожиданности. Стала пить, потом выбросилась из окна. Веру взяла двоюродная сестра матери, хорошая женщина, но у нее муж, трое своих детей. Обычная история, девка убежала, уже год шляется. Она не жаловалась, ничего не ждала от меня. Хочет обратно уйти. Я говорю: – Идем, поживи у меня. Она молчит. – Не понравится – уйдешь. Это подействовало, молча согласилась. Я даже не подумал, куда ее… Гриша-то при чем?.. А в моей квартире живут. Но слово вылетело – пошли. * * * – Гриша, – говорю, – помнишь Веру? Он, действительно, пару раз ее видел. Сейчас скажет – “ну, и что?..” – Привет, Вера, – говорит, – идем картошку чистить, я страшно не люблю. Поели, а мы в комнате всегда ели, там круглый стол у него, над ним лампа висит, абажур грязноватый, но с кистями. Гриша считает, каждый день парад обязан быть. Говорит ей: – Идем на кухню, дело есть. Очень странно, между ними сразу доверие возникло. Как он это… хоть убей, не понимаю… Пошли, я за ними. Полкухни занимает мотоцикл, неосуществленная мечта. – Вот… Полезай в коляску. Кинули туда пару тряпок, получилась большая люлька. Она с восторгом… Стали жить втроем. * * * Писал я по ночам. Она заснет, а я здесь, в углу, сначала карандашом царапал, потом на шарик перешел. Столик крошечный, но для тетради хватает. Ей свет не мешал, она крепко спала. Я иногда оглянусь на нее... Отмыли слегка, не принуждали – договорились, чтобы раз в неделю горячей водой… опять же, когда была. Серая птичка. Носик приятный, тонкий, ровненький, с небольшой горбинкой. Скрытная очень, тихая, все молчит. Понемногу осмелела, начала подметать дом. “В школу не хочу” – Как же, надо!.. Не хочу, и все. Я чувствую – убежит, если давить, молчу. Пусть время пройдет, может убедить удастся?.. Книги, правда, читала. Гриша матом перестал, для интеллигента серьезное решение. Покупает сникерсы. В общем, веселей стало. Хотя теплоты и сердечности никакой, очень закрытая, замороженная девочка. По ночам смотрю – лицо беззащитней становится, теплей… Надо было смелей, смелей ее привлекать, разговаривать!.. И не получилось. Одно хорошо – слегка откормили, одели, и зиму, тяжелую, морозную, в доме прожила. Хоть и не топят, а все равно – газ, и свет тоже, он ведь почти полностью в тепло превращается. * * * Детство ни на какой козе не объедешь, не забудешь. Я о Давиде постоянно думал, недолгое знакомство, но важное. Так получилось, лучшие дни. До семи не считаю, закрытое время, очень уж далеко. А четырнадцать не забывается. Южный воздух, запахи эти… солнце другое, оно всех касается, а не безразличное светило, как в северном краю, светит, да не греет… И вода живая, в ней много движения и суеты… у берега листья плавали мелкие, ржавые… Потом лодка, она громоздкая, старая, но мы ее сами оживили, просмолили на сто лет… Весла, дерево гладкое тяжелое в руках… Еще утренний туман – легкий, веселый, не то, что наш, из болот, душный, вязкий… И этот парень, заводной, опасный. Посреди озера встал в лодке и давай приплясывать, кривляться. – Упадешь, – говорю, – а плавать-то умеешь?.. – Не-а… Я вырос без воды, пустыня моя мать… Плавать не умеет, а скачет без страха. – А ты умеешь? – ухмыляется, будто знает. Тоже не умею, но тихо сижу. Если не раскачивать, ничего страшного. Значит и ты? – хохочет, – как же ты будешь меня спасать, если свалюсь?.. – Что делать, – говорю, – вместе пойдем ко дну. Он нахмурился, перестал плясать, сел на корточки на скамейку. – Значит, не бросишь меня, если буду тонуть? Я вздохнул, очень не хочется тонуть, страшно. – Знаешь, Заец, – он говорит и пристально смотрит на меня карим глазом, – я думаю, ты плохой солдат, но на шухере стоять можешь. Не каждый может. Значит, умрешь, да?.. – Зачем умирать, ты сядь, вода разволновалась. – Тогда спой! Петь я всегда был готов, хоть днем, хоть ночью, но на воде раньше не пел. Оказалось, голос далеко летит, отражается от гладкой поверхности. А что спеть, вопроса не было, с "Катюши" всегда начинал. Еще любил “Я ехала домой…” Все смеялись – “кто это ехала, ты, что ли?..” Ничего не понимают в пении. Вот я и спел свою “Катюшу”. Петь сидя трудно и не интересно. И