В моём погребе кто-то живёт

 

 

 

Под утро дождь прекратился и тучи разошлись. Из-за них выглянула маленькая юркая луна, холодная и хрупкая, как выбеленное инеем стекло. Не люблю вставать рано, особенно осенью и зимой. Кажется, что еще ночь.

Пока я завтракал, голубой фонарь под окном погас, луна побледнела и стала прозрачной, а длинные зеленые перья света протянулись через весь небосвод.

Я оделся, взял ключи от машины и спустился в погреб. Лу спала. Из старых тряпок моей жены она свила нечто вроде гнезда и свернулась в нем калачиком, положив голову на согнутую в локте руку. Ее высохшие волосы отливали блеклой медью, а лицо показалось мне совсем юным. Из решетчатого окна под потолком лилась тусклая предрассветная серость. Когда кто-то проходил или проезжал мимо, перекрывая узкий луч, в подвальной комнатке становилось темно, а по лбу и щекам Лу пробегали влажные тени.

«Интересно, сколько ей лет?» – подумал я растерянно. Не ищут ли ее родители, и не должен ли я что-то сделать, заявить в полицию, например? У моих ног на куче разноцветного тряпья спала взъерошенная девочка-подросток, грязная и измученная долгой дорогой. Любопытная искательница приключений, которой захотелось увидеть мир? Или насильно вырванный из детства ребенок, бегущий от чего-то страшного?

Я не хотел грубо вмешиваться в чужую жизнь, но все-таки решил поговорить с девочкой. Почему-то я был уверен, что вечером Лу еще будет здесь. Ведь не может что-то, едва начавшись, вот так сразу и закочиться.

Мои ожидания оправдались. Лу не ушла, а наоборот, расположилась в моем погребе, как дома. Сгребла в угол мешки и весь мусор. А сама сидела на своей импровизированной постели, босая, в китайском халате моей жены. Я помнил этот халатик, атласно-синий, с широкими рукавами и вышитыми на спине павлинами. Анна-Мари носила его, когда мы только начали жить вместе, и он еще хранил теплый и несмелый запах наших первых с ней вечеров.

Я вошел и зажмурился: в подвальной комнате было непривычно светло. Рыжие волосы Лу ловили закатное солнце и огненными каплями разбрызгивали его по обшарпанным стенам. Разноцветные тряпки на полу казались выпавшими из разбитого калейдоскопа кусочками стекла.

– Садись, зачем стоишь в дверях... Алекс.

Откуда ей известно мое имя? Разве что, прочла на почтовом ящике. Да, наверное, так.

– Извини, что не смог предложить тебе лучшего..., – начал я, чувствуя, что говорю совсем не то. – Сколько тебе лет, Лу?

Она посмотрела на меня снизу вверх.

– Не бойся, я совершеннолетняя, – и, подтянув к себе котомку, извлекла из нее грязный узелок. – У меня нет денег, Алекс, но я заплачу тебе за ночлег вот этим.

Она развязала тряпочку и вытряхнула из нее четыре гладко обточенных бруска малахита, обломок аметистового ствола с темно-фиолетовыми кристаллами внутри, кусок розового кварца и какой-то металлически блестящий камешек.

– Гематит, – подсказала Лу. – Это самоцветы, выбирай любой. Знаешь, как легко отличить камень от стекляшки? Потрогай.

Я взял в руки невзрачный аметистовый ствол. Он оказался шершавым на ощупь и неожиданно теплым. А изнутри, оттуда, где таинственно поблескивали острые пирамидки кристаллов, струился настоящий жар.

– Чувствуешь?

Я кивнул, и Лу гордо улыбнулась.

– Бери, не бойся, в этом году у нас был урожай самоцветов.

– Урожай? – поразился я. – Но это же камни, а не картошка!

Мы оба засмеялись, и я заметил, что глаза у Лу зеленые, как принесенный ею малахит.

Я недоумевал, как она могла показаться мне вчера изможденной, несчастной... некрасивой? В ее облике было что-то неуловимо светлое и радостное. Как давно я не испытывал нормальной человеческой радости!

Рассыпанные по полу камни завораживали. Необычные и яркие, они как будто пытались затянуть меня в иное измерение.

– Лу, но я не могу... Я даже не знаю, сколько они стоят.

Вряд ли дорого, я слышал, что в Идар-Оберштайне такие можно купить за пару евро. Но, не брать же плату с человека практически нищего?

– Их нельзя продавать, – возразила Лу, – Самоцветы можно только дарить, запомни, Алекс. Иначе они потеряют силу.

– Ну, хорошо, – сдался я, и, чтобы не обидеть ее, взял один камешек.

Тот, что посчитал самым дешевым – розовый кварц.

Ложась спать, я положил его на прикроватную тумбочку. И даже сквозь сомкнутые веки видел, как он мерцает в темноте бледно-розовым. Он заползал в мои сны, растворялся в них, растекался ароматным цветочным нектаром. Пробирался в сердце и распускался там тонкими лепестками огня.

Мне грезились странные вещи. Будто мы с женой пьем на веранде чай из лепестков лотоса, а вокруг бушует летнее разноцветье: маки, ирисы, анемоны, огромные золотые шары. А Анна-Мари и не Анна-Мари вовсе, потому что волосы у нее рыжие и преломляют солнечный свет. И вдруг все оживает, превращается в рой блестящей мошкары – и веранда, и сад, и узкая, оплетенная клематисом лесница. И разлетается... а мы оказываемся в пустоте, невесомые и счастливые, как пушинки одуванчика в июньском небе.

Когда я проснулся, то понял, что люблю Лу.