Разбилась душа о камни

 

 

 

Солнечная Гора от самого подножия щетинится молодым лесом и, словно оправдывая своё название, изумрудно сверкает, тёплая и мшистая, пропитанная солнцем. Только над её вершиной – словно птица распластала чёрные крылья – нависает плотная, нездоровая аура.

С первых шагов по территории клиники Эрика почувствовала себя плохо. Не болезненно, как при гриппе, а тесно и дискомфортно в собственном теле. День выдался знойным, и у неё взмокли подмышки. Кроссовки точно ужались на один размер и сдавили ступни, а джинсы, наоборот, растянулись и мешковато топорщились при ходьбе.

«Тоскливое место эта больница, а почему? – размышляла Эрика, огибая здание за зданием в поисках нужного корпуса и сверяясь то и дело с бумажкой, на которой мелким неряшливым почерком были накарябаны имя и номер кабинета главного психолога. – Вроде, всё как обычно, и территория красивая, воздух сухой, сосновый, а душно, будто в чернильницу с головой нырнула. Вытягивает силы».

 

Конечно, шесть недель можно проработать хоть стоя на голове, да только работы как таковой не получалось, а вместо нее выходила какая-то бестолковая маята. Долговязая застенчивая практикантка с самого начала не приглянулась персоналу, и её то и дело отфутболивали из отделения в отделение. То на поведенческую терапию посылали, то в группу алкоголиков, то в корпус к «острым», то в психосоматику. Пациенты реагировали на нового человека настороженно. Психиатрическая клиника – не то место, где верят испуганным улыбкам и бодрым приветствиям. Искусанная чужими взглядами, как злыми осами, Эрика терялась, искала в себе сочувствия к больным, но не могла думать ни о чём, кроме собственной неловкости.

На пятый день – как будто мало было всего прочего – ответственный за практику психолог Хайко Керн навязал ей господина Фетча.

Того самого Фетча, тихого шизофреника, который уже третий год томился в стенах клиники без надежды на ремиссию. Замкнутого, окаменелого, словно залитого янтарём, за последние двадцать пять месяцев не извлекшего из своего сумрачного внутреннего мира ни единой человеческой эмоции.

– Поработайте с ним немного, – Керн слегка пожал плечами, словно говоря: «Всё равно не будет толку от вашей работы, как, собственно, и вреда». – Вы изучали в группах всякие приёмы? Вот и опробуйте их, потренируйтесь. Влезьте хоть на пару недель в шкуру... кхе-кхе... лечащего психотерапевта.

Легко сказать. Отучившись в университете четыре семестра, Эрика имела о терапевтических техниках лишь смутное представление. Шагая вслед за доктором Керном по гулким коридорам корпуса «острых» и отчаянно потея, она, словно мантру, повторяла про себя скупую выписку из анамнеза. «Тридцать один год, разведён, по образованию архитектор. Наследственность – неотягощённая. Бывший спелеолог-любитель. Первичный диагноз – посттравматический психоз...» Значит, не просто так заболел. Что-то случилось.

 

Господин Фетч оказался плечистым великаном с гигантскими ступнями, корявым и сутулым, точно криво выросшая сосна. Черты лица смазанные, как будто недоделанные. Топорные – вот подходящее слово. Словно кто-то – раз-два – и вырубил из цельного куска, а напрягаться, вытачивая мелкие детальки, не стал или, может быть, не успел отшлифовать, отвлёкся от работы. Фетч сидел на постели, сложив безвольные руки на коленях и уставившись в стену. В халате, накинутом поверх линялой майки и раскрытом на груди, перехваченном кое-как бинтом вместо пояска, с закатанным одним рукавом и спущенным – другим, в сбитых войлочных тапочках и разных носках, он выглядел жалко и неряшливо и больше всего походил на завсегдатая бесплатной ночлежки. Но, судя по всему, Фетчу было всё равно, как он одет.

Хайко Керн громко поздоровался и представил Эрику.