я встал, сначала на дно лодки. а потом и на скамью, выпрямился во весь рост. Мне казалось, что я высоко над водой лечу… Когда поёшь, ничего не страшно. Давид как сидел на корточках, так и застыл. Как только начал про сизого орла, голос сорвался. Так уже несколько раз было, но теперь я особенно огорчился. Но он не засмеялся, как обычно ребята делали. Немного усмехнулся и говорит – “ничего, все равно здорово было…” Я часто думал о нем. * * * И про Веру думал, что же она запомнит из своих ранних лет?.. Вся жизнь, оказывается, от этого зависит. Так мы жили втроем до апреля. Иногда она исчезала на день, но к ночи возвращалась. Даже начала свои вещички стирать. – Надо в школу, Вера… – Не пойду. А о детском доме и заикнуться боялись, моментально удерет. Вот, черт, не боятся они на улице оказаться, откуда такая смелость... – От глупости, – Гриша вздыхает, – пусть поживет у нас, может, повзрослеет… Разговоры с ней ведет поучительные, долгие, чай пьют с овсяным печеньем. Она к нему привыкла, а ко мне, чувствую, настороженность есть. Не боится – насторожена постоянно. Таких детей в наше время не было. Мы всего боялись, а эти ничего!.. По-моему, лучше бояться. Как же дальше, если уже сейчас отдельно живут, свое общество, мнения, планы… -Гриша, что делать будем?.. – как-то спрашиваю, уже вечер, темно, а ее нет и нет. – Костя, о чем ты думал, когда остановился?.. – Ни о чем, – говорю, – мгновенное движение. – Вот именно, ты как нормальный поступил. Делай, что можешь, я считаю. Сам-то вырос, несколько людей помогло. Также и она… если повезет. Можно, конечно, запереть, так ведь сбежит. И из детского дома удерет. У нас все же лучше. Я с ним всегда согласен, хотя постоянно возражаю. А теперь ничего не сказал. В апреле, как только потеплело, она исчезла. Захватила с собой деньжат, все, что у нас в ящике валялись. Кто что получит, мы туда бросали, заглянем – есть еще, и спокойно живем, лишнего не надрывались. Копейки, курам на смех!.. Дали, конечно, объявление, но там жирные морды, банда. Ничего не обещают. Говорят, рванули, наверняка, на юг, другая страна и море теплое. Ходил к их пристанищу, смотрел – горячие трубы, люки, пещерки, ходы всякие… с выдумкой приспособлено к нашим холодам. Нет их, всех, с кем она была. Взрослые на месте, и малыши есть, а этих, ее подружек, ни одной. Сказали нам, что они все разом снялись, и что каждый год такое движение перелетных птичек, кто возвращается, а кто и нет. Тоскливо стало, жалко, но и облегчение у меня, что скрывать. Все-таки, я не приспособлен к воспитанию. – Еще вернется, – говорю Грише. Он больше меня переживал, под старость мужики слезливы. Зимой ни разу не надрался, а теперь всякую осторожность потерял. – Так до ста не дотянешь… – говорю ему. А он отвечает: – Сколько протяну, столько мое. Затеряется она. Сейчас и взрослые теряются.
Оглавление 5. Глава пятая 6. Глава шестая 7. Глава седьмая |
 Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:
Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 11.06.2025 Снова встаёт вопрос – не стоит ли «Новой Литературе» стать «Новым литературоведением»? Потому что прекрасные, образные очерки об истории литературы раз за разом попадают в цель, и если их собрать в один сборник, то получится замечательное пособие для студентов-филологов. Никакой сетки унылых дат, только воссоздание творческого ландшафта каждого творца. 03.06.2025 Слежу за вами, читаю. По-моему, уровень качества постепенно растет. Или стабилен, в хорошем смысле. Со стороны этому и завидуют, и злятся некоторые. Как это у Визбора. Слава богу, мой дружище, есть у нас враги. Значит есть, наверно, и друзья. Игорь Литвиненко 03.06.2025 Вы – лучший журнал для меня на сегодняшний момент. Николай Майоров 
 |
||
| © 2001—2025 журнал «Новая Литература», Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021, 18+ Редакция: 📧 newlit@newlit.ru. ☎, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 Реклама и PR: 📧 pr@newlit.ru. ☎, whatsapp, telegram: +7 992 235 3387 Согласие на обработку персональных данных |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|
