Белый вальс

 

 

 

Когда красный от усталости и натуги бас-гитарист сорвавшимся голосом выкрикнул в зал: «Белый танец! Прощальный вальс!», и электроорган сверляще проурчал первые тягучие такты, Владик неожиданно для себя вспыхнул – но тут же изобразил на лице скуку и, оглядываясь, сказал приятелю:

– Ну ты... Завал. Вальсочек. Сейчас какая-нибудь приклеится. Шлюшки на охоту выходят.

– Н-не вальсируем, – кивнул Валера. – Побоку их.

– Слушай, пойдём отсюда.

– Пшли, – с готовностью хмыкнул приятель. – Ловить нечего. Этих увели, на проспект ехать вроде неохота.

Он вздохнул и осторожно добавил с обидой:

– А всё ты. Подождём да подождём. Вот дождались кадетов.

– Заткнись, фуфло.

И замолчал, насупясь.

Да, увели суворовцы девчонок. А ничего были, чистенькие.

В общем, промыкались они с Валерой весь вечер попусту.

 

Сначала ничего ещё было, и сердце прыгало от предчувствия игры, удачи и смутно воображаемого продолжения всего этого – долгих голодных ласк в тёмных подъездах, и как она будет отпихиваться и упираться, а потом раскиснет...

Пришли они в клуб весёлые, говорливые, смеялись по пустякам до одури, хотя немного и на зрителя, чтобы выказать свою уверенность и крутизну, лихо и дерзко перешучивались со знакомыми, такими же взвинченными, поддатыми и нагловатыми парнями. Задирали девчонок, совершенно незнакомых, и некоторые из них тоже нарочито громко смеялись давно всем знакомым хохмам. «Д-дочки! Потрём пупочки!» – шутовски гаркал Валера в тесноте очереди в гардероб. «Дурак», – не сердились девушки, а одна сказала: «Ещё посмотрим, кто кому». Девушки тоже были полны ожиданий и на такие мелочи внимания не обращали, разве что некоторые из них, жеманно пряча горячие лица в вороха одежды, фыркали, вроде бы смущаясь, но эти милые вещи приключались с ними редко и против их желания – среди общей грубоватой и пьяной непринуждённости новенькие стыдились своей глупой чопорности – и быстро перенимали стайную манеру общения и поведения. Однако Владик мгновенно выделял таких, новеньких: «Смотри, Валера, морковочка какая. Ату её?» – «Где, где? – бестолково крутил головой Валера. – А, вон! В шёлковых юбочках? Замётано. Клеим на первой пляске, да ты?»

Жутко и сладко возбуждали знакомые угарные мелодии – казалось, всё существо, до последних глубинных фибр, ликуя и хмелея, отзывается на забойный ритм; чудовищные пульсации децибелов напрочь и навсегда вышибали из души остатки вязкой тягомотины однообразных будней, и так хорошо было обсуждать ножки, волосы, походки и наряды, вдохновенную игру соло-гитариста, этого хрипатого, обожаемого всеми коротышки и гения-виртуоза, когда он, весь сжимаясь и закручиваясь, бледнея и кривясь лицом, словно в любовной судороге, извлекал из своей сверкающей багровым перламутром гитары немыслимые импровизы... Хорошо ловить взгляды, улыбки, и подмечать жесты – знаки расположения и симпатии, и потом плыть и качаться, забывая всё на свете, в кратком полуобморочном полумраке медленного танца, смело и крепко прижимая брякающееся поначалу девичье тело, но лучше – самозабвенно балдеть в путёвом потном роке, демонстрируя партнёрше свою ловкость и лёгкость, свою независимость, силу свою – всем! И потом обсуждать, горячо шепча друг другу на ухо впечатления, перебивая, недоговаривая, радуясь, что с полслова понимают друг друга. «Владик, гли, какой товар! Сексуха, Владик, т-точняк тебе говорю!» – «Кайф ломовой?» – «Ты чё! Рандевушка пять баллов, кем хошь буду». – «Жмётся?» – «А то...» – «Ну, я и не отлипаю, и ты не отлипай».

 

Валера с девушками разговаривал лихо, бог весть что молол. Удивляясь себе, легко вспоминал и ввёртывал в речь где-то слышанное, затейливое и загадочное: «Да вы шо жа думаете, что я есть какая-нибудь аутодафеня? Ломом подпоясан, лакаголик из дурдома? Ми йесть окей, наша жизнь арфа, две струны на арфе той, на одной играет счастье, грусть играет на другой. А? – восторгался он сам себе. – Железобеконно, скажешь нет? Списать слова?» – «Списать, списать!» – смеялись девушки, а потом говорили подружкам, кивая на Владика и Валеру, что у них «классный трёп и по фене запросто». «Ой, такие прям артисты, артисты, особенно вон тот, беленький, заикастенький».

Владик разговаривался с трудом и от этого казался немного надутым, некоторым – робким, иные же видели в нём гордеца, оно так и было – дискотечные тусовки Владик в душе тихо презирал за всю их показушную, натужную резвость. Вообще у него вызывала раздражение эта дураковатая приблатнённая манера трепаться друг с другом, словно один пытался изо всех сил поразить другого паршивыми словами, слободские особенно отличались. А когда понравившаяся девчонка произносила пакостное словцо, Владику хотелось тут же ей нагрубить, но он редко грубил, только сжимал зубы и досадовал на себя, на свою нерешительность. Но сегодня его почему-то постоянно тянуло хамить; непонятное напряжение было внутри, как перед неизбежной дракой.

Заводной Валера предлагал остановится то на одной, то на другой паре, но всё это были перемазанные косметикой, разбитные или подчёркнуто высокомерные девки, от многих припахивало вином, и большинство из них были мгновенно отзывчивы на любую примитивную тему, легко позволяли тискать себя. Владик тосковал: он искал, высматривал что-нибудь беленькое, тоненькое, чтобы была простая, естественная, весёлая, общительная без понтов, и ни сколько не выпендривалась.