Больной даже не посмотрел в их сторону, только его левая кисть дернулась и судорожно скрючила пальцы, словно от удара током. Тик, не иначе.

– Господин Фетч, – настойчиво повторил психолог, – вы меня слышите? – он склонился к уху пациента и говорил, четко артикулируя каждый звук, будто с ребенком.

– Слышу, – бесцветным голосом отозвался тот. – Очень рад.

Вялая мимика, ни радость, ни удивление, ни грусть не держатся на лице – сползают, как порванный чулок. Глаза тусклые, с замутнённым зрачком, вроде бы и зрячие, но непонятно, куда смотрят и что видят. Этот мир или какой-то иной, причудливо искажённый, зазеркальный.

Эрика поёжилась. Её пробрал озноб, точно мокрого щенка на морозе. От одинокой фигуры на кровати веяло холодом, таким, что хотелось запахнуть пальто и натянуть шапку на самые уши. Но ни пальто, ни шапки на Эрике не было, а только лёгкая хлопчатобумажная блузка и заколка-бабочка в волосах.

– Чему вы рады? – профессионально улыбнулся Хайко Керн и машинально поправил на тумбочке поднос с остатками завтрака. Маленький кофейник, чашка с бурым осадком на дне, на тарелке – сыр, колбаса, хлебные крошки. Рядом с подносом – рисунок. Карандашные угловатые линии, не то паутинки, лучисто-осенние, узорчатые, не то кристаллы, а может, то и другое вперемешку. Сумрачные формы сумрачного мира, бессмысленные – каждая сама по себе, все вместе создающие некую дикую гармонию.

– Ну, всё в порядке? – психолог потёр ладони друг о друга – словно грея их над костром, видно, и его коснулся потусторонний холод – кивнул Эрике и вышел.

 

Надо было что-то говорить, а не стоять столбом, бледнея и стуча зубами. Эрика опустилась на стул у кровати и, не глядя на Фетча, принялась рассказывать о себе. Мол, студентка, учится на третьем курсе, здесь проходит обязательную шестинедельную практику. Интересуется клинической психологией, планирует защищать диплом по психическим расстройствам. А сама родом из-под Гамбурга, и дед её после войны работал психиатром. А старший брат покончил с собой из-за депрессии, пять лет назад.

Больше, чем нужно, разболтала с перепугу. Спохватилась, вытащила из сумочки сложенный листок. Анкета, палочка-выручалочка, на тот случай, когда совсем не знаешь, что сказать и что сделать. Повод завязать хоть какое-то общение. Мол, не согласились бы вы заполнить... всего несколько вопросов... мне для учёбы надо.

Фетч не противился, взял ручку – двумя пальцами, как будто не писать ей собирался, а шить, вот только для иглы ручка была чересчур велика. В нём не ощущалось никакой враждебности, в этом гиганте, а тем более – злобы. Только аппатия и странная заторможенность, словно каждое движение давалось ему с трудом.

«Нет, – корябал он на листке неуклюже, по-птичьи, – нет... не знаю... нет... нет». Напротив имени и фамилии – прочерки. Человек-никто, низачем и ниоткуда.

Эрика поблагодарила.

– Очень любезно, господин Фетч. Большое спасибо. Может, вы чего-нибудь хотите? Немного погулять? Я могла бы составить вам компанию.

«Прочь из холодной палаты! На солнце! В тепло!»

– Там, под окнами, очень приятный садик, – добавила она умоляюще, облизав непослушные губы, – прямо райский уголок...

 

О «райских уголках» Йохан узнал из интернет-форума и чуть ли ни с первой буквы влюбился в курьёзный слух, в подземную фата-моргану, в очередной, непонятно кем выдуманный миф. Тот, кто хоть раз погружался в толщу скал, знает, как много там необычного, удивительного, такого, что и вообразить трудно. Вырываясь на поверхность, пещерная быль становится легендами, прекрасными и жуткими, от которых у непосвященных кровь стынет в жилах и глаза блестят у романтичных неофитов.

Конечно, Йохану и прежде доводилось слышать и о двуликой хозяйке, и о холоднокровных нагах, и о белом спелеологе. Не то чтобы эти истории его не волновали. Он верил им и не верил, вышагивая по залитым солнцем улицам верхнего мира, и они становились реальностью, стоило очутиться внизу, в кромешной темноте и безмолвии, в котором умирает даже звук шагов – становились тем, что может случиться в любую секунду. И всё-таки, планируя с группой очередную экспедицию, он думал именно о «райских уголках». Йохан мечтал о них, как о чуде, и он нуждался в чуде, потому что существование его было тускло и безрадостно, как осенняя морось за окном. Городская квартира с видом на автостраду. В одной комнате – он с женой, в другой – наполовину парализованная тёща. Жена наотрез отказалась отдавать старуху в дом престарелых, а вместо этого наняла сиделку – дебелую тётку лет сорока пяти, властную и громкоголосую, с утра до ночи ревущую будто Иерихонская труба. К Йохану супруга и тёща относились как к рабочей скотинке. Пили его деньги, точно солёную воду – чем больше пили, тем сильнее делалась жажда. Чуть ли не вся его зарплата улетала на тряпки и лекарства, да на услуги Трубы Иерихонской... Но это полбеды. Каждый вечер Йохан возвращался в пропахшую лекарствами и заваленную тряпками квартиру – и не знал, куда приткнуться. Не было у него своего угла, места, где можно спокойно посидеть, выпить чашку кофе с печеньем, расслабиться, вытянув ноги к горячей батарее, подремать или подумать. Всюду его тормошили, отвлекали, предъявляли какие-то претензии. Он устал... и от безнадежной усталости что-то сдвинулось в его голове, так, что зловещие и непонятные «райские уголки» вдруг показались олицетворением уюта и покоя. Того, чего Йохану не хватало в жизни.

Между тем, призрачные пещерные оазисы сулили что угодно, только не отдых и не домашний уют. «Ловушки подземных демонов, – так о них писали. – Лживая красота, навлекающая смерть на всякого, кому откроется. Они так неожиданны и прекрасны, что в первый момент просто цепенеешь от изумления. Если это оцепенение тотчас не стряхнуть, оно сковывает тебя всего, так что и пальцем не двинуть, перерастает в нервную слабость, в паралич, а после – в гибельный сон. И всё – пропал человек. Душа уйдёт в камень».

Другие возражали, что есть способ выйти из переделки живым и невредимым, главное – не забывать о тех, кто наверху, тогда и обманки подземного мира не страшны. Надо вспомнить кого-нибудь очень любимого. Лучше – женщину. Сосредоточить на ней все мысли, ухватиться на её зов, как за спасительный канат, и паралич отступит.

А некоторые считали, что никаких «райских уголков» и вовсе нет, а есть скопления ядовитого газа, от которых у людей приключаются галлюцинации.

Готовясь к своему последнему спуску, Йохан облазил спелеологические сайты вдоль и поперек. Он читал о подземных оазисах всё, что только попадалось под руку: свидетельства якобы очевидцев, домыслы, размышления скептиков, и каждый новый факт сверкал ему в глаза необычайным по яркости и красоте алмазом.

Даже псевдонаучные объяснения, как ни жалко они выглядели, Йохан проглатывал с лёту, как доверчивая рыба заглатывает наживку. Мол, порода в тех местах молодая, пластичная, потому и принимает любую форму. В идеале нижний мир способен один к одному скопировать мир верхний и стремится к этому – вот только слишком многое в нём уже застыло и отвердело, утратило первозданную гибкость.

Ерунда, в общем, сетевые бредни. Как, скажите на милость, камень может быть пластичным? Остаётся только головой покачать. Но Йохан читал – как некоторые слушают музыку – задумчиво и вдохновенно, сам не понимая толком, что влечет его с такой силой. Не иначе какое-то дежавю.